Мария, княгиня Ростовская - Комарницкий Павел Сергеевич (книги онлайн полностью .txt) 📗
Князь Юрий смотрел на сына, и даже в неверном свете свечей было видно, как в глубине глаз его стынет смертная тоска.
— Зачем его? — вмешался князь Олег. — Молод он ещё для такого дела. Я поеду, брате…
— Ты мне тут, в Рязани, позарез надобен, — жёстко отрезал князь Юрий. — С войском мне одному разбираться прикажешь?
— Дозволь собираться, княже? — встал из-за стола Евпатий Коловрат. — Путь до Чернигова неблизок… Сегодня выехать хочу.
— Иди, Евпатий, — кивнул князь Юрий, и все разом зашевелились, — У кого какие вопросы имеются?
— Да уж какие тут вопросы… — князь Всеволод Пронский застёгивал шубу, в которой так и просидел, несмотря на то, что в горнице было жарко натоплено. — Когда с войском быть?
— …Аж золотом отливает соболёк-то! Эх…
Молодой князь Фёдор Юрьевич стоял и смотрел, как боярин Варга с ключником укладывают меха в широкие кожаные мешки. Боярин ещё раз встряхнул соболиную шкурку, вздохнув тяжко, опустил в мешок.
— Не горюй, Варга! — Фёдор чуть улыбнулся. — Шкура, она и есмь шкура.
— Да вам, молодым, всё едино! — боярин рассматривал на свет следующую шкурку. — Легко вы к казне относитесь, вот что.
Дверь широко распахнулась, и в кладовку стремительно вошла высокая, стройная молодая женщина. Огромные карие глаза, со свету распахнутые во всю ширь, светились тревогой.
— Феодор!
Жена Фёдора Юрьевича, молодая княгиня Евпраксия была истинной цареградской царевной. Тонкое, благородное лицо с нежной гладкой кожей без единого пятнышка — хоть сейчас на икону. Секунду женщина мучительно вглядывалась в лицо мужа, затем рывком обняла его, прижалась.
— Ох, муж мой…
— Ну что ты, что ты, лада моя, — Фёдор уже гладил её по голове и плечам, успокаивая. — Ну всё же будет хорошо… Съезжу с посольством к Батыге и вернусь… Правда, правда…
Боярин Варга незаметно ткнул ключника кулаком в бок, показал глазами на выход. Ключник замешкался было, пытаясь закрыть сундук с мягкой рухлядью — боярин вновь ткнул его, посильнее. Посольство к Батыю отъезжало немедленно, и негоже было отнимать у молодых последнюю возможность поговорить наедине.
Шатёр джихангира поражал своим великолепием. Целые брёвна длиной в двадцать шагов, не меньше, служили ему опорами, на внешнее покрытие пошли сотни бычьих шкур. Изнутри шатёр был задрапирован самыми дорогими материями, какие только существовали в подлунном мире — тут были и тончайший индийский муслин, и голубой китайский шёлк, и тяжёлая, как кольчуга, негнущаяся от обилия золотой скани византийская парча. В золотых китайских светильниках на треножниках, украшенных изображениями драконов, чадно горел топлёный бараний жир, освещая всё внутреннее убранство шатра и заодно покрывая бесценные ткани слоем жирной, липкой копоти.
В центре шатра на громадном золотом блюде-жаровне жарко алели угли, на которые глухонемой слуга то и дело подбрасывал свежие можжевёловые чурочки, тут же вспыхивающие ярким пламенем, распространяя вокруг терпкий аромат. Многочисленная стража из отборных ханских нукеров находилась в тени, готовая в любой момент исполнить приказ Повелителя, отданный голосом, взглядом или просто лёгким движением брови.
На шёлковых подушках, наваленных поверх семи шемаханских ковров, сидел сам джихангир, великий Бату-хан. Справа от него неторопливо прихлёбывал из тонкой фарфоровой пиалы чай старик, одетый в стёганый шёлковый халат, подбитый ватой и меховом малахае. Полы халата были сильно засалены, из прорехи торчала вата, но старика это не смущало. На тёмном, словно прокопчённом лице, немытом, должно быть, от рождения, поблёскивали узкие внимательные глаза.
— …Значит, ты полагаешь, мне не следует принимать их предложения?
Старик отхлебнул чай, прижмурился.
— Какой смысл брать часть, если можно взять всё? Да, сейчас урусы напуганы и будут обещать тебе великую дань. Но никакая дань не сравнима с той добычей, что ты возьмёшь в их деревянных городах.
— Добычу можно взять лишь однажды, мой верный Сыбудай. Дань же можно получать каждый год.
Сыбудай отставил опустевшую пиалу, и тотчас откуда-то выскочил маленький слуга-китаец, вновь наполнил пиалу свежим чаем.
— Ты неверно мыслишь, Бату. Во-первых, добыча, которую ты возьмёшь сейчас, раз в двадцать превысит размер дани, что могут дать тебе урусы. Подумай — дань сразу за двадцать лет! Во-вторых, за двадцать лет урусы вновь отстроят свои деревянные города и накопят новые богатства. И тогда ты снова сможешь взять их.
Бату-хан задумчиво поворошил угли длинным изящным золотым совочком, с рукоятью в виде головы дракона. Если бы кто-то другой вот так, запросто назвал джихангира «Бату», его жизнь была бы очень короткой, а смерть длинной. Но старый Сыбудай был советником и правой рукой ещё самого Чингис-хана, и Бату-хан прощал ему всё. Сыбудай один стоил всех остальных его военачальников, включая даже славного и непобедимого Джебе, к тому же не искал власти, и потому Бату-хан доверял ему безгранично.
— Эти города ещё надо взять, мой верный Сыбудай.
Старик снова отхлебнул чай из пиалы, прижмурился — горячо…
— И это третья причина, почему тебе не следует принимать урусские предложения, мой Бату. Покорённый народ и народ откупившийся — две большие разницы. Да, пока ты силён и непобедим, они будут платить тебе дань. Но путь к Последнему морю тяжек и долог, и только боги знают, что мы встретим на этом пути. При малейшей твоей неудаче урусы первые ударят тебе в спину.
Молодой монгол снова поворошил угли, закапывая в них непрогоревший чурбачок. Огонь было погас, но спустя секунду язычки пламени пробились сквозь угли, вновь заплясали весело и игриво.
— В этой ничтожной крепости было меньше ста воинов, мой Сыбудай. Бурундай же положил больше трёх сотен. Если мне придётся платить такую цену за каждый ничтожный городишко…
— И это четвёртая причина, почему тебе не следует принимать предложение урусов. У тебя в войске триста с лишним тысяч голов…
— У меня сто сорок тысяч настоящих воинов, Сыбудай. Остальные — сброд, дерьмо собачье, и ты это знаешь.
— Неважно. Так вот, мой Бату. Никакой урусской дани не хватит, чтобы оправдать чаяния трёхсот тысяч человек. Это может сделать только огромная военная добыча. И очень хорошо, что многие из них полягут под стенами урусских городов. Тем больше будет доля оставшихся.
Старик снова отхлебнул из пиалы, поморщился — чай остыл… Выплеснул содержимое в сторону, поставил пиалу наземь, и тотчас маленький слуга-китаец вновь выскочил из тени, наполнил пиалу чаем и юркнул обратно.
— У тебя нет другого выхода, мой Бату. Твои воины хотят войны. Все хотят, от нашего могучего Джебе-нойона до последнего оборванца в обозе, мечтающего спать с урусскими девками, потому что дома ему не заплатить калыма даже за старую козу.
Бату-хан неожиданно засмеялся, тоненько и визгливо, и Сыбудай заперхал старческим смехом в ответ.
— Тебе тоже хочется молоденьких урусских девок, мой славный Сыбудай?
— Девки меня уже не интересуют, мой Бату. Я жду от этого похода другого.
Молодой монгол поворошил угли, вновь засыпая уже сильно обуглившийся чурбачок, но тот не сдавался, и спустя пару секунд пламя выпыхнуло из-под углей снова.
— Чего же ты ждёшь от него, мой верный Сыбудай?
Старик засопел.
— Я хочу, чтобы ты осуществил наконец то, что задумал твой великий дед Чингис-хан — омыл копыта своего скакуна в водах Последнего моря. А потом вернулся с этой победой в Каракорум и стал наконец истинным Повелителем Вселенной. Не по названию, а по сути, мой Бату. А больше мне ничего не надо.
— Я знаю, мой верный Сыбудай, что ты всегда желал мне только добра, и ни разу ещё не дал плохого совета, — ласково заговорил Бату-хан.
— И не дам никогда, — Сыбудай вновь глотнул из пиалы. — Я уже стар, мой Бату, и скоро, должно быть, встречусь с твоим дедом… Ты моя последняя надежда. Я не хочу, чтобы тебя затёрли твои многочисленные братья и прочие родственнички, давно забывшие про завет Чингис-хана и пекущиеся не о величии монголов, а только о себе и своём брюхе.
