Христофор Колумб - Йенсен Йоханнес Вильгельм (читать книги полностью .txt) 📗

Первыми были конкистадоры с их присными: Кортес и Писарро, Диего Альмагро, завоеватель Чили, тоже железный человек с теми чертами характера, которые невольно наводят на мысль об экстременосах, соединивших в себе все лучшие и худшие качества арабов и готов; затем Олид и Альварадо, а с ними целые полчища безыменных. Казалось, все, что оставалось в Испании от древних северян, от беспокойных племен, в свое время упорно стремившихся на юг, теперь обрадовалось случаю сняться с места и возможности отправиться дальше. Казалось, за океаном была огромная магнитная гора, которая издалека притягивала все гвозди из Испании.

За исследователями и авантюристами потянулись переселенцы. Но это дело делалось уже не так скоропалительно, – пришла в движение ведь самая почва; да и спешить было некуда; и самое дело не закончено ведь и до сих пор.

Об этом движении рассказывает великая книга судеб переселенцев. Двумя потоками изливались переселенцы в Америку: один, более ранний, лился из южной Европы в латинскую часть Америки; верхнее течение его было норманнским, или продолжением великого переселения народов, просеянных югом, а нижнее – романским; другой поток хлынул позднее с севера Европы, где находились истоки великого переселения народов; этот поток положил начало Северо-Американским Соединенным Штатам.

Опять хлеборобы отдавали себя на волю волн, безыменными неведомыми толпами покидали родину, и опять скрипели переселенческие обозы по бездорожным путям, но уже в Новом Свете. Опять из-под холщового верха повозок выглядывали спереди детские личики, а сзади торчали длинные потертые сошники и рукояти разных земледельческих орудий; соха снова пустилась в путь; снова крестьяне ставили по ночам свои повозки в круг, куда загонялся скот и где разводился костер, на котором готовился скромный ужин под открытым небом, а вокруг этого переселенческого лагеря расстилались чуждые враждебные степи, с сильным свирепым туземным населением. Начался индейский роман с многими кровавыми и сентиментальными главами, со стрелами, вонзающимися в холщовые верхи переселенческих телег, с длинными винтовками пограничников, выбивающими из седла разукрашенных перьями всадников на невероятной дистанции… Даниил Бооне и последний из могикан!.. [48] Калифорния, трубным гласом возвестившая о себе не дальше, как во времена юности наших отцов!.. Клондайк – прославленный уже на нашей памяти!..

Огромная, пестрая, оживленная книга. Чего только не насмотрелись переселенцы в пределах этой необозримой девственной страны с ее берегами, горными цепями, прериями [49] и пампасами [50], бесконечными реками, Кордильерами. Бурным потоком несутся воспоминания; никогда, никогда уже не бывать миру земному столь свежим!.. Нет, не обновится он больше! Детство утрачено! И пора первой зрелости утрачена!..

Это та пора, когда убогий «корабль прерий» – телега переселенца двигалась на запад, оставляя первые колеи на нетронутой до тех пор земле, неся в себе семью – залог будущего населения; телегу окружали длинноволосые, морщинистые решительные всадники с ружьем, зажатым в кулаке, а вдали у крутого перевала маячил профиль всадника индейца… Так было тогда. Теперь между Атлантическим и Тихим океаном мчатся длинные поезда, а из суровых молчаливых переселенцев вышли бравые фермеры, миллионы людей, питающих другие миллионы…

Над всем миром нависла тень Игдрасиля, древа переселения народов; корень его на севере, а ветви раскинулись по всему свету!..

Растения и животные снимаются с места, передвигаются на новое, но одни приживаются там, другие погибают; словно чудовищной стихийной катастрофой сметается с лица земли северо-американский бизон, а его место занимает перевезенный из Европы домашний скот. Лошадь завезена в Америку на каравеллах первых исследователей; неделями и месяцами стояли кобылы в тесных качающихся стойлах, косясь краем глаза на водную пустыню, стуча копытами о деревянный настил, принося долговязых мохнатых жеребят, которых набегающие волны валили с ног всякий раз, как они пытались подняться. Наконец, для них перебросили сходни, чтобы перевести их на берег; но лошади брыкаются и упираются, вскидывают головой и ногами, пока их силой не перетаскивают на берег; и вот они на суше! Прерии!.. Нет ли у лошадей каких воспоминаний об этих местах? О, нет, если они и живали здесь, так целую геологическую эру тому назад и не помнят об этом. Зато как они трясут головами, почуяв землю под копытами, как развеваются их гривы, и как они бьют задом от радости!..

Они рысью вступают в Новый Свет, приникают мордою к траве пастбища и топчут американский прах, кладя на него отпечаток своих копыт. От самой северной оконечности Северной Америки до южной Патагонии скачут они, ржут и снова дичают, весь материк наполняется потомством от нескольких первых пар, быстрыми мустангами, первое время свободными как птицы, но затем снова пойманными арканом-лассо и взнузданными; сначала они мотают головами, лягаются, но их берут в шпоры, дрессируют, делают из них послушных, холеных, превосходных скакунов!..

Овца приехала в Америку вместе с Колумбом, засеменила по новой земле своими маленькими копытцами, потрясла хвостом и, наложив своих орешков, сразу придала жилой вид полю своего хозяина; весной ягнилась и мерзла, раз в году остриженная ради человеческой выгоды, кротко жевала свою жвачку и очень решительно топала передней ногой, если кто-нибудь приближался к ее привязи. Святая простота! Но и овца в Новом Свете быстро дичает и собирается в огромные стада, пасущиеся в горах вместе с ламой и альпака на необозримых каменистых пастбищах нагорья, которых и не перечислить.

И пшеница переселяется сюда, меняясь местом с маисом, который несет в Европу свои большие листья и сытные початки; вся мексиканская пшеница зародилась от двух зернышек, найденных каким-то негром в мешке с рисом еще во времена Кортеса. Апельсиновые рощи Мексики разрослись из семян дерева,

посаженного Берналем Диасом позади одного из храмов. Источник жизни и питания – малое зерно способно прокормить весь мир; стоит только бросить зерна в землю и позабыть о них.

На одном из плоскогорий Чили или Перу, пока так и не выяснено, где именно, рос паслен, в трудные периоды спасавший свою жизнь запасом пищи, накопленным в подземных клубнях, – картофель!

Другой блеклый паслен, табак, завоевал себе такое выдающееся положение, как ни одно другое растение на земле, даром что он вовсе не питателен, порождает трусость и укорачивает жизнь: ему покровительствует присущая человеку потребность в самоотравлении ядами, ради ощущений, хотя бы и болезненных. Появился шоколад и сахар; портились и уничтожались зубы. В Новый Свет повезли из Европы домашнюю птицу, а в Старый отправили индюка!..

Ну, а как чувствовали себя туземцы? Да неважно. В стране, где к местному населению прибавилось еще миллионное новое, кто-нибудь должен был уступить место. И уступить пришлось туземцам, которые вежливо вымирали. Уже конкистадоры собственными глазами видели, как пустеют земли, и вка-честве хороших хозяев заселяли их свежим народом, вывезенным из Африки и хорошо размножавшимся в изгнании.

Слабосильные жители тропиков уходили первые; они не могли делить землю с испанцами и недоверчиво качали головами при упоминании о будущей жизни, раз им не давали жить в настоящем. Про одного касика на Кубе, по имени Гатуэй, которого сожгли живьем, рассказывают, что он, когда ему перед смертью предложили сподобиться святого крещения, спросил: попадут ли и белые в рай; ему ответили утвердительно, и тогда он предпочел огонь воде, взошел на костер нераскаянным язычником. Северные индейцы угрюмо удалялись в дебри лесов и степей.

Людоед отжил свое время. От счастливых островитян не осталось ничего, кроме голода—исхудалой тени на вершине холма из черепов, скалящих зубы над символом Надежды, повешенным насупротив на пальме.