Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод) - Смит Уилбур (читаем книги онлайн TXT) 📗
Большинство капитанов королевского ВМФ испытывают потребность совершать богослужение раз в неделю, но капитан Кодрингтон творил молитвы каждое утро, и Робин вскоре поняла, что его вера и понятие о христианском долге, пожалуй, пересиливают ее собственные. Ему, казалось, неведомы те сомнения и соблазны, жертвой которых так часто становилась она, и, не будь это не по-христиански, Робин бы позавидовала зрелости и спокойствию его веры.
– Я хотел стать священником, как отец и старший брат, Ральф, – сказал ей Клинтон.
– И почему вы им не стали?
– Всемогущий указал мне путь, который Он мне предначертал, – простодушно ответил капитан, и его слова прозвучали искренне. – Теперь я понял, что Он повелел мне стать пастырем Его стада здесь, в этой стране. – Клинтон обвел рукой серебристые пляжи и голубые горы. – В свое время я этого не понимал, но Его пути неисповедимы. Вот дело, которое Он мне предначертал.
Внезапно Робин поняла, насколько глубоко его убеждение о необходимости войны, которую он ведет против работорговли, война стала его личным крестовым походом. Всем существом он стремился уничтожить эту мерзость, ибо искренне полагал себя орудием Божьей воли.
Тем не менее, подобно многим истинно религиозным людям, он прятал веру глубоко внутри, никогда не кичился ею, не принимал ханжеских поз, не цитировал Библию. Говорил он о Боге только во время ежедневных молитв или если оставался на юте с ней наедине. Естественно, он полагал, что вера мисс Баллантайн равняется его собственной, если не превосходит ее. Робин не пыталась его разубедить. Дочери великого путешественника нравилось его открытое восхищение, уважение к ее миссионерскому званию и, если быть честной перед самой собой, что в последние дни случалось с ней все чаще, нравилось его лицо, звук его голоса, даже его запах. От Клинтона исходил мужской запах, как от дубленой кожи или как от ее любимицы выдры, оставшейся в Кингслинне.
С ним ей было хорошо и спокойно. Она видела в нем мужчину, а бледных свежеиспеченных миссионеров и студентов-медиков, которых она знала, мужчинами назвать было трудно. Он воплощал собой христианского воителя. Рядом с ним Робин не ощущала того нечистого возбуждения, которым заражал Манго Сент-Джон, нет, чувство к Клинтону Кодрингтону было глубже и радостнее. Она видела в нем защитника, словно смертельное свидание, на которое Клинтон торопится, назначено ради нее, чтобы смыть ее грех и загладить позор.
На третий день они миновали поселок на берегу бухты Альгоа-Бей, где пять тысяч британских поселенцев, вывезенных сюда губернатором Сомерсетом сорок лет назад, в 1820 году, влачили на неблагодарной африканской земле полуголодное существование. Жалкая стайка побеленных домиков терялась среди просторов воды, земли и неба, и Робин наконец начала хоть отчасти понимать, как необъятен этот континент и насколько ничтожны царапины, которые оставил на его теле человек. Впервые по спине дочери Фуллера Баллантайна пробежали мурашки ужаса перед собственной безрассудностью, пригнавшей ее, молодую и неопытную, в такую даль, искать… она сама до конца не понимала что. С моря налетел пронизывающий ветер, и Робин плотнее запахнула шаль. Африка, о которой она столько мечтала, оказалась суровой и негостеприимной.
По мере того как «Черный смех» приближался к месту встречи, назначенному Сент-Джоном, Клинтон Кодрингтон становился все замкнутее и часто подолгу сидел один в каюте. Он хорошо представлял, какое тяжелое испытание ему предстоит. Баллантайн обсуждал с ним это чуть ли не при каждом удобном случае. Он оставался непоколебимым противником дуэли.
– Вы избрали себе грозного соперника, сэр, – выговаривал Зуга Клинтону. – Не хочу вас обижать, но я сомневаюсь, что вы можете на равных сражаться с ним как на пистолетах, так и на шпагах, впрочем, готов держать пари, он выберет пистолеты.
– Вызов бросил он, – тихо сказал Клинтон. – Мое оружие абордажная сабля. Будем драться на них.
– Здесь я с вами не согласен. – Зуга покачал головой. – Если вызов и был, о чем я бы мог поспорить, – так вот, если вызов и был, то бросили его вы, сэр. Если дуэль состоится, оружием будут пистолеты.
Изо дня в день он пытался убедить Клинтона не ездить на встречу.
– Плюньте на это. На дуэли давно никто не дерется, особенно с человеком, который на расстоянии двадцати шагов может потушить сигару у вас во рту. – Потом: – Никакого вызова не было, капитан Кодрингтон, я там был и готов поклясться честью. – В другой раз: – Вы потеряете офицерский патент, сэр. У вас есть непосредственный приказ адмирала Кемпа избегать встречи, и очевидно, что Кемп ждет первой возможности подвести вас под трибунал. – И снова: – Ей-Богу, сэр, кому какая польза – и вам прежде всего, – если вас застрелят на заброшенном, Богом забытом берегу? Если Сент-Джон и вправду работорговец, вам позже представится более благоприятный случай арестовать его.
Аргументы Баллантайна не возымели никакого воздействия. Зуга пошел в каюту к Робин.
– Ты, кажется, имеешь какое-то влияние на этого парня. Неужели ты не можешь разубедить его, сестренка?
– Зуга, почему ты так решительно настроен против того, чтобы капитан Кодрингтон защищал свою честь?
– Он довольно приятный малый, и не хотелось бы, чтобы его продырявили.
– А если бы это случилось, тебе было бы трудно добраться до Келимане. Так я понимаю? – елейным голосом спросила Робин. – Твоя забота воистину христианская.
– Сент-Джон может выбрать, в какой его глаз всадить пулю. Ты видела, как он стреляет. – Брат пропустил обвинение мимо ушей.
– Я считаю, что долг капитана Кодрингтона – уничтожить это чудовище. Бог на стороне правого.
– Судя по моему опыту, он на стороне того, кто стреляет быстрее и вернее, – раздраженно проворчал Зуга.
– Это богохульство, – заявила Робин.
– За свое упрямство ты заслуживаешь услышать настоящее богохульство, – бросил Зуга и выскочил из каюты.
Он хорошо знал ее и понимал, что напрасно теряет время.
Корабль миновал реку Кей – границу британских владений, дальше простирались неизведанные пустыни, никому не принадлежащие, невозделанные; их населяли племена, неумолимо оттесняемые вторжением белых, случайные шайки перебежчиков и бандитов, бродячие охотники, отважные путешественники и торговцы.
Даже кочевые буры избегали этих мест. Они шли в глубь страны, обогнув с другой стороны горный массив, отделяющий побережье от высокогорного плато.
Забравшись далеко на север, буры повернули обратно, снова перевалили через горы и вышли на побережье, разгромив по дороге пограничные отряды народа зулу. Они поселились на плодородной прибрежной полосе и жили там до тех пор, пока в Порт-Наталь не вошли британские корабли, преследовавшие их от самой Капской колонии, откуда они когда-то отправились в долгое тяжелое странствие, спасаясь от британского владычества. Буры снова загрузили свои фургоны и, гоня перед собой скот, переправились через горную цепь, которую назвали Драконовыми горами. Так они покинули землю, которую когда-то мушкетным огнем и дымом отвоевали у зулусского короля Дингаана.
Однако берег, вдоль которого мчался «Черный смех», лежал между английскими колониями Кейптаун и Наталь, и никто на него не претендовал, кроме диких племен, чьи воины сейчас смотрели, как одинокий корабль проплывает мимо на расстоянии полета стрелы.
Клинтон Кодрингтон отметил на карте точку там, где южная широта 31є 38? пересекает побережье. Это было устье, названное «река Св. Иоанна». Возможно, такое название дал кто-то из первых португальских мореплавателей, но теперь оно, совпадающее с именем человека, на встречу с которым все спешили, звучало горькой иронией. Как только «Черный смех» обогнул последний мыс, они узнали место, к которому стремились по описанию, данному Сент-Джоном реке-тезке.
Крутые, поросшие густым лесом холмы почти отвесной стеной окружали широкую лагуну. Лес был темно-зеленым, почти черным, деревья стояли высокими галереями, их, как гирлянды, обвивали лианы. В подзорную трубу можно было разглядеть стайки небольших мартышек-верветок или яркое оперение экзотической птицы, порхающей по ветвям на верхушках деревьев.
