Опасные пути - Хилтль Георг (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗

Лашоссе остановился и тяжело перевел дух.

Герцогиня очнулась от своего оцепенения и плакала, закрыв лицо платком.

— Три года просидел я среди разбойников и убийц и в их обществе сам сделался животным. Меня спас только случай: у герцога Бофора, осматривавшего однажды работы, от жары и напряжения лопнула вена на ноге; помощи ждать было неоткуда; надсмотрщик позвал меня, как бывшего цирюльника; я хорошо справился с делом; дошло до разговора; герцог принял во мне участие, и к Пасхе 1660 года я был помилован. Куда мне было деться? Я отправился в Амьен, к твоему отцу, и что же? Он чуть не вышвырнул меня за дверь. “Когда так, — воскликнул я, — я обрадую герцога Дамарра, сообщив ему историю юности его супруги”. Твой отец пробовал уговаривать меня, но я решил поступить на службу в твой дом. Я настоял на своем и ездил по твоему поручению искать твоего пропавшего мальчика… А тем временем умерли твой отец, наши матери, старая тетка в Перше, Жак Тонно… Только ты, твой соблазнитель и я знаем тайну. После всего, что я выстрадал, после того как вынужден был так низко спуститься…

— Но разве я не несла своей доли вины? — простонала герцогиня. — Разве я не переношу добровольно твоего развратного образа жизни? Не заступаюсь за тебя перед герцогом? Зная, что ты вращаешься среди подонков общества, я все же дозволяю тебе жить около моего сына! Ты — бессовестный негодяй! Ты знаешь, что “он” здесь, и мучишь меня, повторяя в сотый раз свою историю, вместо того, чтобы сказать: “Вот где твой мальчик”!

— Очень полезно напоминать тебе о том, что ты зависишь от меня. Так что же ты мне дашь, если я скажу тебе, где тот, другой, и где твой сын?

— Жан! Я погибаю от отчаяния! У меня нет ничего, кроме моих бриллиантов. Возьми их, но подумай, как легко это может повести к скандалу!.. Что, если герцог захочет взглянуть на драгоценности?.. Повидайся с отцом мальчика!

— С ним?! — закричал слуга, сжимая кулаки, — никогда! А впрочем нет: мы увидимся в тот день, когда я отомщу тому, кто погубил мое счастье, жизнь, душу! Отомщу мечом, огнем или ядом! Но, Сюзанна, — прибавил он уже спокойнее, — ты увидишь, что я человечнее, чем кажусь тебе: хотя я и в страшных тисках, но не буду терзать тебя, — Годэн де Сэн-Круа сегодня вступает в Париж, украшенный знаками отличия.

— Он здесь? — вне себя закричала герцогиня, — мой отвергнутый мальчик, которого я считала навсегда потерянным! Мой любимый мальчик!

В эту минуту дверь внезапно отворилась, и на пороге появился юноша с белокурыми локонами, падавшими ему на плечи, один из тех прелестных лиц, которые оставил на полотне потомству великий Рафаэль.

— Вот и я, матушка! — весело крикнул прекрасный юноша, — ты уже опять рассердилась! Конечно, сегодня я отчасти виноват. Не сердись, дорогая матушка, прости! Где отец? Лашоссе, я страшно голоден!

— Ренэ! — воскликнула герцогиня, прижимая голову сына к своей груди, — мой милый, милый Ренэ!.. И бедный Годен! — прибавила она про себя.

— Что с тобой, матушка? — спросил сын, опять твоя болезнь? Твои руки холодны, а щеки горят. С тех пор как я изучаю медицину, я уже кое-что понимаю! Разве ты так беспокоилась обо мне? А где же отец? Он, конечно, бранился; ты должна заступиться за меня. Ну, Лашоссе, где же, наконец, мой хлеб насущный!

— Его светлость приказали накрыть для Вас в павильоне, и Пьер, наверное, уже все подал, потому что видел, как Вы, Ваша светлость, вернулись.

— Видел, как вернулся студент Ренэ Дамарр! — весело воскликнул юноша.

— Не повторяй ты в каждом предложении по два раза “светлость”!

В это время вдали послышались звуки труб.

— Холла! — закричал Ренэ, — это что такое?

— Это возвращаются из Венгрии войска после турецкого похода. Сегодня король делал им смотр на плацу у Рамбулье, — выразительно сказал Лашоссе.

Герцогиня украдкой взглянула на слугу, делавшего ей знаки глазами. Ренэ потащил мать на балкон! Звуки трубы раздавались все ближе.

— Я хочу видеть этих храбрецов! — воскликнул Ренэ, — слышишь? Они подходят со стороны улицы Сэнт-Антуан.

Уже слышались крики толпы и лошадиный топот. Герцогиня прислонилась к перилам балкона; Ренэ стоял рядом с ней; Лашоссе держался в некотором отдалении. С балкона первого этажа можно было хорошо рассмотреть приближавшееся войско. У солдат на шляпах были прикреплены ветки зелени или цветы; крики “ура” потрясали воздух; там и сям виднелись черные физиономии богато одетых пленных; вдоль всей линии войска развевались бунчуки.

Ренэ весь ушел в это великолепное, пышное зрелище.

— Вот полк де Траси, — сказал Лашоссе, указывая на новый отряд всадников, показавшийся из-за перекрестка, и приближаясь к герцогине. — Видишь, впереди ряд офицеров? — шепнул он ей, — узнаешь маркиза Бренвилье?

— Да, да!

— Посмотри внимательно на молодого офицера, который едет рядом с ним, с правой стороны; это — твой сын, Годэн де Сэн-Круа.

Из груди герцогини вырвался слабый крик.

Отряд проехал.

— Эге, кажется, господин магистр вернулся? — раздался голос из сада.

— Да, отец! — ответил студент, перегибаясь через перила.

— Сойди-ка вниз, чтобы выслушать строгую отповедь, — продолжал герцог.

— Пойдем вместе, милая матушка, — сказал Ренэ, — защити меня! Ведь я — твой единственный сын, и ко мне надо иметь снисхождение. Мы идем, отец! — громко крикнул он.

Мать и сын сошли в сад. Лашоссе постоял еще на балконе, глядя вслед проехавшим всадникам, а потом вошел в комнаты и запер двери.

VIII

Вечер у Анны Австрийской

Королевский дворец в Тюильери редко пользовался честью видеть в своих обширных покоях торжественные празднества. Занятия в Версале, охота в лесах Фонтенебло, даже пребывание в Венсенском замке гораздо более привлекали короля, чем старый Тюильери. Людовик предпочитал жить в новых зданиях, стены которых возникли, несмотря на всякие препятствия или затруднения, по воле повелителя. Поэтому, если в Тюильери назначался праздник, все высшее общество смотрело на это, как на что-то совершенно необыкновенное. С 1663 года для празднеств открывались только комнаты, обращенные окнами в сад. Праздники отличались строгим и церемонным характером. Непременной их принадлежностью являлись блестящие, но по цвету и покрою строгие туалеты; разговоры велись вполголоса, масса гостей принадлежала к тому времени, которое обыкновенно обозначают выразительным “прежде”.

Королева-мать, Анна Австрийская [8], не могла давать веселые праздники, потому что от нее, женщины, из-за дивной красоты которой боролись представители славнейших европейских государств, осталась одна лишь тень; теперь она была только предмет холодного внешнего почитания, и то лишь потому, что была королевой и что юный монарх считал своим королевским долгом придерживаться по отношению к матери самого строгого этикета. Но никакого значения, никакого влияния эта несчастная королева не имела. Единственным созданием, на котором отразилось ее влияние, был ее собственный сын. Характер Людовика XIV сложился всецело под влиянием его матери. Едва завладев короной, он только и делал, что всячески старался устранить от дел свою мать. Он нежно целовал ее руки и разрывал ее предписания, если они противоречили его желаниям; он окружал ее вниманием и своими шпионами. Бедная королева! Она была несчастной женой, а теперь ей приходилось испытывать неблагодарность собственного сына.

Но Анна Австрийская была еще более достойна сострадания, чем это могло казаться: она была очень больна; великолепные платья и роскошные бриллианты украшали тело, разъедаемое одной из самых жестоких болезней, какие когда-либо постигают несчастное человечество.

Весной 1664 года длинный, блестящий поезд подвигался по дороге к Версалю. Король ожидал гостей. Среди них, окружаемая всевозможными церемониями и почитанием, соблюдение которых надоедало всем присутствующим, находилась и королева Анна. По “приказанию” короля она была первым лицом.