Набат. Книга первая: Паутина - Шевердин Михаил Иванович (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗

Сейчас, как только фетва была подписана, Нукрат хлопнул в ладоши и обратился к заглянувшей в дверь татарке-секретарше:

— Пусть войдут.

Повернувшись к зятю халифа, Нукрат сказал:

— Большое, очень большое развлечение в Бухаре — наши бесподобные бачи. И до сих пор, я имею в виду до революции, дело это держал в своих руках сам эмир. По его приказу собирали по всему государству луноликих мальчиков и направляли в Бухару. Когда у вас найдется время, я покажу вам большой двор. Это и есть галыб-хона. Там в худжрах и теперь живут под строгим надзором прекраснейшие юноши из всех городов: из Вабкента, Каратага, Шахрисябза, Кала-и-Хумба. Там же обитают скрипачи, сурнайчи и другие музыканты. Эмир частенько посещал жилище красоты и искусства, проводил время в наслаждениях, а нередко забирал наиболее приглянувшихся юношей к себе в арк.

— Но это… это…

— Что ж поделать, — добавил Нукрат, — на то он был деспот. И самые красивые юноши государства служили его страстям.

— Но это противоестественно.

— Тсс, — Нукрат показал глазами на дверь.

В комнату вступила странная процессия. Впереди шла татарка-секретарша, которая вела, держа брезгливо двумя пальцами за рукав лазоревого камзола, того самого плясуна, на которого обратил во время пиршества внимание Энвер. Юноша кокетливо крутил головой, осклабив набеленное, нарумяненное лицо, играя насурмленными бровями в такт подергиваниям плечей и бедер. Из-за спины бачи выдвинулись два старца с патриаршими бородами. Сломавшись в поясном поклоне, они рассыпались в любезностях и, обращаясь к зятю халифа не иначе как в превосходной степени, в один голос заговорили:

— Припадая к вашим ногам… примите в дар известнейшего нашего красавца бачу Туриба, танец которого — восхищение, а нежный стан — мед! Способнейший в пении и страсти, он заставляет гореть сердца и тела тысяч поклонников…

Весь изгибаясь и прищелкивая пальцами, бача Туриб скользнул в танцевальном па к зятю халифа и, прильнув к нему, приблизил свое лицо с ужимками к его рукам, томно вздохнул, закатив неестественно глаза.

Побагровев, зять халифа отшатнулся и крикнул:

— Вон!

Несколько сконфуженный, чувствуя, что он допустил нетактичность, Рауф Нукрат, когда все ушли, поспешил разговорами о том о сем замять неприятную сцену.

— Вы теперь знакомы с нашим артистом и… и как бы выразиться… с одним из социальных пороков прошлого. Мы, джадиды, тоже против… разврата, но старые обычаи сразу не изживешь. Некоторые из привычек вошли в плоть и кровь людей. Так не лучше ли государству направлять такие привычки как оно найдет нужным и… взять под надзор… все эти галыб-хоны и… бачей. Разве нет в Стамбуле целых улиц с домами развлечений, не совсем дозволенных… Я помню, когда я был у вас студентом…

Хотя многое не только не прояснилось, а скорее запуталось, беседа закончилась в дружеских тонах.

И все-таки остался унизительный осадок: его, государственного деятеля европейского масштаба, хотели купить, и чем? Гадость!

В Чарбекир Энвербей поехал без шумной свиты, только со своим мертвоголовым адъютантом. Перед выездом военный назир Арипов выразил осторожно тревогу, как бы «проявление народных симпатий» не заставило Энвербея вернуться. «Мы не хотели бы, чтоб собрались толпы… Ваша известность… Преклонение перед вами…» В глубине души такое предположение приятно щекотало самолюбие зятя халифа.

Да, он понял: правители республики просто боятся, что его появление наделает много шума.

Но опасения были напрасны — ни на заполненных народом улицах, ни на толкучих базарах никто не обратил внимания на двух всадников. Не без затруднений пробираясь через базарное месиво людей, верблюдов, лошадей, ишаков и самой обыкновенной бухарской грязи, зять. халифа утешался мыслью: «Еще час не наступил. Они узнают!» Но дурное настроение его не прошло, а даже усугубилось, когда он обнаружил, что в Чарбекире его совсем не ждут. Уж здесь-то он рассчитывал на шумные восторги, на толпы склонившихся в низком поклоне почитателей Потихоньку, суетливо и, во всяком случае, совсем уже не солидно забегали под низкими сырыми сводами ишанские прислужники. Молодые бледные мюриды шарахнулись в темные укромные углы, отнюдь не проявляя не только почтительности, но и простого любопытства. Все же прибыл не, кто-нибудь, а зять халифа!

Больше того, сам ишан заставил себя порядочно ждать. Он пришел, толстый, с лоснящимся от жира красным распаренным лицом, и поздоровался с зятем халифа совсем запросто, точно он всю жизнь только и принимал у себя зятьев халифа и беседовал с ними каждый день. За скромным, очень скромным, поистине дервишским чаем, однообразие и пресноту которого лишь нарушали очень вкусные лепешки (очевидно, слабость ишана), зять халифа и ишан долго обменивались, как и полагается в таких случаях, ничего не значащими любезностями. Ишан несколько оживился, когда речь зашла об ишане кабадианском Фарук-ходже. Однако Энвербею пришлось выслушать о своем друге и бывшем однокашнике совсем не то, что он ожидал.

— Хитрец и стяжатель. Не проявляет уважения, не подчиняется. Делами возвышения ислама не занимается, а проводит время в чувственных играх и забавах с наложницами и волоокими бачами. — При этом толстяк облизнулся и совсем побагровел. — Ходит в шелках, устраивает базмы с танцами, предался курению опиума и гашиша, и — о, предел разврата! — говорят, не пренебрегает коньяком и водкой. — Тут ишан снова облизнулся и, пыхтя, скороговоркой произнес молитву, отгоняющую соблазны. — Истощил здоровье не в богоугодных духовных бдениях, а в грубых плотских наслаждениях до того, что стал совсем плох.

— Но он пользуется влиянием…

— Увы, своим поведением Фарук-ходжа, ишан кабадианский, заслужил столь дурную славу, что мы, я имею в виду благочестивые столпы бухарского духовенства, вынуждены были послать к нему в Кабадиан для увещевания почтенных муфтиев, но сын греха не пустил их к себе на порог, и они возвратились ни с чем.

Стало понятно, что старейшины дервишеских орденов дерутся за власть, но Энвер-паша ехал в Чарбекир отнюдь не слушать сплетни и, проглотив без возражений неприятное сообщение, приступил прямо к делу. Он, зять халифа, слышал, что Бухара славится своим благочестием и истинными правоверными. Его интересуют те, кто может поддержать высокое благородное дело джихада. [1] При слове «джихад» чарбекирский ишан заерзал на месте, испуганно глянул на дверь и потерял дар речи. Только после долгих и настойчиво повторенных вопросов он заговорил, но не слишком уверенным тоном:

— Я не слышал слова «джихад». Я прошу не произносить его здесь…

Он так растерялся, что отбросил всякие церемонии. Он быстро зашептал, точно боясь, что их подслушают:

— Да, Бухара — город благочестивых и верных последователей ислама. Достаточно побывать в святом месте Шахабуддин, где даже в наши дни неверия и гонений веры истинной собираются в праздник мириады паломников. Нет, не умерла еще святая религия. Да вот скоро предстоят поминальные дни на мазарах Чашмеи-аюб, или Хазрат-имам, или Исмаила Самани. Пусть достопочтенный зять халифа съездит туда самолично и убедится. На одном мазаре Хазрат-имам собирается тысячи три-четыре мужчин, а сколько туда приходит звонкоголосых каляндаров распевать священные песнопения, сколько маддахов — страстно и вдохновенно рассказывать во всеуслышание священные предания. Нет, не умерло еще благочестие. Сколько бы ни тщились безбожники большевики. А какие жертвенные подношения святым! Сколько режут в поминки баранов! Разве поверишь, что наступила пора всеобщего оскудения и нищеты.

Ишан, возможно, долго еще расписывал бы молебны, паломничество, поминки и всякие другие религиозные службы и обряды, но зять халифа сухо спросил:

— Сколько в Бухаре учеников ишанов и бродячих монахов? Конечно, я имею в виду не калек, не слепых и безногих, а людей, обладающих кроме благочестия здоровыми ногами и руками?

Недовольный тем, что его перебили, ишан начал мямлить и заикаться.