Братья - Градинаров Юрий Иванович (серия книг .TXT, .FB2) 📗
И так из месяца в месяц, из года в год!
А в Дудинском все шло своим чередом. Каждый год привносил что-нибудь свежее в привычную жизнь купцов. Растущий сын Киприяна уже не только ходил ножками, но и ловко тупотил по комнатам, забегал даже на половину дяди Петра. У того в горнице, на стене, завешанной китайским ковром, висели казацкая шашка, английский штуцер, натруска с порохом, кошелек с пулями. Петр Михайлович, возвращаясь домой из своих странствий, тщательно чистил ружье, если даже никто из него ни разу не выстрелил за время его отлучки, отдавал плотникам наточить шашку, чистил дегтем свои яловые казацкие сапоги, открывал шкаф и смотрел с гордостью на свою рубашку и шаровары с желтыми лампасами.
Маленький Сашка на половине Петра шел в горницу и тянулся ручонками к оружию. Он забегал каждый день, жадными глазенками таращился на недосягаемые игрушки и тянул ручонки кверху Вскоре стал понимать: оружие все ближе и ближе опускается вниз. Иногда дядя Петя давал поиграть пулями, потом заставлял Сашку собирать их в кошелек. И еще мальчонка любил забавляться небольшой куклой – тавгийцем, подаренной ему Хвостовым. Он даже звал его коротко – Мотя. Человечка, вполовину меньшего, чем сам, он мог раздевать, неумело одевать маленькую ровдужную парку, расшитые бисером бокари и, главное, мог с ним о чем-то толковать на только самому понятном языке. Целовал его, обнимал и укладывал с собой в зыбку спать.
– Наверное, жалеть тунгусов будешь, как отец! – не раз говорила Катерина, наблюдая, как сын возится с куклой. – Дай бог, чтобы жалость не выветрилась с годами. Чтобы, взрослея, не воспринимал тунгусов, как игрушку, а как себе подобных.
И Екатерина, и Киприян выискивали у сына или придумывали свои похожести. Считали бровки или губки, ушки или глазки своими. Но находили пока мало, в душе огорчались, но молчали. Мария Николаевна горечь замечала на их лицах. Пыталась успокоить и Катерину, и Киприяна.
– Я-то с детьми не первый год вожусь, кое-что заметила в их росте. Не надо огорчаться! Все станет на свои места. Сашок растет и ввысь, и вширь. А красивость – это привычка. Привыкаешь к человеку, и все изъяны становятся незаметными, а иногда даже красивыми. Потому что они присущи только одному человеку. А это уже достоинство! Ваша красота в нем еще распустится. Да и не то главное. Вы посмотрите, как он смеется! Редко, но красиво. Как тятя родной! Ему бы бороденку приставить, и будет копия деда Даниила. Мужиков ведь не за красоту ценят, за ум!
Со временем ребенок становился капризным и упрямым. Екатерина сначала думала: это болезни роста. Придет понимание: что «хорошо» и что «плохо». И мальчонка определенно станет проявлять свой характер, будет знать, как правильно поступить в том или ином случае. Но мальчик развивался, а капризы и упрямство становились устойчивыми и трудно гасимыми. Нередко их останавливали только болью, шлепком ладони по маленькой пухленькой заднице. Шлепок всегда получался громким и болезненным. И только почувствовав боль, малыш прекращал уросить и выполнял требования родителей. Выполнял, но закусив нижнюю губу и брызнув слезами из хитроватых глазенок. Мать с тревогой смотрела на характерные плешины на голове сына и гадала, чем же они зарастут: мягкими, густыми, как ягель, кудряшками или жидким, непокорным, как у мамонта, волосом? А мягкость или жесткость волос – оттенок характера человека. Пугала Катерину и Киприяна Михайловича усиливающаяся жестокость сына. Где он видел песца, попавшего в капкан, или куропатку в силке – никто не ведал, но кукольному тавгийцу стал связывать ноги веревкой, одевать веревочное кольцо на шею и нещадно бил руками. Екатерина отбирала связанного по рукам и ногам тавгийца, восстанавливала деформированное его лицо, распутывала веревку и клала куклу на полку. Александр тянул руки за куклой и кричал: «Дай!»
– Не дам! Ты бьешь Мотю, ему больно. Он плачет и не хочет с тобой играть! – отстаивала игрушку обеспокоенная мать.
Сын ногой стучал по полу и неистово орал: «Дай!»
– Куклу мучить будешь? – смотрела в глаза мать. – Я тебя спрашиваю: бить Мотю будешь?
Кричит, упрямится, не хочет слушать мать, не хочет отказаться от жестокой забавы. Характер держит. Чтобы избавиться от надоевшего ора, мать уступает и протягивает куклу. Он роняет ее на пол и снова топчет ногами, вымещая собственную злобу на игрушечном человечке. Он своим, впитывающим хорошее и плохое, умом уже, вероятно, ощущает в себе чуть тлеющие угольки власти над игрушкой, похожей на самого себя. Может, и не понимает, а жестоким инстинктом измывается над ней. Снова ладонь матери больно досаждает сыну, да так, что тот прекращает издевку и слышит только свою боль. Катерина понимает, что только насилием можно погасить у сына его насилие. А бить сына для матери кажется большой грех. Она всегда просит прощения у Пресвятой Богородицы и помощи в становлении сына.
А вечером, когда укладываются спать и перед глазами нет дневных раздражителей, Екатерина начинает сыну читать сказки. Потом тихо мурлычет песенку. И засыпает малыш, вздрагивая во сне. Затем она перекладывает спящего в кроватку и перед иконой читает «Отче наш». Завершив молитву, осеняет крестом Александра, а после – себя и засыпает с добрыми надеждами на завтра.
*
Мария Николаевна забегает к Екатерине чаще, когда нет Киприяна Михайловича. Помогает делом и советом. Сегодня пришла радостная с доброй вестью, что собирается с младшей сестрой Еленой на весну и лето в Томск.
– Последним обозом из Туруханска дойдем до Енисейска, а там на тарантасе – до Томска. Думаю вернуться последней баржой. Через год Елене в школу. Пусть привыкает к городу.
– Завидую тебе, Машенька! Я сама уже лет семь как из Томска. А мама с вами собирается?
– Нет! Отец Даниил говорит, что на будущий год поедут.
Мария Николаевна показала вязание. Катюша смотрела, ахала и восторгалась ее работами.
– А мне вот недосуг! То вареги Киприяну, то носочки Александру, а до чего-то крупного, где впору развернуться умению, руки не доходят. Сама видишь: пеленки, распашонки, купание, сон, прогулки, сказки, кухня. Даже в книгу заглядываю на ходу. И читать, и вязать хочется.
Мария Николаевна укорила Катерину:
– Я говорила, семья забирает свободу. Ну ничего, Сашок подрастет – легче будет! А может, няньку пригласите? Я могу в Томске присмотреть. О недосуге не вздыхай. Я вижу, твое счастье в семье. И у тебя все получается!
– Что касаемо няньки, я бы хотела, чтобы ты перешла к нам.
– Я ответ дам после Томска. Хорошо, Катюша? Сейчас хочу зайти к полякам. Пока твоя сестричка спит. Книги поменяю.
И она, вскочив в валенки, быстро надела шубу и шапку.
– Аким, проводи Марию Николаевну! – крикнула на кухню хозяйка.
Расцеловались. Мария Николаевна на ходу натянула варежки, махнула подруге: пока!
*
На улице середина февраля. Полная луна висела над Кабацким, чуть подернутая дымкой облачной вуали, и освещала розовым светом полнеба. Мария Николаевна пошла с угора вниз, в Старую Дудинку, где жили ссыльные поляки: Збигнев и Сигизмунд. Они осуждены Варшавским судом за подготовку восстания против самодержавия и как вольнодумцы, настаивающие на отделении Польши от России. Сначала сидели в Иркутском остроге. Через год их отправили по этапу в Енисейск, а далее через Туруханск – в Дудинское. Туруханский заседатель выдал предписание: это их последнее, самое длительное место ссылки. Он даже намекнул, что надо обосновываться на новом месте по-хозяйски, создавать себе бытовые и духовные условия для облегчения нелегких испытаний, выпавших на их долю. За два года ссылки в Дудинском они обзавелись хорошей библиотекой, необходимой домашней утварью, присланными из Польши. Сигизмунд и Збышек – гусары. Но гусары они в стойкостях перед бедами, а не гусары в разгуле. Пишут сами прошения на имя государя императора: скостить им срок ссылки. Слава богу, добились того, что иркутскую каторгу заменили двадцатипятилетней ссылкой в Дудинское. Они пытались добиться смягчения приговора и разрешения выезда в родную Польшу. Сейчас копаются в полученных книгах, ходят на охоту и рыбалку. По праздникам бывают в церкви. Заниматься какой-либо службой им строжайше запрещено. Ежемесячно они получают небольшое пособие, его хватает лишь на провиант. Правда, деньги приходят и от родных из Польши. В эту навигацию ждут еще книги, деньги, теплую одежду, несколько бочонков вина и пару ружей, поскольку те, что брали кортом у Петра Сотникова, надо возвращать или выкупать за деньги.
