Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
– Я не знаю – уроки кого из вас были мне драгоценнее, – сказала Христина, глядя то на дядю, то на тетку с невыразимой нежностью. – Но отчего вы не говорите ты вашей племяннице, как прежде?
– Молодой барон простит ли нам такую фамильярность? – сказал мейстер Годфрид добродушным и вместе с тем серьезным тоном, потому что ему показалось, будто он заметил нетерпеливое движение со стороны Эббо.
– Верьте мне, мессир, – сказал молодой барон, чья гордость не могла более бороться с уважением, невольно внушаемым ему этим почтенным стариком, – верьте, что мать наша научила нас смотреть на вас, как на самого любящего и лучшего… да, лучшего из отцов, – прибавил Эббо, поколебавшись с минуту.
Фридель преклонил колено, вскричав:
– Эббо говорит правду! Мы долго с нетерпением ждали того дня, когда увидимся с вами! Благословите нас, дорогой дядюшка, как вы благословили нашу мать!
И, увлеченный примером брата, сам Эббо также преклонил колено.
– От всего сердца, милые дети, – сказал мейстер Годфрид с ласковым достоинством, – молю Бога благословить вас и сделать из вас добрых и верных детей, не только для вашей матери, но также и для отечества!
Оба брата склонили одинаково почтительно головы под этим отеческим благословением; но в более сосредоточенном положении Фриделя было что-то такое, что побудило старика положить руку на его голову с большею нежностью, чем на голову Эббо.
Счастливая мать удалилась в свою бывшую девическую комнату, – более счастливая, может быть, чем когда-либо с тех пор, как покинула эту комнату; плача от радости опустилась она на колени перед маленьким аналоем, на котором стояли Распятие и образ святой Христины, украшенный цветами, постепенно возобновляемыми доброй Иоганной.
ГЛАВА XIV
Бал в Троицын день
С тех пор, как Эббо признал мейстера Годфрида своим дядей, он постоянно оказывал любовь к нему и фрау Иоганне, несмотря на то, что его от природы повелительный характер вовлекал его иногда в припадки надменности, отчасти извинительные в молодом бароне, не знающем светских приличий и так ревниво охранявшем свое феодальное достоинство.
На другой день приезда в Ульм, Эббо и Фридель рано утром были уже на ногах, но не ранее старших в семье, которые сами пошли в собор на утреннюю молитву. Оживленный вид улиц был совершенно новым зрелищем для обоих братьев, вообразивших, что это ярмарочный день. Никогда они еще не видали столько ходящих взад и вперед, за исключением разве только праздников св. Фридмунда; и несколько дней прошло до тех пор, пока они перестали удивляться при виде каждого прохожего, как какой-нибудь редкости.
Что же касается собора, братья так часто видели его, можно сказать во сне, сквозь туманные оттенки горизонта, что, вероятно, ничто в мире не могло бы осуществить идею, какую они о нем составили. Фридель признался, что собор не совсем соответствовал его ожиданиям, и что цвет стекол в окнах был не так чист и не так прозрачен, как горные ледяные кристаллы. Впрочем, когда зрение его свыклось с громадным зданием, торжественное величие храма, стройные звуки органа, мелодия Божественных гимнов очаровали воображение Фриделя, и если по временам он удалялся от семейного кружка, то все были уверены, что найдут его в каком-нибудь таинственном углу собора, иногда вместе с Эббо, который испытывал то же очарование, до того было справедливо, что у братьев были одинаковые впечатления. Они во всем походили друг на друга, несмотря, что некоторые черты характера были развиты у одного более, чем у другого.
Мейстер Годфрид убедился в их превосходном знании оглавлений и количества его книг. Братья тотчас же заметили пустоту на полке, где должны были помещаться творения Цицерона, которые дядя прислал Христине. Часто они сидели вместе и читали одну и туже книгу, со всем увлечением молодых людей, привыкших смотреть на науку, как на драгоценное занятие в свободное время, занятие, возбуждающее любознательность ума, и никогда ее не удовлетворяющее вполне.
Молодые бароны были в восторге от того, что могли пользоваться уроками одного странствующего студента, слушавшего в то время курс в Ульмских школах, кроткого и робкого молодого человека; из любви к науке и поощряемый желанием поступать в монашество, он претерпел самую жестокую тиранию студентов последнего курса; когда же дошел сам до этого звания, то был до того мало расположен вымещать это на новичках, что преследователи продолжали смешивать его с последними до тех пор, пока он не нашел убежище у мейстера Годфрида; за это должен был давать уроки молодым бароном. Это убежище, окруженное кроткой атмосферой вежливости и эрудиции, было для бедного Бастиано, как бы предвкушением райских наслаждений после жизни, проведенной им посреди своих жестоких товарищей; иногда он рассказывал об этих товарищах такие вещи, что новые его ученики горячо желали подраться с ними.
С такой же радостью оба брата стали брать уроки музыки и пения. Наконец, они не могли долго сопротивляться желанию употребить в дело инструменты мейстера Годфрида. Эббо начал с того, что просил Фриделя помнить, что работа, бывшая просто приятным времяпрепровождением в замке, может быть в городе занятием, несовместным с их званием. Фридель, по обыкновению, обещал брату пожертвовать своими влечениями. Но на другой же день сам Эббо был в мастерской мейстера Годфрида, и, подивившись работе мастера, вскоре увлекся и взял в руки инструменты, желая показать, что он сам ловкий ученик; однако Фридель имел преимущество над братом, как по тонкости исполнения, так и по оригинальности замысла, и результат был тот, что мейстер Годфрид не мог удержаться, чтобы не изъявить Фриделю сожаления в том, что тот не попадет в корпорацию резчиков.
– О! – вскричал Эббо. – Духовенство, ученые, художники, все его у меня отнимают!
– Как я, по твоему, способен ко всем ремеслам, Эббо? – прервал его Фридель.
– Способен ко всем, но не призван ни к какому, кроме ремесла воина, – отвечал Эббо. – Во всем прочем достаточно знать настолько, чтобы не быть невеждой. Наша карьера, как ты сам знаешь, Фридель, должна быть одна и та же.
Однако Эббо пришел восторг от искусства, с каким Фридель вырезал голубку, выкармливающую двух орлят, – таков был девиз, какой оба брата решили принять.
Когда мать их спросила, что-то временем скажут об этом дамы их сердца, Эббо объявил, что никакая любовь в его сердце не может соперничать с любовью к матери. По правде сказать, кротость Христины придала любви к ней сыновей романтический оттенок, что весьма нравилось мейстеру Годфриду, хотя его достойная жена находила фамильярность отношений детей к матери не согласной с патриархальной дисциплиной, принятой в семействах горожан.
Молодые люди не имели никаких сношений вне семьи дяди; рассудительный мейстер Годфрид желал дать им время попривыкнуть к светским приличиям, чтобы не подвергнуть их опасности подать повод к каким-либо недоразумениям, которые не были бы приятны ни им, ни другим, и мать устраивала так, что посещала и принимала своих старых знакомых только тогда, когда сыновья занимались уроками.
Мейстер Годфрид объявил молодым баронам, что приданое, назначенное племяннице, вверено богатому московскому купцу, торговавшему мехами. Сумма, накопившаяся у этого купца, многим превосходила все суммы, когда-либо приносимые в приданое всеми Адлерштейнскими баронессами. Мейстер Годфрид желал бы еще на некоторое время оставить эту сумму в таких плодотворных руках; но было бы жестоко требовать этого от Эббо, глаза которого блистали, когда мать говорила о поправке замка, реставрации часовни, найме постоянного капеллана, расширении запашки земли и увеличении скота. Эббо с энтузиазмом объявил, что его обожаемая мать превосходила в благоразумии и мудрости даже добрую королеву Берту-прядильщицу. Что касается самого Эббо, первое наслаждение, доставляемое ему туго набитым кошельком, было приобретение нового оружия, пары лошадей и полного богатого вооружения. Приехав в Ульм, он предпочел бы скорее появиться пред сеймом в своем простом костюме из сукна, вытканного в замке, чем наряженным в парчу, приобретенную на деньги горожанина. Но когда Эббо полюбил мейстера Годфрида, как дядю, то стал смотреть на приданое Христины, как на семейную собственность. Велика была радость молодого барона, когда он приобрел великолепного коня, но не менее он радовался и тому, что у матери будет бархатное платье. В этом отношении он совершенно сходился с фрау Иоганной; хотя по своему званию горожанки не позволено было ей самой носить бархат и жемчуг, но для нее было истинным праздником нарядить в них племянницу в тот день, когда та будет принимать сэра Казимира Адлерштейн-Вильдшлосского. Казимир лишился супруги через несколько лет после брака; из нескольких детей у него осталась только маленькая дочь, которую он поместил в Ульме в монастырь, где настоятельницей была сестра матери ребенка. Владения барона были невдалеке, за Дунаем, и его ждали в Ульм, куда он должен был приехать ранее императора. Барон главным образом пребывал в Нидерландах с королем Римским, и возвратился в Германию только тогда, когда Фландрские Штаты, отказавшие Максимилиану в регентстве, лишили этого государя опеки над его детьми.
