Тысячелетняя ночь - Радзиевская Софья Борисовна (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Но голова женщины уже опять опустилась на грудь мужа и лишь плечи её слегка вздрогнули.
— Что она сказала? — тихо спросил Стив, не двигаясь с места.
— Она сказала… — и Джиль, по-детски всхлипнув, прикрыл пухлыми ладонями лицо. — Она сказала, что хоть мы и англичане, но она нас прощает. И благодарит и… и рада, что сейчас души их будут вместе…
Качалось, не было обломка скалы слишком тяжёлого, чтобы положить его на эту могилу. Груда камней превысила человеческий рост, когда наконец Джиль остановился.
— Довольно, — сказал он, — теперь не только волку, а медведю не добраться. По старинному обычаю в холм нужно было положить что-нибудь памятное для тебя. Тогда покойники придут на тот свет не с пустыми руками. — Стив молча отстегнул свой кинжал в серебряной оправе, Филь снял с шеи маленький образок: «Она не христианка, но думаю, бог меня поймёт и простит». А Роберт отошёл в сторону и, незаметно вынув что-то из старой бархатной сумочки, тихо и крепко прижал его к губам. Через минуту он молча опустил руку в оставленное в могильном холмике углубление и вынул её пустую. Он отдал маленькой верной шотландке самое дорогое, что у него было: он отдал ей перстень Мериам.
Взошедшая с полуночи молодая луна осветила узкую горную тропинку в дремучем лесу. Четыре фигуры осторожно, но быстро продвигались по ней. Смертельно опасном было такое путешествие для англичан по стране, разграбленной и опустошённой их королём. Настороженные, с мечами и щитами наготове, шли они, прислушиваясь к малейшему шороху, но не было нерешительности в их сердцах. Спаянные по-прежнему общей дружбой и доверием, они направлялись в Ноттингем, в родной зелёный лес, где есть олени, но нет людей.
Глава XXI
— Клянусь преисподней, ты выйдешь за него, Мериам, хотя бы тебя венчали связанную по рукам и ногам!
— Тебе не удастся это, дядюшка Кесберт. Моим мужем будет лишь тот, кого выберу я сама.
Яркое весеннее солнце заливало светом и тёплом каменные ступени увитого плющом и виноградом крыльца величественного замка. Мрачные стены его из громадных глыб дикого серого камня, казалось, не поддавались ласкающему свету весны и хранили свой зловещий угрюмый вид даже в этот радостный день. Узкие окна в двухметровой толще были темны — лучи солнца гасли в холоде каменных покоев, не освещая их.
Два конюха давно уже с трудом держали под уздцы горячего чёрного жеребца в походной сбруе, группа по-походному же одетых и вооружённых слуг поодаль готова была по первому знаку господина сесть на лошадей и следовать за ним, но он медлил с отъездом. Стоя на нижней ступеньке крыльца, он повернулся и с гневом выкрикнул последнюю фразу, на которую последовал такой смелый ответ.
Сиятельный барон гневался не на шутку. Его красивое надменное лицо потемнело, левой рукой он теребил длинный, с проседью, чёрный ус, правая, сжатая в кулак, казалось, готова была ударить дерзкую спорщицу, стоявшую на верхней ступеньке крыльца. А она одна, казалось, не была смущена среди общего трепета. Яркие чёрные, такие же гордые, как и у дяди, глаза её бестрепетно выдержали его разъярённый взгляд. Длинное платье делало её выше и тоньше, чем она была на самом деле, чёрные косы выбивались из-под вышитого газового покрывала на упрямой головке, спускались почти до земли. Она держалась за ветвь винограда, с которым сливался блеск её зелёной бархатной одежды.
Но гнев благородного барона не смягчала трогательная красота племянницы. Алчность и честолюбие владели его мрачной душой, и ставшему поперёк дороги не было пощады. Граф Гольдернес, знатный и богатый сеньор, добивался руки его сироты племянницы и её должен был получить, нравится ей это или нет. Дружба с графом была выгодна дядюшке. Одинокий, богатый и больной старик, конечно, скоро умрёт, и блистающая красотой и молодостью Мериам унаследует все его поместья. Но взбалмошная девчонка отказывалась понимать все выгоды такого брака. Тем хуже для неё.
— Через месяц — свадьба, — мрачно проговорил дядя и протянул руку к поводу коня. — Свадьба… или монастырь, — резким движением он вдруг отстранил повод и, сбежав по ступенькам, остановился лицом к лицу с девушкой. — Ты поняла? Свадьба или монастырь, — резко повторил он. — А молодчика — забудь. Роберта Фицуса больше нет, а бродягу Робин Гуда, если не повесили на прошлой неделе, значит повесят на следующей.
Мериам пошатнулась. Краска сбежала с её лица, и торжество вспыхнуло в гордых глазах дяди: не устояла-таки и сдержанность проклятой девчонки.
— Робин Гуд, — медленно повторила она. — Так это он? Он не погиб?
— Он, — злорадно подтвердил барон Лонсделл и повернулся, уже спускаясь по ступенькам. — Грабитель и вор.
— Неправда! — горячо возразила Мериам и, протянув обе руки, ступила вперёд во внезапном порыве. — Робин Гуд не грабитель. Он отдаёт бедным то, что несправедливо у них отняли. Я слышала…
Но внезапно она замолчала и в смущении даже отступила назад: искажённое гневом лицо дяди было страшно, его рука в панцирной перчатке поднялась, как для удара, но… на крыльце уже никого не было. Испуганная Мериам убежала.
Бледные конюхи опустили головы, боясь встретиться со взглядом господина: его гордость могла возмутиться при виде невольных свидетелей ссоры со своевольной племянницей.
— Подать коня, — прогремел грозный голос, и слуги бросились к крыльцу. Дикий жеребец захрипел и взвился на дыбы, но всадник уже сидел в седле и твёрдой рукой натянул поводья. Ворота замкового двора заскрипели, трубач протрубил сигнал, и блестящая кавалькада, следуя за господином, вытянулась по узкой дорожке. Сзади двигался обоз: вьючные кони везли палатку и громадное количество припасов и всего нужного для пышной жизни вельможи со свитой на целый месяц. Сиятельный барон отправлялся в Лондон, на празднества в честь дня рождения короля. Он охотно взял бы с собой и племянницу: любил он похвастаться своим богатством и красотой Мериам. Но теперь, когда дерзость и своеволие её перешли все границы, следовало дать ей посидеть в одиночестве и почувствовать, насколько велика власть дяди и тяжела его рука для непокорных.
Итак, барон Лонсделл ехал один, недовольный собой и всем светом. Правой рукой сердито теребил он тёмный седеющий ус, левой то и дело затягивал поводья горячего коня, который уж покрылся пеной от волнения, но всадник не замечал этого.
— Проклятая девчонка, — сердито пробормотал он. — Но я добьюсь, она увидит! — И тут же, несколько непоследовательно, добавил: — Глаза-то как разгорелись — вся в нашу породу! В самом деле, чего же бы этой старой перечнице Гольдернесу не быть лет на сорок моложе!
И сильным ударом шпоры подняв в галоп взбешённого коня, сиятельный рыцарь дал волю своему смущённому гневу.
Страх, гнев и радость наполняли душу Мериам, когда она взбегала по крутой лестнице в маленькую башенную свою комнату. Страх — перед гневом дяди, гнев — за свой страх. Но страх и гнев, казалось, роняла она по кусочку на каждой ступеньке и наверх донесла одну радость. Донесла и умножила её так, что, стоя у узкого, точно щель окна, прижав руки к груди, едва могла вздохнуть.
Служанка, находившаяся в комнате, такая же молоденькая, как и её госпожа, чуть не уронила на пол вышивание, с которым сидела у другого окна.
— Что случилось, госпожа? — воскликнула она.
И тут только Мериам сама точно поняла, что случилось. Подойдя к служанке, она обняла её за плечи и, нагнувшись, посмотрела в глаза.
— Катерина, — сказала она, — ты помнишь, что ты мне вчера рассказывала про Робин Гуда?
— Помню, госпожа, — недоумевающе ответила служанка, — конечно, помню. Мартин, твой паж, слышал это от Гвидо-конюха, а Гвидо — от Тома-пастуха, а Том…
— Позови же Мартина скорее, — перебила её Мериам. — Или — Гвидо, или… нет, послушай, Катерина, я тебе самой сейчас что-то скажу.
Но Катерина уже отложила вышиванье и встала со встревоженным видом:
— Старая Мери удивительно варит питьё. Помогает от солнечного удара и от дурного глаза. Я сейчас принесу его тебе, госпожа!
