Имперский раб - Сосновцев Валерий Федорович (онлайн книга без txt) 📗
Когда отошли от Мерва на три дня пути, налетел «афганец» – песчаная буря. Сильный, раскаленный, будто в парной, ветер незаметно подкрался со стороны Афганистана. С юга небо заволокло красной пеленой. Потом в воздухе начали носиться мелкие песчинки, забивая глаза, уши, нос и рот. Песок проникал под одежду, в обувь. Постепенно ветер крепчал, начинал звенеть в ушах, выть на все лады. Дышать становилось все труднее, порой казалось вообще невозможно.
В середине войска вдруг началась паника. Там оказались молодые воины, первый раз попавшие в песчаную бурю. Песчаный ад только начинался. Зрелище грандиозное и для суеверного человека невыносимое. Несколько человек заметались как безумные. Паника вот-вот должна была передаться другим. Это было бы концом если не для всех, то для многих. В это мгновение к мечущимся людям, нещадно понукая испуганного коня ногайкой, прискакал Шах-Мурад. Выхватив из ножен саблю, он стал ею плашмя лупить паникеров, а одного, в безумии страха ухватившегося за уздечку его коня, рубанул, не колеблясь, по шее… Брызнувшая на остальных кровь заставила воинов очнуться, паника прекратилась, и люди стали понимать и исполнять команды начальников.
Шах-Мурад распорядился поставить войско вкруг. Сначала уложили на песок верблюдов, за ними лошадей, между лошадьми и верблюдами укрылись люди. Несколько небольших пушек, воду, провизию и фураж расположили внутри круга. Так что и после бури войско осталось бы боеспособным.
Люди успели лечь на горячие барханы, забившись под брюха животных, и замотать головы кто чем мог, когда пустынный суховей смешал небо и землю в одно черное облако и на целый день превратил для них весь мир в ад. Перестали существовать отдельно небо и земля. Всюду был песок…
Буря стихла только к ночи. Люди выбирались из-под барханов, будто привидения из-под земли. Поспешно разгребали песок руками, помогая товарищам и животным… Вскоре посреди пустыни замерцали костры из саксаула, припасенного загодя.
Шах-Мурад обходил войско и лично следил, как воины располагались на ночлег. Ефрема он взял в сопровождение. Охраны не было. Шли вдвоем.
Шах-Мурад знал, что обо всем увиденном его провожатый обязан будет доложить Данияр-беку – приказ, но никакого недовольства не выказывал. И все же Ефрем был предельно напряжен и внимателен. С виду добродушный юноша, Шах-Мурад за весьма короткий срок всеми неправдами сумел умертвить всех своих родственников, могущих претендовать на наследство Данияр-бека.
Ефрем за время похода не раз убедился, что юный воитель очень расчетлив и весьма рассудителен, и сделал вывод, что ежели кого Шах-Мурад не расценит себе соперником, тот может долго и счастливо процветать в его тени, пусть даже и под неусыпным доглядом. Но и в тень эту попасть было нелегко.
Более двух часов ходили они по лагерю. Сочтя, что все налажено и устроено как нужно, Шах-Мурад со спутником направился в центр лагеря, к своему большому шатру. Еще издали Ефрем уловил вкуснейший аромат плова. Слуги приготовили его из свежей баранины. Ефрем, едва отведав однажды это кушанье, влюбился в него. Теперь, стоило учуять самый слабый аромат бухарского плова, он еле успевал сглатывать непрошеную слюну. Шах-Мурад, заметивший это сейчас, посмеивался над своим провожатым. Ефрем, улыбаясь сладко, потянул носом воздух и, жмурясь от предвкушения, выдохнул:
– Ну до чего же знатная эта пища – пло-о-в!.. Ничего вкуснее его нет на всем белом свете!
– А ваши, русские кушанья как же?
– Наши?.. Тоже очень вкусные и разные… Но в плов я влюбился, как в женщину… Золотистый жир на белом как лебединое перо рисе – это… как розовое масло на тонком стане молодой красавицы! – Ефрем закатил глаза, словно вот-вот лишится чувств. – Когда подносишь кусочек ароматного мяса к губам, то все приятнейшие запахи словно обнимают тебя, а когда кладешь его в рот, то на языке ты чувствуешь и жаркое, и вместе с тем нежное, сладкое и обжигающее прикосновение… М-м-м, так, наверное, ласкает поцелуями только юная красавица!..
– А ты будто не знаешь таких ласк? – широко улыбаясь, усомнился юноша.
Словно пьянеющий от грез, Ефрем с жаром прошептал:
– Клянусь Всевышним, мне, недостойному рабу твоему, не довелось еще испытать женских сладостей, но думаю, ежели был бы сейчас выбор между пловом и какой-нибудь прелестницей, – я бы выбрал плов!
Мурад раскатисто расхохотался и сквозь смех сказал:
– Ну ладно, ты так вкусно говоришь о плове, что и я не на шутку захотел есть. Пойдем ко мне, угощу тебя. А ты доложишь отцу обо мне все как надо! А?.. Доложишь?
– О-о-ох, – закатывая глаза, продолжал Ефрем. – Мой господин, твой отец и ты – для меня одно целое! Я вижу в тебе достойнейшего его преемника. Благая будет та земля, где у хорошего отца есть замечательный сын!
– О-о, я вижу, ты не только наш плов полюбил. Ты и порядки наши неплохо усвоил, – хитро прищурился Мурад и приказал слугам у шатра:
– Эй, принесите нам воды для омовения рук, а то мой друг, боюсь, умрет раньше времени или от голода, или от усердия!
Оба расхохотались.
Они ужинали вдвоем в просторном шатре. «А он оценивает меня впрямь, как любимчика своего отца, – подумал Ефрем. – Надо думать, и ты доложишь обо мне Данияр-беку, как я о тебе. Вот и хорошо, вот и поужинаем!»
Загребая щепотью душистую баранину с золотистым в жиру ароматным от пряностей рисом, Ефрем блаженно жмурился, закатывал глаза, мычал от удовольствия и каждый раз, смачно причмокивая, облизывал каждый свой палец, качал головой, потом вытягивая губы гузкой, блаженно выдыхал.
– Глядя, как ты вкусно ешь, – усмехаясь, сказал Шах-Мурад, – и сытый проголодается.
– Бухарский плов способен затмить любой рассудок. Ты знаешь, я сейчас придумал нечто. Вот слушай. На моей родине, в лесах живет такая птица. Глухарь называется. Когда приходит пора птичьей свадьбы, она только от одного предвкушения удовольствия глохнет. Тогда на нее охотиться – одно удовольствие: ничего не слышит и не понимает. Бери хоть голыми руками. Глохнет от счастья. От того и зовем ее глухарь.
– Знаю, знаю. У нас эта птичка тоже водится. Ты к чему это клонишь? – предвкушая шутку, улыбаясь, спросил юноша.
– А вот к чему, господин. Что ежели взять да использовать такую хитрость в войне. Готовим гору плова, как можно больше пряностей туда кладем, для пущей пахучести, и оставляем его на поле, а сами прячемся неподалеку. Противник набрасывается на этакую вкуснотищу, немеет от счастья и… мы берем его голыми руками!
Мурад хохотал:
– А они самих завоевателей вместе с пловом не сожрут ли?!.. А то не заметят и уплетут…
– Не-ет, мы не вкусные, нас выплюнут, а вот лошадей и верблюдов могут – жалко…
Бухарскому наследнику было весело. Молодой, задорный, он жаждал постоянного движения. Ему нравились в этом русском гуляме деловитость, воинская умелость и его спокойная, незлобивая ирония. А еще энергия этого недавнего раба. Он успевал все и везде. На все имел свое мнение, но высказывал его только тогда, когда просили, и умел при этом никого не обидеть.
Просмеявшись, Мурад спросил Ефрема:
– Я знаю, что ты весьма ученый человек, нередко бываешь в библиотеках при наших медресе. Скажи, много ли ты видел чертежей разных стран и земель?
– Да, мой господин, мне так предписано службой.
– Мне вот не предписано, но я тоже этим занимаюсь… Скажи, обратил ли ты внимание, что великие создатели держав чаще расширяли свои пределы все-таки в сторону слабых соседей?
– Это и понятно… – начал было Ефрем.
Мурад перебил:
– Верно, верно. Сильный противник не даст далеко продвинуться – это так! Но обрати внимание, что после смерти великих завоевателей, державы, ими созданные, чаще начинают рушиться именно со стороны тех самых слабых, когда-то покоренных.
Ефрем помолчал, потом неспешно заговорил:
– Что означает – покорить, неважно, слабого или сильного? Заставить под страхом смерти слабого работать на себя? Или убить сильного, чтобы завладеть его имуществом? А что вообще значит – быть сильным?.. Кто-то считает, что много войска – это сила. Кто-то мудрость почитает больше меча.
