Бастард де Молеон - Дюма Александр (книги бесплатно полные версии txt) 📗

Мюзарон издалека угадывал прокаженных, за льё чуял евреев, за каждым кустом видел англичанина, вежливо раскланивался с наваррцами, показывал «Жакам» свой длинный нож или арбалет; отрядов наемников он боялся гораздо меньше Молеона, или, вернее, не боялся совсем, потому что, как убеждал он своего господина, если их захватят в плен, то они вступят в наемный отряд, чтобы выкупить себя, и оплатят свою свободу свободой тех, у кого они сами ее отнимут.

– Все это будет прекрасно, когда я исполню свое поручение, – отвечал Аженор. – Тогда пусть случится то, что угодно Богу, а пока я желаю, дабы Богу было угодно, чтобы с нами ничего не случилось.

Они благополучно проехали Руссийон, Лангедок, Дофине, Лионне и добрались до Шалона-на-Соне. Погубила их беспечность: уверенные, что с ними больше ничего не случится, поскольку заветная цель была совсем близка, они рискнули ехать ночью и утром, едва занялся рассвет, попали в западню, которая была отлично устроена таким множеством солдат, что всякое сопротивление было бесполезно, поэтому осторожный Мюзарон в тот самый миг, когда Аженор намеревался неосторожно выхватить из ножен меч, удержал хозяина за руку, и они сдались без боя. С ними произошло то, чего они больше всего опасались, вернее, опасался рыцарь; Аженор с Мюзароном оказались в лапах командира наемного отряда, мессира Гуго де Каверлэ [82] – человека, который по рождению был англичанином, по уму – евреем, по характеру – арабом, по своим вкусам – «Жаком», по хитрости – наваррцем и, сверх всего, почти прокаженным, ибо он, по его словам, воевал в таких жарких краях, что привык в самом пекле не снимать доспехов и железных перчаток.

Враги же капитана – их у него, как у всех незаурядных людей, было немало – просто-напросто утверждали, будто Гуго де Каверлэ не снимает доспехи и всегда носит железные перчатки, чтобы не заразить своих многочисленных друзей гнусной болезнью, которую имел несчастье подцепить в Италии.

Мюзарона и рыцаря немедленно доставили к Каверлэ. Это был лихой вояка, который хотел собственными глазами видеть пленников и лично допросить их; ведь он всегда считал, что в это опасное время его люди смогут упустить какого-нибудь графа, переодетого в мужлана, и он в очередной раз потеряет возможность разбогатеть. Поэтому он сразу же постарался узнать о делах Молеона, разумеется тех, о которых рыцарь мог рассказать; ясное дело, что о поручении королевы Бланки сначала речи не заходило. Они говорили только о выкупе.

– Извините меня, – сказал Каверлэ, – я тут, на дороге, затаился, как паук под потолком. Поджидал кого-нибудь или чего-нибудь, подвернулись вы, я вас и схватил, хотя и без всяких злых умыслов. Увы, с тех пор как регентом стал король Карл Пятый и кончилась война, мы прокормиться не можем. Вы симпатичный рыцарь, и я учтиво отпустил бы вас, живи мы в обычное время, но в голодные времена, сами понимаете, мы и крохи подбираем.

– Вот мои крохи, – сказал Молеон, показывая Каверлэ пустой кошелек. – Я клянусь вам Богом и той долей, которую, надеюсь, он выделит мне в раю, что у меня нет ничего: ни земель, ни денег, ни чего-либо еще. Зачем я вам? Лучше отпустите меня.

– Прежде всего, мой юный друг, – ответил капитан Каверлэ, внимательно приглядываясь к крепкой фигуре и воинственному лицу рыцаря, – вы будете отлично смотреться в первой шеренге нашего отряда, во-вторых, у вас есть конь и оруженосец. Но не одно это делает вас для меня весьма ценной добычей.

– Прошу вас, скажите, что за несчастное стечение обстоятельств придает мне в ваших глазах столь большую ценность? – спросил Аженор.

– Вы ведь рыцарь, не правда ли?

– Да, я посвящен в Нарбоне одним из величайших сеньоров христианского мира.

– Поэтому вы для меня ценный заложник, раз признаетесь, что вы рыцарь.

– Заложник?

– Конечно. Представьте, что король Карл Пятый захватит в плен кого-либо из моих людей, одного из моих лейтенантов, [83] и пожелает его повесить. А я пригрожу, что вздерну вас, и это остановит короля. Бели, невзирая на мою угрозу, он все-таки повесит моего человека, я в свою очередь повешу вас, и королю будет неприятно, что его рыцарь болтается на перекладине. Но, простите, – прибавил Каверлэ, – я вижу у вас на руке украшение, которого раньше не заметил, что-то вроде перстня. Чума меня забери! Покажите-ка мне эту штучку, рыцарь. Я люблю хорошо сделанные вещи, особенно если дорогой материал прекрасно обработан.

После этих слов Молеон сразу понял, с кем имеет дело. Капитан Каверлэ был предводителем банды; он стал главарем разбойников, потому что больше не видел смысла, как он сам себя убедил, честно продолжать заниматься ремеслом солдата.

– Капитан, есть у вас что-нибудь святое? – спросил Аженор, пряча руку.

– Для меня свято все, чего я боюсь, – ответил кондотьер. [84] – Правда, не боюсь я ничего.

– Жаль, – холодно возразил Аженор, – Будь иначе, этот перстень, который стоит…

– Триста турских ливров, [85] – перебил Каверлэ, бросив взгляд на кольцо, – судя по весу золота и не считая работы.

– Верно! Но этот перстень, который по вашей оценке стоит всего триста турских ливров, мог бы принести вам тысячу, если бы вы, капитан, хоть чего-нибудь боялись.

– Как вас понимать? Объясните, мой юный друг, учиться никогда не поздно, а я люблю набираться ума-разума.

– Но, надеюсь, вы человек слова, капитан?

– По-моему, я однажды уже дал слово, и больше никому давать его не намерен.

– Но вы хотя бы доверяете слову тех, кто его еще не давал и поэтому держит его?

– Я могу доверять слову лишь одного человека, но вы, рыцарь, не он.

– Кто же этот человек?

– Мессир Бертран Дюгеклен. Но поручится ли он за вас?

– Я с ним не знаком, по крайней мере, лично, – ответил Аженор. – Однако если вы позволите мне ехать куда мне надо, если дадите мне возможность передать этот перстень той особе, которой он предназначен, я, от имени мессира Дюгеклена, хотя и не имею чести его знать, обещаю вам даже не тысячу турских ливров, а тысячу экю [86] золотом.

– Я лучше предпочитаю наличными те триста турских ливров, что стоит перстень, – рассмеялся Каверлэ, протягивая Аженору руку.

Рыцарь быстро отошел назад и встал у окна, выходившего на реку.

– Этот перстень принадлежит королеве Бланке Кастильской, – сказал он, снимая его с пальца и вытягивая руку прямо над Соной, – и я везу его королю Франции. Если ты дашь слово, что отпустишь меня и я тебе поверю, гарантирую тебе тысячу золотых экю. Если ты откажешься, я брошу перстень в реку, и ты потеряешь все – и перстень и выкуп.

– Пусть так, но ты в моих руках, и я тебя повешу.

– Весьма слабое утешение для хитрого пройдохи, вроде тебя. Ты не ценишь мою голову в тысячу золотых экю, это доказывает то, что ты не говоришь «нет»…

– Я не говорю «нет», – перебил Каверлэ, – потому что…

– Потому что ты боишься, капитан. Скажи «нет», и перстень потерян, а потом, если хочешь, можешь меня повесить. Ну что, да или нет?

– Черт возьми! – в восхищении воскликнул Каверлэ. – Да ты, я вижу, малый храбрый. Даже твой оруженосец глазом не моргнул. Бес меня задери! Клянусь печенкой нашего святого отца, папы римского, ты мне нравишься, рыцарь.

– Прекрасно, я от души тебе признателен, но отвечай.

– А что я должен ответить?

– Да или нет, другого я не требую, вот мое последнее слово.

– Будь по-твоему, да.

– Отлично! – воскликнул рыцарь, снова надевая на палец перстень.

– Но лишь при одном условии, – заметил капитан.

– Каком?

Каверлэ собрался уже ответить, но громкий шум отвлек его внимание; шум доносился с другого края поселения, вернее, лагеря, разбитого на берегу реки и окруженного лесом. В дверь просунулись несколько озабоченных солдат, которые кричали: