Сын шевалье - Зевако Мишель (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
— Клянусь божьими рогами!
— Клянусь кишками папы!
— Дьявольщина!
Три восклицания слились в одно, а затем один из храбрецов коротко спросил:
— Сколько?
Глаза Кончини сверкнули торжеством. Он подумал: «Надо оглушить их… и тогда они у меня в руках. «
И он, глядя им в глаза, холодно произнес:
— Сто тысяч ливров на троих.
Про себя же добавил:
— Проклятые собаки! Послужите мне в этот час, а потом… три новеньких веревки, три высокие виселицы — вот что вы получите вместо ста тысяч ливров!
Храбрецы застыли в изумлении. Эта невиданная сумма произвела на них такое же впечатление, как если бы им врезали дубиной по затылку.
— Тридцать три тысячи триста тридцать три ливра, шесть солей и восемь денье каждому!
Как видим, расчет был произведен молниеносно.
— Можно как сыр в масле кататься до самой смерти!
— Да за такие деньги я бы родного папашу прибил… если бы знал, кто он!
Кончини мысленно вскричал: «Они мои!» А вслух произнес:
— Договорились?
Трое храбрецов по-прежнему вопросительно переглядывались, но похоже, только для виду, ибо поведение их уже разительно переменилось, и они вновь стали усиленно кланяться, демонстрируя привычное преувеличенное почтение. Кончини не трепетал от нетерпения, ибо сомнений не испытывал — он ясно видел, что они решились. Наконец каждый из троих подтвердил свою готовность, воскликнув поочередно:
— По рукам, монсеньор!
— На этот час мы в полном вашем распоряжении!
— Сделаем все, что бы вы нам ни приказали!
Усилием воли Кончини удалось сохранить бесстрастное выражение лица, но внутри у него все пело и ликовало. Он редко испытывал подобную неистовую радость. Посчитав, что дело сделано, и торопясь приступить к отмщению, он начал было объяснять, чего ждет от своих головорезов.
Но у троих молодцов было на сей счет особое мнение, а в упорстве они не уступали Кончини. Поэтому Гренгай бесцеремонно прервал его.
— Минуту, монсеньор, — сказал он с серьезностью, придававшей этой хитрой физиономии необычное выражение. — Вы спросили, почему мы предали вас ради… того, кто находится сейчас за этой дверью. Я вам скажу. Вы для нас человек, который нам платит, — и никто из нас, если мы честно выполнили работу, ничего вам не должен. Он же нам друг. У нас, бандитов и разбойников с большой дороги, есть свои странности. К примеру, дружба для нас священна. От друга нельзя откупиться. Другу ты обязан всем. Ему принадлежат твой кошелек, если в нем завелись деньги, твой хлеб, твоя рука, твоя кровь. Нет большей низости, чем предать друга, — и ни один из нас не пошел бы на это, из страха обречь себя на вечное проклятие и опозориться в собственных глазах. Предавший друга достоин самой ужасной казни. Не хмурьте брови и не торопите нас. Я говорю это, чтобы вы поняли. Мы обещали вам совершить эту низость, эту подлость… и не возьмем слова своего назад. Но это тяжело, очень тяжело! Только такая громадная сумма, которую вы назвали, могла убедить нас. Однако, позволю заметить, пока мы имеем одно лишь обещание… Мы не сомневаемся в вашем слове, но, скажу вам совершенно откровенно, этого мало, чтобы побудить нас к действию. И если вы хотите, чтобы сделка состоялась, извольте выплатить задаток.
В то же мгновение три хищные лапы протянулись к Кончини.
А тот ни на секунду не заподозрил своих подручных в неискренности. Даже если и были у него сомнения, Гренгай полностью развеял их искусно построенной речью. Требование задатка не удивило и не возмутило Кончини — напротив, показалось ему вполне естественным. Так поступали все. Он поспешно обшарил свои карманы и, досадливо взмахнув рукой, выругался с подлинным огорчением:
— Россо Dio! Я все отдал старой ведьме… При себе у меня ничего нет.
Примирившиеся со своим господином головорезы была настроены на редкость добродушно. Гренгай, спустивший свору с цепи, первым нашел выход, провозгласив:
— Это пустяки! Я вполне удовлетворюсь прекрасной золотой цепью, что висит у вас на шее. А ты, Эскаргас?
— А меня устроит алмазная застежка на колете. Что ты скажешь, Каркань?
— Мне было бы интересно сравнить, будет ли перстень с мизинца монсеньора так же сверкать на маленькой ручке моей хорошей знакомой.
По мере того, как они называли избранные ими вещи, Кончини без колебаний срывал с себя драгоценности и швырял их на пол. Его нисколько не смущал этот откровенный торг, этот наглый грабеж — более того, он все больше успокаивался, ибо видел в этом очевидное доказательство честности намерений.
Он пережил мгновение бессильной ярости и нестерпимого отчаяния, когда обнаружил, что остался без гроша. Слишком хорошо зная своих подручных, он был уверен, что без требуемого задатка они и шагу не ступят. А ведь чтобы совершить ускользающую от него месть, он пошел на унижение — он, Кончини, дошел до того, что стал почти умолять троих мерзавцев, которые его предали, оскорбили, насмеялись над ним. И неужели все это было напрасно? Он готов был локти кусать от бешенства.
Поэтому он возликовал, считая, что отделался очень дешево… ибо мы знаем, чем он собирался расплатиться с тремя храбрецами.
Как известно, Кончини при необходимости, умел обуздывать свою ненависть, что составляло его силу и свидетельствовало о большой гибкости ума. Если человека, нанесшего ему оскорбление, можно было использовать, он делал это без колебаний. Именно поэтому он не прогонял от себя Жеана Храброго, которого уже успел возненавидеть, ибо юноша несколько раз тяжко его унизил. Именно поэтому он стремился завоевать расположение троих головорезов, которым не доверял и которые его насильно обезоружили.
Однако при воспоминании об унижениях он дрожал от ярости, а мозг его напряженно работал. Первоначально он хотел с их помощью сломить сопротивление Жеана, но теперь, вследствие раздумий, план его коренным образом изменился. И, швыряя им драгоценности, он говорил себе:
«Берите, подлые собаки, грызите эту жалкую кость! Мне надо только, чтобы вы оказались по ту сторону двери — и я опускаю засовы! Какой великолепный будет улов! Все четверо в полной моей власти! Затем нужно послать одного из слуг, которых они, судя по всему, действительно, связали, за подкреплением. Через час здесь будет пятьдесят крепких молодцов — вполне достаточно, чтобы справиться с этими разбойниками. Я же останусь стеречь их и наблюдать за ними, о чем они и знать не будут. На окнах, к счастью, везде надежные железные решетки — тут и стараться нечего. Что с дверями? Вполне допускаю, что вчетвером они могут высадить какую-нибудь из них, но на это у них уйдет не меньше двух часов, следовательно, времени у меня более чем достаточно!»
Вот о чем размышлял Кончини, хотя по лицу его об этом никак нельзя было догадаться.
Троим же храбрецам явно не хватало подобной спасительной выдержки. Они наверняка считали, что провернули выгодное дельце, а потому ликовали, не считая нужным этого скрыть. Но, запрятав в самые глубины своих бездонных карманов драгоценности, вырванные у Кончини, приятели вновь обрели серьезность, как и подобает людям, которым предстоит тяжелая работа, и с полным спокойствием выслушали инструкции своего господина.
— Главное же, — сказал Кончини в заключение, — возьмите его живым и невредимым. Как видите, я очень дорожу его шкурой.
— Понятное дело!
— Ведь за эту шкуру платят сто тысяч ливров!
— Она вам и в самом деле дорого обошлась.
Храбрецы шумно расхохотались, а Кончини соизволил улыбнуться этой остроумной шутке.
— Он мне нужен живым! Живым, понимаете? — настойчиво повторил фаворит королевы.
— Само собой разумеется!
— Как вы скажете, так мы и сделаем!
— Да и сработать это гораздо проще!
Последнюю фразу произнес Гренгай, и она пробудила подозрение Кончини, недоверчивого по природе.
— Почему же проще? — спросил он. пристально глядя на парижанина. — Мне казалось, что это, напротив, труднее.
Гренгай, бесцеремонно пожав плечами, ответил с плохо скрываемым презрением:
