Шпоры на босу ногу - Булыга Сергей Алексеевич (книги бесплатно без txt) 📗
Где рука об руку, эфес в эфес и шпора в шпору браво шагали два… Как бы это половчее? Ну, к примеру, скажем так: два недавно заклятых врага, а нынче закадычных друга. А были это француз, полковник легкой кавалерии Дюваль, и русский, казачий хорунжий Дементьев. Ну а происходило все это в Тильзите, куда летом 1807 года съехались два неуживчивых соседа: коварный узурпатор и лукавый византиец. Они…
(Здесь я позволю себе несколько сократить весьма пространные и не относящиеся к нашей истории рассуждения. – маиор Ив. Скрига)
Встреча их была отчасти случайной, отчасти закономерной – обоих досадная послевоенная грусть свела в гостеприимном винном погребке. Сын варварского Дона явился туда первым. Он сел за свободный столик, спросил французского вина – казак готовился к Парижу, – и закурил трубку, набитую домашней самосейкой. Григорий Дементьев в Новочеркасске числился хорунжим, да прошлым летом – по протекции – был переведен в Лейб-гвардии Казачий полк, где и был переименован в подпоручики. Гвардия Григорию пришлась по душе, а вот новое звание, как он говаривал, отдавало чем-то холопским: мол де ты даже на поручения еще пока что не гож, а ты так пока что – под-поручик!
Но это, впрочем, к делу не относится. А дело было таково: время было для подобных заведений раннее, скучное, и поэтому Григорий, не зная, чем себя занять, стакан за стаканом пил – как донскую воду – нервное, чуть горьковатое бордо и, упираясь локтем в желтый кожаный портфель…
Однако сей портфель стоит того, чтобы мы описали его вам как можно подробнее. Итак, кожа на нем была гладкая, мягкая, отменной выделки, застежка раскрывалась с мелодичным звоном, в портфеле было восемь отделений явных и четыре скрытных, и – главное – на самом видном месте золотом горел витиеватый вензель государя императора.
Так вот, упираясь локтем в этот самый замечательный портфель, хорунжий осматривал посетителей – по большей части офицеров ныне дружественных армий – и прикидывал, а что, если бы зацепить кого-нибудь из них? Или, наоборот, с кем-нибудь сойтись накоротке? Или чего еще?
Как вдруг:
– Простите, вы позволите? – послышалось на вражеском наречии.
И это совсем рядом с ним! Григорий поднял голову. Возле его столика стоял французский офицер – невысокого роста, плечистый, чернявый. И Григорий кивнул – да, прошу вас. И тут же с досадой подумал: вот, может, это и не враг уже, поди тут разбери с этой их дипломатией!
А враг или не враг – опять же по-французски – продолжал:
– Жан Лабуле, корпус Даву, лейтенант интендантской службы, – и сел напротив, улыбнулся… и тотчас мельком глянул на портфель, лежащий под локтем казака. На что казак – увы! – не обратил внимания.
– Григорий я, лейб-гвардии казак, – сказал он вполне сносно по-французски, наливая себе и соседу.
Вино было старое, цвета топаза; оно неспешно растекалось по жилам и влекло к размышлениям. Вот так бы и сидеть, молчать бы да пить, покуда всё не выпьется, думал Григорий.
Однако же думать не дали!
– Казак? – удивленно воскликнул интендант. – Вы – и казак?!
– Да, я. А что? – с достоинством спросил Дементьев.
– Но мне казалось, что… Ну, как бы это?! – и интендант, не досказав, явно смешался.
– Что казаки, – решил помочь ему Григорий, – это такой дикий народ, в овчинах, с пиками, едят детей и всякое такое прочее?
– Но…
– Ха! Ха-ха! – это Григорий произнес по-русски. А по-французски: – Но, во-первых, я же вам сам сказал: да, я казак, но из лейб-гвардии, и оттого и форма у меня такая, европейская. А во-вторых, вас ведь не столько моя форма удивила, как знание вашего наречия. Так тут я вам вот что скажу: а это у меня исконное, домашнее. У нас ведь на Дону как заведено? Сначала мальчика учат ездить на лошади и владеть оружием, а потом уже прививают ему знания языков наиболее вероятных противников. Это чтобы потом, в походе, никакой заминки не было. И вот, бывало, помнится, учитель положит тебя поперек лавки, сечет по мягкому месту нагайкой – а это хлыст такой – и приговаривает: «И по французскому ты слаб! Н-на! И по испанскому! Китайскому! Н-на! Индийскому! А как нам без Индии? Н-на, пал-лучай! пал-лучай!». Вот так у нас! А что у вас?
Интендант, усмехнувшись, сказал:
– Да и у нас тоже случается по всякому. А вы, я погляжу, весьма, даже очень весьма приятный собеседник! Мне с вами не скучно. Но после вашей истории я же теперь ваш должник! Так вот, я возвращаю! Вот, скажем, вы слыхали, как лошади пили шампанское?
– Это когда на брудершафт?
– Нет-нет, не то. А когда у них одного фужера не хватало, знаете?
– Увы! Но просветите.
– С удовольствием! Итак, значит, стоят они в конюшне. Ночь. Душно. А завтра сразу на рассвете марш. Пить очень хочется, а где возьмешь? И дверь закрыта. Тоска! Как вдруг полковничья лошадь говорит: «А что, если нам, господа…»
И он пошел, пошел рассказывать! Да, интендант оказался веселым, общительным малым, рта не давал раскрыть. Вот лейб-казак и заскучал. Потому что обычно не другие ему, а он другим рассказывал, и был за это ценим. А тут вдруг всё наоборот! И поэтому когда после еще одной, может, шестой или седьмой даже истории – про даму треф и масть бубен – интендант вдруг резко перестал смеяться, скучающим взглядом окинул погребок и словно между прочим спросил: «А сами вы, кстати, играете?», то лейб-казак мгновенно просветлел и радостно развел руками – чего, мол, спрашивать, когда вся жизнь игра?! А про себя подумал: вот, наконец, и дело, вот тут-то я тебя и подкую!
Однако то же самое, как кажется, подумал и француз – и тотчас же достал (откуда, черт возьми?!) колоду, распечатал ее, предъявил… Но казак широко отмахнулся – мол, верю, чего там смотреть! Что ж, хорошо. Ну а во что, спросил француз. В подковку, сказал русский. Замечательно! Француз чуть-чуть привстал, расставил локти – и карты быстро, почти что как пули, замелькали над столом. М-да, вот рука, тоскливо подумал хорунжий, глядя на виртуозное мастерство соперника, прикусил трубку, задымил…
Но, взяв карты в руки, сразу оживился – расклад был очень, даже просто очень замечательный – ну, и игра пошла!
И поначалу она складывалась как нельзя лучше, хорунжий даже успел подумать, что эта его удача хоть как-то омрачит неприятелю его недавнюю победу под Фридландом. Однако очень скоро все переменилось, и рядом с французским лейтенантом выросла горка денег, цепочек, медальончиков, образков… А больше с Тихого Дона брать было нечего. Хорунжий почесал затылок, наполовину вытащил из ножен именную дядину саблю, но, не посмев кощунствовать, с лязгом бросил ее обратно. И поставил на кон…
Портфель императора Александра! Вот до чего порой…
Но помолчим пока. Молчал и Лабуле; он только сдержанно откашлялся и принялся метать колоду. Метал он хорошо, куда скорее прежнего. Хорунжий в тоске отвернулся, посмотрел по сторонам… И увидел, что от соседнего столика к нему идет гусарский полковник Дю…
Да! И это не ошибка, господа, да, не сержант, а именно полковник – гусарский полковник Дюваль! Пусть без полка еще, он ведь тогда был только-только произведен, то есть только сдал эскадрон, явился, его поздравляли, шумно было, конечно, весело, и поэтому он только час тому назад с трудом продрал глаза – и сразу сюда, в погребок…
Но слишком много слов! Итак, еще раз повторим: хорунжий Дементьев в тоске отвернулся, посмотрел по сторонам и увидел, что от соседнего столика к нему идет полковник Шарль Дюваль. Дюваль уже давно наблюдал за игрой, и наконец, не выдержал. Как всякий строевой офицер, он весьма не любил интендантов, считая их врагами куда более опасными, нежели неприятель.
(Верно! – маиор Ив. Скрига)
Вот почему Дюваль положил казаку руку на плечо и сказал:
– Приятель, у тебя сегодня стеклянный глаз. Позволь-ка я вместо тебя попробую!
То есть сказано было достаточно смело. Казак дернул плечом. Гусар убрал руку. Но и не унялся! То есть совершенно не обращая внимание на то, что Григорий потянулся к сабле, Дюваль указал на одну из лежащих перед ним карт и сказал теперь уже вот что:
