Женская война - Дюма Александр (полные книги txt) 📗

Когда, произнося эти слова, принцесса, увлеченная великодушием, которое вырывало их у нее из груди, невольно показалась из тени занавесок, когда можно было видеть ее белый лоб, белокурые волосы, ее ярко-пунцовые губы, ее влажные, очаровательные глаза, – Каноль вздрогнул. Как будто сладкое видение пронеслось перед его глазами. Ему показалось, что он дышит тем же благоуханием, воспоминание о котором приводило его в упоение. Ему показалось, что перед ним отворяется одна из тех золотых дверей, в которые вылетают мечты, и что навстречу к нему несется рой веселых мыслей и радостей любви. Барон пристально посмотрел на принцессу и тотчас же узнал в ней прежнего знакомца, виконта де Канба.

Но принцесса тотчас отбросилась назад и старалась не без волнения, но без беспокойства, продолжать прерванный разговор.

– Так вы говорили мне... – начала она.

Но Каноль был изумлен, очарован, видения проходили и сменялись перед его глазами, мысли вились беспорядочно, он терял память, чувства, казалось, он скоро забудется и начнет расспрашивать. Один инстинкт, данный природою влюбленным, который женщины называют робостью и который есть не иное что, как скупость, посоветовал Канолю притворяться еще несколько времени, не терять сладкого сновидения и не отгонять от себя счастия всей жизни «одним неосторожным словом.

Поэтому Каноль не двинулся с места и замолчал. Что будет с ним, если принцесса узнает его! Если она так же возненавидит его в Шантильи, как ненавидела в гостинице почтенного Бискарро! Если она повторит прежнее обвинение и вообразит, что он, пользуясь официальным титулом, королевским поручением, хочет продолжать преследование, извинительное в отношении к виконтессе де Канб, но непростительное в отношении к супруге принца Конде?

«Но, – подумал он, – не может быть, чтобы принцесса путешествовала одна, с одним лакеем».

И как всегда бывает в такие минуты, когда смущенный и беспокойный ум ищет опоры, Каноль осмотрелся, и глаза его остановились на портрете женщины с ребенком.

Он тотчас догадался, в чем дело, и невольно подошел к картине.

Подложная принцесса не могла не вскрикнуть, и, когда Каноль обернулся, он увидел, что лицо ее совершенно закрыто.

«Ого! Это что такое? – думал Каноль. – Или я встретил принцессу в Бордо, или меня здесь обманывают и не принцесса покоится на этой постели. Во всяком случае, я узнаю...»

– Ваше высочество, – сказал он вдруг, – я теперь понимаю ваше молчание и узнаю...

– Что вы узнали? – нетерпеливо спросила принцесса.

– Я узнал, что вы думаете обо мне то же самое, что думает вдовствующая принцесса.

– Ах! – невольно прошептала дама, заменявшая принцессу, и вздохнула свободнее.

Фразе Каноля недоставало смысла, но удар был нанесен верно. Каноль заметил, с каким трепетом перебили начало его фразы и с какою радостью встретили его слова.

– Однако же, – продолжал Каноль, – должен сказать, хотя это будет очень вам неприятно, что я обязан остаться в замке и сопровождать ваше высочество безотлучно.

– Так мне нельзя будет оставаться одной даже в моей комнате! – вскричала принцесса. – О, я уж не знаю, как это называется!

– Я сказал вашему высочеству, что такая инструкция дана мне, но вы можете успокоиться, – прибавил Каноль, пристально смотря на подложную принцессу и останавливаясь на каждом слове, – вы должны знать лучше, чем кто-нибудь, что я умею повиноваться просьбе женщины.

– Я должна знать... – возразила принцесса голосом, в котором выражалось более смущения, чем удивления. – Право, милостивый государь, я не понимаю вас, не понимаю, на что вы намекаете.

– Ваше высочество, – отвечал офицер, кланяясь, – мне показалось, что камердинер ваш сказал вам мое имя, когда я входил сюда. Я барон де Каноль.

– Так что же? – спросила принцесса довольно твердым голосом.

– Я думал... что, имея честь быть вам один раз полезным...

– Мне? Что такое, скажите, прошу вас! – спросила принцесса таким смущенным голосом, что он напомнил Канолю другой голос, очень раздраженный и очень боязливый, оставшийся в его памяти.

Каноль подумал, что зашел уже слишком далеко; впрочем, он понял все дело.

– Я был вам полезен тем, что исполнил данное мне поручение не в буквальном смысле, – отвечал он почтительно.

Принцесса успокоилась.

– Милостивый государь, – сказала она, – я не хочу вводить вас в преступление, исполняйте данную вам инструкцию, какова бы она ни была.

– Ваше высочество, – отвечал Каноль, – до сих пор, по счастию, я не знаю, каким образом терзают женщин, стало быть, не знаю, как оскорбляют принцесс. Поэтому имею честь повторить вашему высочеству то, что сказал вдовствующей принцессе: я ваш преданнейший слуга... Сделайте милость, удостойте меня честным словом, что вы не выйдете из замка без меня, и я избавлю вас от моего присутствия, которое, я понимаю, должно быть ненавистно вашему высочеству.

– Стало быть, вы не исполните данной вам инструкции? – живо спросила принцесса.

– Я поступлю по совести.

– Барон Каноль, – сказала она, – клянусь вам, я не уеду из замка Шантильи, не предупредив вас.

– В таком случае, – отвечал Каноль, низко кланяясь, – простите, что я был невольною причиною вашего минутного гнева. Ваше высочество увидите меня, только когда прикажете позвать меня.

– Благодарю вас, – отвечала принцесса с радостью, которая отозвалась даже за занавесками. – Ступайте! Еще раз благодарю! Завтра мы увидимся!

Тут барон вполне узнал голос, глаза и очаровательную улыбку прелестной женщины, которая, так сказать, ускользнула из его рук в тот вечер, когда курьер герцога д’Эпернона привез ему депешу.

Один взгляд на портрет, хотя и худо освещенный, показал барону, глаза которого начинали привыкать к полусвету, орлиный нос, черные волосы и впалые глаза принцессы. А у женщины, которая теперь разыграла первый акт трудной своей роли, глаза были навыкате, нос прямой с широкими ноздрями, на устах неизменная улыбка, и круглые щечки, удалявшие всякую мысль о заботе и тяжелых размышлениях.

Каноль узнал все, что ему хотелось знать, он поклонился с таким почтением, с каким поклонился бы принцессе, и ушел в свою комнату.

II

Каноль ни на что еще не решился. Воротясь в свою комнату, он принялся ходить вдоль и поперек, как обыкновенно делают нерешительные люди. Он не заметил, что Касторин, ждавший его возвращения, встал и ходил за ним с его шлафроком, за которым бедный слуга совершенно исчезал.

Касторин наткнулся на стул.

Каноль обернулся.

– Это что? – спросил он. – Что ты тут делаешь?

– Жду, когда вы изволите раздеваться.

– Не знаю, когда разденусь. Положи шлафрок на стул и жди.

– Как! Вы не изволите раздеваться? – спросил Касторин, обыкновенно капризный лакей, но в этот вечер казавшийся еще капризнее. – Так вам не угодно ложиться спать теперь?

– Нет.

– Так когда же вы ляжете?

– Какое тебе дело!

– Как какое мне дело! Я очень устал.

– В самом деле, ты очень устал? – спросил Каноль, останавливаясь и пристально поглядывая на грубого Касторина.

Каноль увидел на лице лакея то дерзкое выражение грубости, которым отличаются все лакеи, желающие получить увольнение.

– Очень устал! – повторил Касторин.

Каноль пожал плечами.

– Пошел вон, – сказал он, – стой в передней, когда будет нужно, я позову тебя.

– Честь имею доложить вам, что если вы не скоро позовете меня, так меня не будет в передней.

– А где же ты будешь?

– В постели. Кажется, проехавши двести лье, пора лечь спать.

– Касторин, – сказал Каноль, – ты дурак.

– Если вам кажется, что дурак не может служить вам, так извольте сказать одно слово, и я тотчас избавлю вас от дурака, – отвечал Касторин самым торжественным голосом.

Каноль был не в хорошем расположении духа, и если бы Касторин знал, какая буря растет в душе его господина, то, верно, отложил бы свое предложение до другого дня, несмотря на все свое желание получить свободу.