Лабиринт фараона - Брюссоло Серж (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Я нанял его, чтобы он выдавал себя за меня, и, может быть, именно поэтому в конечном счете сам стал его двойником.
Не лучший ли он Анахотеп, чем я? Я поддаюсь его влиянию, тогда как должно быть наоборот… Я бегу за ним, чтобы не отстать. Он заставляет меня ускорять шаг… Это недопустимо. Это абсурд».
С годами каждый из них стал нуждаться в другом. Как-то незаметно случилось так, что ловкая выдумка превратилась в привычку, а та мало-помалу перешла в необходимость. Необходимость, которой номарх всегда стыдился.
«Он мне завидует, — говорил себе Анахотеп, — но, что уж тут скрывать, я тоже ему завидую. Каждый из нас в глубине души уверен, что другому повезло больше. А в действительности мы всего лишь два глупых старика. Еще немного, и мы бросимся вырывать друг у друга последние волосы, подеремся, как рыночные торговцы».
Он вздохнул и поднес к губам кубок. Тот оказался пуст. Он захотел его наполнить, но кувшин тоже оказался пустым.
«Я пьян, — подумал Анахотеп. — Потому-то и вертятся в моей голове глупые мысли».
Он поколебался, не зная, на что решиться. Лечь спать? Нет! Сон опять убежит от него, как всегда. Да к тому же еще рановато закрывать глаза.
Он собрался хлопнуть в ладоши, чтобы позвать слуг, но спохватился, вспомнив, что находится в тайном убежище Томака и ни один раб не имеет права переступить порог крипта.
Номарх встал, покряхтывая и проклиная свой ревматизм; ему захотелось выпить, и придется самому идти за новым кувшином, так как Томак был еще пьянее его и совершенно неспособен оторвать руки от ручек кресла с львиной головой.
В большой галерее погребального сокровища оба мальчугана вздрогнули, услышав звук шагов номарха. Свернувшись клубочком на подушках, они притворились спящими среди слитков золота и жутких мумий. Растительный лак, которым мать смазала им рты, имел странный вкус арабской камеди. До этого момента подобная предосторожность была излишней, потому что Анахотеп не проявлял никакого желания пить из их ртов. В этот вечер номарх не казался обуреваем похотью. Дети слышали его бормотание за закрытой дверью. Вероятно, он разговаривал сам с собой, как, не замечая того, часто делают старики.
Посовещавшись, они решили вылить в кувшин с вином весь яд, переданный им Нетубом Ашрой. Главарь шайки призывал их к осторожности, но они не захотели оставить Анахотепу хоть малейшую возможность выжить после покушения. Несмотря на молодость, они очень хорошо знали номарха, который тотчас заподозрил бы заговор и начал бы пытать их со всей жестокостью, на которую был способен.
— Чтоб он сдох, — сказал старший. — Мне опротивел его слюнявый рот, скользящий по моему телу. И я не хочу больше делать то, что он заставляет нас делать.
— А я хочу увидеть солнышко, — вздохнул младший, — и лицо мамы… Мне уже так давно зашили веки, что я стал забывать, как она выглядит.
Они вылили весь флакон в кувшин с пальмовым вином. И снова свернулись клубочком на подушках, прижавшись друг к дружке, чтобы было теплее.
Двустворчатая дверь распахнулась, и показался пошатывающийся Анахотеп. Не взглянув на мальчиков, он с жадностью схватил кувшин с вином. Ему хотелось показать Томаку, что он еще не бессилен и может обходиться без помощи армии слуг. Сжимая кувшин в сухоньких руках, он унес его в потайную комнату.
— Выпьем! — вскричал он старческим голосом. — Выпьем за богов Запада, выпьем за жизнь, которую я буду вести на полях Иалу, когда улечу на солнце… Слава моему ка!
Трясущейся рукой он наполнил две чаши и протянул одну из них своему двойнику, сладострастно ухватившемуся за нее. Томак любил вино. Вино и женщин.
— Выпьем! — повторил Анахотеп.
Старики осушили свои чаши жадно, не замечая капель, стекающих из уголков губ и оседающих на золотых нагрудных пластинах и колье из ляпис-лазури на их шеях, — они всегда одевались одинаково и носили одинаковые украшения, чтобы вводить в заблуждение народ.
После тридцати ударов сердца яд начал действовать.
Фараон и его двойник тяжело осели, повалились друг на друга, выпустив из рук каменные чаши, разбившиеся на полу.
В соседней комнате дети, услышав шум падения, быстро встали и на ощупь выбрались из дворца в сад, где ждала их мать.
— Все кончено, — пробормотал старший. — Завтра Нетуб Ашра откроет нам веки. А потом мы станем разбойниками, как он.
17
Что случилось с фараоном, поняли не сразу. Встревоженные слуги метались по дворцу, не решаясь поднять тревогу. Все боялись номарха, страшась испортить ему настроение, оторвать от глубоких раздумий. Всеобщее замешательство и явилось причиной того, что главного визиря Панахемеба поставили в известность об исчезновении Анахотепа только утром. Панахемеб был одним из трех людей — другими были жрец Мене-Птах и личный врач хозяина Сетеп-Абу, — знающих о существовании Томака. Его первой мыслью было доставить двойника номарха во дворец и показать его всем до того, как слух об исчезновении Анахотепа выйдет за стены дворца. Он знал о многолетней ненависти народа к своему повелителю и также знал, что им не миновать взрыва народного гнева, как только люди узнают о конце власти тирана.
Панахемеб, сын торговца оливками, взобрался по ступенькам власти под тенью номарха, потакая всем его прихотям и поддерживая его абсурдное желание стать фараоном. Он был приземистым, краснолицым, и под его приветливой внешностью скрывались железная воля и полное отсутствие нравственных принципов. Его происхождение выдавали большие руки крестьянина, которых он стыдился и потому обильно украшал перстнями в надежде сойти за аристократа. Желая казаться моложе, чем на самом деле, он заставлял выдергивать на своем теле всю растительность, чтобы не осталось ни одного седого волоса.
В то утро он поспешил спуститься во внутренние покои дворца и надеть сандалии из папируса, дававшие возможность передвигаться быстро и бесшумно. Запах разлитого вина ударил ему в ноздри, когда он вошел в большую погребальную галерею, где грудой лежали мумии лошадей, слуг, женщин и солдат, которых номарх рассчитывал взять с собой в потусторонний мир.
Панахемеб из осторожности старался казаться глупее Анахотепа, и тот всячески помыкал визирем и ограничивал его свободу, считая себя более умным. За все время своей службы Панахемеб ни разу не позволил себе выйти из этой роли, поэтому удача до сих пор не оставляла его.
Открыв двустворчатую дверь потайных покоев, он обнаружил Анахотепа и Томака, лежащих один на другом посреди винной лужи. Один был мертв, другой хрипел, и, застыв от неожиданности, Панахемеб очумело смотрел на них, не соображая, кто есть кто…
От страха пот выступил на его бритом черепе. Очнувшись, он послал искать дворцового врача и верховного жреца бога Амона Мене-Птаха в надежде, что они лучше его смогут разобраться в происходящем.
В ожидании их прихода он перетащил фараона и его двойника на ложе, покрытое шкурой пантеры, и стал пугливо всматриваться в их лица. За этим занятием и застали его жрец и врач… Визирь так и не пришел ни к какому заключению.
Панахемеб поднял руку, чтобы остановить ритуальные причитания Мене-Птаха, и в нескольких словах обрисовал ситуацию.
— Я только что обнаружил их лежащими на полу, — сказал он. — В луже вина. Либо они слишком много выпили, либо их отравили. Нужно заставить собаку полакать эту жидкость и понаблюдать за ее поведением. Один из них мертв, другой — в агонии… но я не знаю который! По этой причине я и вызвал вас: я не могу их различить.
Врач приблизился к ложу и принялся раздевать обоих мужчин. Лицо его выражало крайнее смущение.
— Клянусь богами, — выдохнул он через какое-то время, — я знаю не больше вашего. Уже давно Анахотеп не подпускал меня к себе. Он никому не позволял прикасаться к его телу или смотреть в глаза. Несколько лет я не осматривал его. Он утверждал, что здоров и все его внутренние органы состоят из чистого золота, как и полагается фараонам…
