Слуги Государевы - Шкваров Алексей Геннадьевич (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
Эх, хорошо же дышится на свободе! И пошли Никоновы с Емельяном в даль неведомую. Все ближе и ближе к границам. В глушь лесов брянских. Повстречали еще таких же, как они гонимых. Соединялись. Дальше шли. Все больше их становилось. Уходили дорогами лесными, тропами звериными. Гулко ухали филины по ночам, взирая глазами неморгающими на гостей непрошенных. Удивлялись, чего это в чащу непролазную пожаловали. Волки по ночам выли, ужас в души вселяя. Но пока лето стояло, зверь сытый был. К человеку близко не подходил. Остерегался. Мужики спать ложились — топор рядом. Коли что — отобьемся! Да и зверь — он не человек, он все понимает! Коли брюхо полное, так душегубством и не промышляет. Не то что двуногие твари. Сколь не корми никогда не насытятся. Мясо человеческое им подавай. И поболе.
Выбирались на полянку подходящую, телеги в круг ставили. Коней распрягали, стреножили. Бабы кашу по-быстрому варили, молились все дружно, а затем в кружок вечерять садились. Закончив трапезу, ко сну отходили, не забыв опять таки Господа возблагодарить за хлеб насущный, за день прошедший и попросить еще и на завтра того же. А заодно и избавления от лукавого, да от гонений страшных за веру истинную. Горел костер в ночи, поленья потрескивали. Поднимались с зорей, на восток крестились, завтракали остатками вчерашними и в путь.
Так и шли, текли ручейки человеческие. Кто на север шагал, кто на запад. Подале от гнева царского, неумолимого, от рук кровавых вершителей воли его.
— Антихрист! Одним словом антихрист! Избави и спаси, Господи! — крестились двупало.
Забравшись поглубже в чащобу лесную скиты рубили. Дружно и споро вырастали за высоким тыном деревянным избы ладные. Первым наперво дом молельный ставили. Во славу Господу, что дал им сил добраться сюда. Приходили из лесу звери разные, смотрели молча на труды человеческие. Отражались в зрачках желтых огни костров. Если кто приближался, уходил зверь обратно. В чащу. В тишине заповедной зазвучали голоса звонкие девичьи, хороводы водить стали. А топоры стучали без умолку. Строились! Распахали поляны травами душистыми поросшие, засеяли, а по весне и хлеб новый уродился. Зима первая, конечно, тяжелая была, но перебились. Пшена с собой привезли, грибов, ягод заготовили, рыбы насушили. Сена несколько стогов заготовили, лошадушек кормить. В посту строгом, да с молитвой праведной так и пережили. Ну а весной и хлебушек первый посадили.
Детишек зимой за псалтырь старый усадили, грамоте учить стали. Жизнь обустроилась. Невдомек им было, что где-то битвы гремели громкие, войска разные туда сюда ходили, траву топтали, грязь месили. Но те то все боле по полям да равнинам гладким. Кому в лес соваться охота. А людишкам в областях войной охваченных туго приходилось. Одни придут — пограбят, другие придут — пожгут. Вот и бежали с мест насиженных. Все добро горбом и потом нажитое бросали. А других и вовсе насильно уходить заставляли. Переселяться велели. И все дотла. Ничего врагу чтоб не досталось. Земля выжженная. И куда податься? Вот и тоже в леса прятались. Там на староверов и натыкались случайно. Те настороженно к чужакам относились. К вере своей насильно не приобщали. Не хочешь, не надо. Живи, стройся, но за забором. Нашего не касайся. А коли веру примешь, так милости просим, но тогда живешь по древним устоям. Ослушникам наказание жестокое грозило. Отлучение с изгнанием. Иль даже смерть!
К Фредбергу в гошпиталь пожаловал офицер тот, с приказа Преображенского. Вопросы задавал странные. Все вокруг да около. Про утехи амурные спросил вскользь. Как относитесь? Ответил честно:
— Была тут девка одна. У драгун забрал. После взятия Мариенбурга. Сами понимаете, чтоб они с ней сделали. А так, осчастливил, денег дал и выпроводил тайно. Чтоб не видел никто. А боле не знаю. По женскому обществу? Конечно, скучаю. Не то, что знаете у нас в Лифляндии. Война, не война, а на балах танцуют. Почему на русской службе? Так редукция проклятая. Родители умерли, а поместье еще при Карле XI отобрали. (Правду сказал!) Нечто за его сына воевать? Сначала к герцогу Курляндскому подался, а после к вам. Надеюсь, что с доблестной армией царя Петра и до моих владений бывших доберемся.
— Больно гладко чешет все. Без сучков. А так не бывает. — подумал про себя преображенец. Но сам кивал головой, делал вид, что слушает внимательно.
— Жалобу имею! — вдруг сказал Фредберг. Офицер оживился:
— На что ж? Извольте.
— Поручик Суздальцев тут приходил. С полка нашего. Товарищ Сафонова этого. Грозил.
— Грозил? Чем же?
— Сукой обозвал!
Преображенец усмехнулся:
— Не обращайте внимания, капитан. Это, у нас, у русских, почти ласковое слово.
— Замахивался.
— Ну не ударил же?
— Нет.
— Ну вот видите! Выздоравливайте.
Ушел офицер. Смотрел-то не по-доброму. Пристально. Взгляд тяжелый, немигающий. Не сбывается предсказание мастера. Сколь манифестов Иоганн в Москве раздал. Людям, как сказали верным. Несколько солдат раскольников от него бежали. Он отпустил и уговорил бежать. Сам и выплачивал штрафы за них. А русские бьют и бьют шведов. И все глубже и глубже заходят в Лифляндию. Скоро и до его, якобы, поместья доберутся. Видно бежать нужно. И Сафонов, этот, некстати подвернулся. Убить, конечно, можно было. Прямо на улице, раз из пистолета промахнулся. Уж, кто кто, а Иоганн Фредберг владеет шпагой не так, как этот мальчишка. Но убил бы — сидел уже, как он, смерти ожидал. У русских с этим строго. Царев указ и все. Заметив генерала, он так и рассчитал. Чуть клинок к себе поближе отвел, у мальчишки шпага проскользнула и попала в левое плечо. Как и было задумано. Рана — тьфу, заживает. А вот то, что офицер приходил это плохо. Да и с девками, что с той, что с этой плохо получилось. Денщик, паскуда, тоже сплоховал. А без него не вывезти было тело из лагеря. Заметили б. Но сам виноват. Толи дело в лесу. Никто не мешает. Натешился в волю, подтащил тело к озеру и спихнул. Или ямку нашел какую, присыпал чем-нибудь, ветками закидал… А там звери лесные найдут, попируют. Пришлось дождаться, когда уснет денщик. Фузею заряженную подставить и курок спустить. На выстрел сбежались, да и сам Фредберг полуодетый выскочил. Спал, дескать. Посчитали, не вынес воин тягот службы. Застрелился. И в Нарве, случайно на девку эту набрел. Видно, что не шлюха, но понятно, что ей станет. Куда ей деваться, коли крепость захвачена. Солдатня к себе утащит на потеху. И пойдет она по рукам. Опять звон в голове пошел страшный, опять иголки острые впились. Аж качнуло капитана. Значит Он ее выбрал. Она испугалась сначала. Рассказывала, что от штурма спряталась. Что-то про родителей убитых лепетала. Он успокоил, объяснил, что под защитой офицера русского находится, бояться, мол, ей нечего теперь. Попить попросил. Она обрадовалась, наивная, что никто ее не тронет. В дом позвала. Пива предложила. Он осмотрелся — ни души. Одним ударом оглушил. Дверь запер. И девкой занялся. Нашел веревку, перебросил через балку, две петли сделал. Руки ее просунул и подтянул. Она очнулась, заголосила от ужаса. Еще разок ударил. Пока без чувств пребывала, в рот кляп ей забил, для надежности перевязал полотенцем. Разорвал и скинул всю одежду на ней. На лавку уселся, трубочку раскурил. Самый желанный момент приближался. Девка в себя пришла, глаза вытаращила, мычала, сказать ничего не в силах. Ужас в глазах. Сидел, покуривал, рассматривал не спеша. Иголки, иголки под кожей. Холодно!
Молодая, волосы как лен, в длинную косу заплетены, лицо округлое, курносая немного, губы полные чувственные, на подбородке ямочка. Не красавица, но неплоха! Бровь разбитая, сочащаяся, немного портит. Ну куда ж без крови. Звон колокольный в голове стихать начал.
Груди упругие и полные с сосками розовыми, лежат ровно. Когда дергаться начинает, колышутся в такт. Живот чуть полноватый, в низу пушок золотистый. Ноги толстоваты. Встал, обошел сзади. Бедра хороши, и зад упругий. Похлопал по нему. Замычала. Задергалась опять. От веревок освободиться тщилась. Ударил сильнее, еще сильнее. Пятна красные пошли по ягодицам. Обошел, встал спереди. Холодно, ох, как холодно рукам. Сложил лодочкой, подышал согревая.
