Харбинский экспресс - Орлов Андрей Юрьевич (читать книги txt) 📗
Он очень надеялся, что голос его прозвучал спокойно.
— Вот как? А где ж он?
— Остался на пароходе. С пулей между лопаток. В вашего Стаценко стрелял казачий офицер, но пережил его ненадолго.
— Отчего я должен вам верить?
— А почему нет?
В этот момент полковник, сидевший от Дохтурова по левую руку, застонал. Павел Романович покосился на него. Лицо у полковника было свекольного цвета. Глаза закрыты.
«Нехорошо, — подумал Дохтуров. — Нужно ему хоть воды. И с солнца убрать».
— Да что разговаривать! — вдруг сказал нервически Лель, дергая кобуру маузера. — Ведь все порешили уже, только время издерживать. Вона, солнце где. Так, глядишь, ночным бытом в тайгу пойдем.
— Заткнись, — коротко сказала женщина. — Или я заткну сама.
Лель захлопал глазами и отодвинулся. А комиссар покашлял в кулак, словно провинциальный адвокат перед заключительной речью:
— Э-э… Авдотья Ивановна… Мы все, так сказать, сочувствуем вашему горю, и, смею заверить, возмездие падет на головы тех, кто…
— Ты тоже заткнись, — сказала женщина, оглядывая с головы до ног опереточную фигуру комиссара. Дохтуров подумал, что босоногая Авдотья тоже давно выставила белому кителю диагноз. Хотя и не в медицинских терминах. — Все лясы точишь. «Ля-ля» да «ля-ля». Только это и можешь. Тьфу!
Она подошла к Агранцеву.
— Ты, сволочь, командира видеть хотел? На дне Сунгари наш командир. Даже не похоронить по-людски. Может, нырнешь, достанешь? Тебе за то послабление выйдет.
Нельзя было понять, шутит она или говорит серьезно.
— Авдотья Ивановна, гм… это никак невозможно… — Комиссар закхекал. — В самом деле, надобно поспешить. Вон и фотограф…
— Да отстань ты! — закричала баба. — Без тебя тошно! Сама все знаю!
— Послушайте, — сказал вдруг железнодорожный инженер, глядя на комиссара. — А ведь я вас помню. Вы были присяжным поверенным в Нерчинске. Я наезжал туда в девятьсот шестом. Не припоминаете? Только фамилия ваша не Логов, а Логус.
— Этот факт не имеет отношения к делу, — ответил комиссар. — Решительно. К тому же я никогда не был в Нерчинске.
Он вопросительно посмотрел на Авдотью Ивановну. Но та глядела в сторону, отвернувшись и сжав кулаки. И комиссар сказал пленным:
— За военные действия против бойцов революционного батальона имени Парижской коммуны революционный суд приговорил всех вас к смертной казни…
— Как злостную контру и мракобесов, — всунулся Лель.
— …и приговор нынче же будет приведен в исполнение, — комиссар с видимым удовольствием обвел пленников взглядом.
— Они нас расстреляют? — прошептала Дроздова одними губами.
Дохтуров ничего не ответил, только вздохнул.
Тут в стоявшем поодаль амбаре растворилась дверь (тягучий металлический визг был слышен и здесь), из которой вышли двое. И споро направились к колодникам.
«У нас нынче прямо аншлаг…» — безрадостно подумал Дохтуров.
Те подошли вплотную. Один — высокий бородатый старец в остроконечной бараньей шапке, с посохом, загнутым на конце. Выступал он значительно, почти что торжественно. Был сей старик похож на дурно загримированного Сусанина в захудалой труппе. В другой обстановке Дохтуров бы непременно пошутил на сей счет.
Рядом с ним шел солдат вида самого обыкновенного, в полевой форме (разумеется, без погон), в желтых ботинках-американках, в обмотках. Однако семечек не лущил и винтовку держал отчего-то наперевес. Когда они подошли ближе, выяснилось, что лицо у солдата рябое, как дрожжевое тесто, а взгляд узких близко посаженных глазок — совершенно невыразительный.
Лица старика было не рассмотреть из-за бороды, которая, казалось, росла ото лба. Глаза из-под волос поблескивали, будто стекляшки во мху.
— Мишка кончается, — сказал старик безо всякого вступления, глядя на комиссара. — Горячка. К утру помрет.
Комиссар дернулся, повернулся.
— А, это ты, дед. Чего тебе? Какой еще Мишка?
— Да это старшой из нашенского разъезда, что третьего дня на семинцев наскочил, — пояснил Лель. — У Мяньсоу к насыпи вышли, а там семинский бронепоезд ховался в лесочке. Всех и срезали. Обратно только Мишка дополз, да с ним этот еще, как его… который грек из Одессы.
— Помню, — сказал комиссар. — Так чего тебе надобно, дед?
— Сало медвежье.
— Сало? Где я тебе возьму?
— В лесу.
Комиссар снял, потом снова надел очки и строго посмотрел на старика.
— Прикажешь на охоту отправиться? А командовать ты здесь останешься?
Рябой вдруг засмеялся.
— А что? Мой дид горазд на все руки. Что медведя на рогулю, что этих вот на кол — без разницы. Не сомневайтесь, товарищ Логов.
И он окинул пленных долгим внимательным взглядом.
— Все, закончен разговор. — Комиссар привстал на цыпочки (наверное, чтоб казаться повыше). — Вы мешаете суду ревтрибунала. Скажи своему деду, пусть возьмет самогонки да угостит недужных. Больше ничем помочь не могу.
— Самогонка — то хорошо, — согласился рябой. — Все облегчение.
— Сало надо, — снова проговорил старик. — Можно и не медвежье. — Он сделал шаг, приблизился к комиссару вплотную и шепнул что-то на ухо.
Тот даже слегка отшатнулся.
— Что-что?!
Рябой, видать знавший, о чем речь, вновь ухмыльнулся:
— У нас раны человечьим салом исстари пользовали. Не хуже медвежьего. А иные говорят, что и лучше.
Пленники сидели неподвижно. Даже цепь, которая нет-нет да позвякивала, теперь замерла. Сидели как статуи, боясь даже головой шевельнуть, гнус отгоняя.
— Пустите меня к больному, — сказал Дохтуров. — Я врач. Возможно, сумею помочь.
«Дид» споро повернулся к нему, склонился, сделавшись очень похожим на огромного петуха, заросшего диким волосом.
— Вона как, врач… — пробормотал он. — И многа ты налечил? Небось тока младенцев из чрева вытравлять и умеешь? Щен! Ты еще мамкину титьку тянул, а я уж из мертвых в живых оборачивал. Смотри, цить у меня!
Если б не упоминание о младенцах, Дохтуров нашел бы, что ответить одиозному старцу. Но замешкался — и момент был упущен.
«Дид» выпрямился.
— Вот этот, — сказал он, указывая клюкой на тучного полковника. — Вели содрать с него кожу.
Комиссар оглянулся.
Лель сделал шажок назад и теперь стоял, глядя вниз, ковыряя землю носком сапога. Авдотья Ивановна молчала, вглядываясь в бывшего присяжного поверенного недобрым взглядом. Словно пыталась разглядеть в нем нечто, вредящее делу революции.
Остальные молчали. Но семечки лущить не перестали.
Да им просто интересно, подумал Дохтуров.
Комиссар колебался недолго.
— Они убили славного товарища Стаценко! — сказал он трагически, вытянув руку и указуя пальцем на злополучных экс-пассажиров. — Убили! А товарищ Стаценко был не простой человек! Он был настоящий трудовой пролетарий. Еще с пятого года злобные зубы охранки пытались вырвать из его груди пылающее революционное сердце! Да только руки коротки! Не на того напали! Он был полномочным представителем самого товарища наштаверха! [5] Ему поручалось пройтись беззаветным вихрем по заплывшему буржуазным контрреволюционным жиром Харбину! И если б не подлая рука убийц, товарищ Стаценко выполнил бы этот приказ!..
Теперь Дохтурову суть поставленной перед Стаценко задачи была понятна даже без точной дефиниции причудливого словосочетания «беззаветный вихрь». Так же, как и собственная судьба. Однако и он, и остальные остались сидеть как сидели.
А комиссар Логов (или все-таки Логус?) продолжал нести еще что-то с таким убеждением, словно было ему откровение на Дамасской дороге. Наконец он умолк, выдержал паузу, снял фуражку, промокнул лоб. И сказал уже безразлично, буднично:
— Полковника отдать деду. Остальных на кол. Гражданин Симанович, готовьте свою камеру.
— Пфотографии, значит, на пфамять? Фтоб за чайком любофаться? — спросил Агранцев.
— Или внукам показывать, — поддержал Дохтуров.
Прозвучало обыденно, без бравады. И не потому, что старался, а просто — не верилось. Покане верилось.
