Тайна Обители Спасения - Феваль Поль Анри (библиотека электронных книг .txt) 📗
Облупленный потолок, загрязнившиеся панели, короче говоря, весь внешний вид комнаты говорил о полной запущенности.
В центре ее на циновке стоял квадратный стол с кипами бумаг, расположившимися в артистическом беспорядке, так что, казалось, тут работает не юрист, а поэт. Другой, черного дерева, стол с письменным прибором и пюпитром был вплотную придвинут к первому и походил на перекладину в букве Т.
Стена, расположенная напротив окна, закрыта была шкафами, забитыми множеством папок с наклеенными этикетками; на каминной полке стоял бюст Луи-Филиппа, слева от двери висели старые часы, а справа – барометр с циферблатом.
У всякого дворца имеются свои службы, и тут располагались службы богини Фемиды.
Реми д'Аркс, не снимая шляпы, стоял в полном одиночестве перед окном, рассеянно барабаня пальцами по мутноватому стеклу.
Он смотрел невидящим взглядом на старый полуоблетевший вяз, который потихоньку умирал среди строительного мусора, занявшего собою едва ли не весь двор.
У вяза была своя слава: он был одним из трех деревьев, служивших во времена Реставрации – во всяком случае так утверждает господин де Жуй, – гостиницей для полчищ парижских воробьев. Два других его собрата жили дольше: самый знаменитый, разросшийся на улице Кок-Герон, здравствовал еще в прошлом году, последний погиб в 1860 под обломками набережной де ля Грев.
Часы на башне пробили шесть вечера.
Воробьиные стаи слетались к вязу со всех сторон: ни один буржуа не следит так аккуратно за временем отхода ко сну, как воробей.
В течение нескольких минут гостеприимное дерево было охвачено оживленной суматохой: слышался громкий писк, может быть, означавший пожелания доброй ночи, а может быть – ссору или даже драку за самые удобные спальные места. Но постепенно возня затихала, взбудораженное чириканье раздавалось все реже и наконец совсем смолкло, а через четверть часа двадцать тысяч постояльцев воздушной гостиницы уже спали безмятежным сном.
Реми д'Аркс долго стоял, не двигаясь; внезапно наступившая тишина словно пробудила его, он снял шляпу и провел рукой по лбу.
В сумеречные часы рассвета и заката, когда день приходит или уходит, меняются формы и особенно краски: наверное, это сумерки прорыли глубокие борозды на лбу молодого судьи и окрасили его щеки смертельной бледностью.
Он повернулся, бросил шляпу и нетвердой походкой прошелся по комнате, затем остановился, чтобы развернуть скомканный листок бумаги, зажатый в руке.
– Я же никому об этом не говорил, – пробормотал он, – а до вчерашнего дня я не говорил об этом даже самому себе. О таком большом счастье я не смел мечтать, я не надеялся, я был уверен в поражении, еще не начав битвы. Достаточно было уговоров Фаншетты, правда, весьма настойчивых, и благоприятных прорицаний полковника, чтобы все мои страхи улетучились. Однако мои самые дурные предчувствия оправдались!
Он уселся за стол и разложил скомканный листок рядом с двумя другими письмами, конверты от которых валялись на полу.
– Кто может писать такие вещи? – недоумевал он. – И ведь пишут так, будто эта свадьба – дело возможное и даже решенное! Люди, поставляющие мне эти клеветы, имеют обо мне кое-какие сведения, хотя и неполные: они знают тайну моей любви, которую я не доверил даже лучшему другу, но они полагают, что эта любовь взаимна, и пытаются отравить мою радость желчью...
Он взял в руки все три письма и снова, одно за другим, пробежал их усталым взглядом.
– Мою радость! – с горечью и тоской повторил он. – О, если бы это было так, если бы Валентина оставила мне хоть какую-то надежду! Тогда я бы сумел защитить ее! Разве мне неизвестно, что в жизни ее имеется тайна? Она сама мне сказала об этом и готова эту тайну раскрыть.
Он бросил неприязненный взгляд на первое письмо и машинально зачитал из него вслух пару строк:
«Вы обмануты, Вас ослепила страсть, эта девушка не из тех, кому порядочный человек может вручить свое имя...»
Второе письмо тоже предупреждало об опасности:
«...Берегитесь, вспомните о своей миссии, безотлагательной и священной. Не забывайте о Вашей мести, не отвлекайтесь на эту постыдную авантюру. Девушка, на которой Вы собрались жениться, станет препятствием на Вашем пути. Люди, преследующие Вас, могущественны и владеют невиданным оружием. Любовь – яд для Вас, берегитесь...»
Наконец третье письмо подавало дружеский совет:
«Госпожа Самайу, владелица циркового зверинца, пребывает в настоящий момент в своем балагане на площади Валюбер. Посетите ее – и Вы много чего узнаете о Флоретте, известной Вам под именем Валентины де Вилланове».
Молодой судья смял все три письма и яростно зашвырнул их в топку камина.
– Неведомое оружие! – размышлял он вслух. – Невидимое оружие! Неужто эти письма тоже вышли из их таинственного арсенала? Они окружили меня? Пытаются убить мою душу, ибо тело мое находится под надежной охраной?
Он охватил голову обеими руками, из груди его вырвалось рыдание.
– Какое мне до всего этого дело? – простонал он. – Валентина! Валентина! Я могу думать только о ней! Меня губит не злоба врагов, не их оружие нанесло мне смертельную рану. Одно из этих писем попало в самую точку: я еще не совсем забросил начатое дело, но у меня нет ни рвения, ни сил закончить его. Валентина! Она здесь, она всегда перед моими глазами, она манит, она зовет меня. Я представляю, как ее божественный взгляд устремляется на другого, и умираю от ревности, но стоит ей одарить меня светом своей улыбки, и я начинаю жить. Она хочет прийти ко мне, она милосердна и словно жалеет о той боли, которую мне причинила. У меня она никого не застанет, я сбежал и правильно сделал: я не хочу видеть ее. Что она собирается мне сообщить? Какую-то тайну? Да разве есть в мире тайна, способная исцелить мое сердце?
Он провел руками по запавшим щекам, стирая с них слезы.
– Я уже не борюсь, – разбитым голосом продолжал он, – все равно мне не побороть себя: я люблю ее, несмотря ни на что! Я не перестану ее любить, когда она будет с другим! В чем бы она ни была виновна, я бы все равно любил ее! Если бы мне сказали: ради нее ты должен пойти на преступление...
Он не закончил фразу: кровь прихлынула к его лицу, окрасив щеки ярким румянцем стыда. Судья опустил голову.
В этот момент к нему в кабинет постучали и служащий, приоткрыв дверь, спросил:
– Господин следователь, вы хотите допросить обвиняемого?
Реми глядел на него ошарашенным взглядом, не совсем понимая, о чем речь.
– Какого еще обвиняемого? – наконец пролепетал он.
– Убийцу с улицы Оратуар. Документы уже с полудня лежат на вашем столе, кажется, это дело спешное.
Реми бросил взгляд на папку, лежавшую перед ним; сверху были проставлены два имени: Ганс Шпигель, Морис Паже.
Убитый и убийца.
Только теперь он все вспомнил: еще утром его предупредили, что ему поручается следствие по этому делу.
– Мне осталось сделать пару заметок, – солгал он. – Через полчаса я смогу приступить к допросу.
Служащий удалился; Реми, придвинув к себе папку, раскрыл ее.
Папка заключала в себе четыре главных документа: протокол, составленный комиссаром полиции, два рапорта – инспектора Бадуа и инспектора Мегеня, а также отдельный, никем не подписанный лист бумаги с печатью второго отделения префектуры.
Реми д'Аркс разложил документы на столе и попытался вчитаться в протокол, но как только он проскочил избитые формулы, предваряющие в документах такого рода изложение фактов, строчки запрыгали перед его глазами.
Напрасно Реми пытался взять себя в руки, мысль снова увлекала его к событиям прошлого вечера; он видел самого себя в непривычной роли – изливающим душу перед графиней Корона, он слышал самого себя: свои признания, пылкие и стыдливые, повествующие о боли и радости этой невообразимой любви, которая вошла в его жизнь и стала его жизнью.
Он все переживал заново: изумление Фаншетты, ее живое и искреннее сочувствие, ее восхищение и жалость, замаскированные насмешливостью светской женщины. «Со времен потопа ничего подобного не бывало!» – сказала графиня о его чувстве.
