Меч ислама - Sabatini Rafael (мир книг TXT) 📗
Глава III. КАПИТУЛЯЦИЯ
Записи Шипьоне о дискуссии в серой комнате Кастеллетто на этом обрываются. Либо его захватил драматизм происходящего, либо то, что последовало за этой дискуссией, было лишь повторением уже известного.
По крайней мере, Шипьоне показал нам, какие доводы склонили дожа к решению. Мы знаем, что в тот же вечер были посланы гонцы на флагманский корабль Дориа и к Чезаре Фрегозо в Велтри с предложением о сдать город. Единственным условием было не подвергать насилию жителей Генуи и разрешить императорским войскам беспрепятственно покинуть город с оружием.
Оговорив эти условия, дон Санчо Лопес на следующее утро покинул свой полк. Испанцы яростно сопротивлялись капитуляции, твердя, что рано или поздно к ним на помощь придет дон Антонио де Лейва. Но дож, полностью убежденный теперь в том, что действует во благо Генуи, был непоколебим.
Не успели испанцы покинуть город, как Фрегозо ввел триста своих французов через Фонарные ворота под восторженные крики толпы, приветствовавшей их как освободителей. Основные силы Фрегозо оставались в лагере в Велтри, поскольку невозможно было разместить такую армию в голодающем городе.
Через два-три часа, ближе к полудню, к молам подошли галеры, и Дориа высадил еще пять сотен своих провансальцев, в то время как Просперо занимался высадкой трехсот папских солдат. Предполагалось, что они выступят на параде, дабы придать происходящему пущую значимость. Но прежде, чем высадился последний солдат, стало очевидно, что все участники событий по-разному понимали ситуацию.
Возможно, Чезаре Фрегозо и думал, что французы пришли как освободители, но солдаты французской армии, как оказалось, имели свое, особое мнение. Для них Генуя была прежде всего поверженным городом, и они не собирались отказываться от права победителя, которое наемники XVI века понимали как право на грабеж. Только страх перед суровым наказанием, отвратить которое у них недостало бы сил, поначалу как-то сдерживал их вожделение. Однако вскоре они нашли поддержку у тех самых людей, которые могли оказать им сопротивление, — у черни, вот уже много дней роптавшей на свое правительство. Как только французы смешали свои ряды и совершили в городе пару набегов, голодная толпа сразу же поняла, что нужно делать. Сначала мерзавцы вламывались в дома богатых купцов и аристократов только в поисках еды. Но как только начался грабеж, проснулась первобытная страсть толпы к разрушению.
К тому времени, как войска высадились с галер, Генуя подверглась всем ужасам грабежа и бесчестья, которые в неразберихе плечом к плечу с иностранными солдатами-мародерами вершили сотни ее собственных детей.
В ярости Просперо прокладывал себе дорогу сквозь ряды офицеров, стоявших вокруг Дориа на молу. Но злость его потухла при виде лица Дориа, посеревшего и взволнованного не менее, чем лицо самого Просперо.
По гневному взору Просперо адмирал понял, зачем он пожаловал.
— Не надо слов, Просперо. Не надо слов. У нас много работы. Это безобразие необходимо остановить. — Его тяжелый взгляд обратился на другого человека, пробиравшегося к нему, — невысокого крепыша в тяжелых доспехах вороненой стали, надетых поверх малинового камзола. Злобное чернобородое лицо было обезображено шрамом, рассекавшим нос; голову прикрывал стальной шлем с плюмажем. Это был Чезаре Фрегозо.
Глаза Дориа потемнели. Он прорычал:
— Что же у вас за порядки, если творится такое? Упрек заставил воина вспылить.
— Что у меня за порядки?! Вы обвиняете меня?
— Кого же еще? Кто еще командует этой французской шайкой?
— О, небо! Может ли один человек сдерживать три сотни?
— Три тысячи, если он командир. — Холодная непреклонность Дориа способна была повергнуть в трепет кого угодно.
Фрегозо брызгал слюной. В своем стремлении оправдаться он позволил себе погрешить против истины.
— Обвиняйте тех, кто виноват, и в первую очередь дожа, который, выслуживаясь перед императором, не заботился о благе собственной страны и довел народ до голодного помешательства.
Его неожиданно поддержал Филиппино, который стоял, нахмурившись, около дяди.
— Поверьте, синьор, Чезаре попал в точку. Вина — на Антоньотто Адорно.
— Клянусь спасением души, это так, — проворчал Фрегозо. — Этих жалких голодных людишек некому стало сдерживать, как только испанцы покинули город. Бесполезное сопротивление Адорно довело их до отчаяния. Поэтому они стали защищать свои собственные интересы вместо того, чтобы помочь Генуе защитить ее собственность, как они сделали бы, если…
Тут Дориа прервал говорившего:
— Время ли сейчас болтать? Порядок должен быть восстановлен, а разговоры оставим до времени. Ради Бога, пошевеливайтесь! Бросьте пререкаться. — Он обернулся к Просперо. — Вы знаете, что нужно делать. Вперед! Возьмите на себя восточную часть, западная — за мной. И больше твердости!
Просперо приказал одному из своих капитанов, неаполитанцу по имени Каттанео, высадить на берег еще пару сотен человек. Он учел и то, что грабители рыскали по городу бандами, и поэтому свое войско тоже разделил на группы.
Одну из таких групп он возглавил сам и практически сразу, уже в сотне ярдов от причала, нашел для нее дело. Банда из французских солдат и местных мародеров грабила дом купца. Просперо застал их, когда они пытали хозяина, стараясь выведать, где он хранит свое золото.
Просперо повесил главаря и оставил тело болтаться над входной дверью спасенного им дома. Остальные бандиты помчались прочь, как предвестники скорого суда над всеми мародерами.
Начав столь жестко, Просперо без колебаний продолжил дело, выполняя свою работу быстро и безжалостно, не слушая ни проклятий тех, чьи кости он ломал,, ни благодарностей спасенных от грабежа. Возможно, однажды в нем и возобладал поэт, когда, поймав в погребке главаря шайки, он окунул его головой в бочку с вином раз двадцать. Чаще, однако, он не терял времени на подобные развлечения.
Продвигаясь к востоку и вверх, к горам Кадиньяно, Просперо к полудню вышел на маленькую площадь перед крошечной церквушкой, где ряды акаций квадратом обрамляли травянистую лужайку. Это было красивое мирное местечко, полное солнечного света и аромата цветов. Он остановился, чтобы подождать своих людей и собрать их вместе, поскольку пятеро из них, пострадав от неприятеля, отстали от отряда.
Звук осипших от выпивки мужских голосов донесся из аллеи слева от церкви, расположенной чуть выше уровня площади и отделенной от нее шестью ведущими под арку ступенями. Пока Просперо прислушивался, внезапно раздался треск рвущейся ткани. Смех усилился, потом затих, после чего послышался крик женщины, зовущей на помощь.
Просперо и его люди вихрем взлетели по ступеням. Проход был темный, его стискивали две высокие стены. Правая была сверху донизу увита плющом. Через двадцать шагов сумрак развеялся и сменился сиянием солнца у входа в дом. Дверь болталась, почти сорванная с петель. Именно сюда привели Просперо женские крики, перемежавшиеся взрывами гнусного мужского хохота.
Просперо остановился в дверях, чтобы осмотреться. Он увидел широкий двор с зеленой лужайкой и подстриженной живой изгородью, цветущими кустами, действующим фонтаном и бассейном. Белыми мазками на зеленом фоне выделялись статуи. За всем этим великолепием виднелся широкий фасад дворца, отделанный черным и белым мрамором, с изящной колоннадой в римском стиле. Перед домом ничком на траве, странно скрючившись и раскинув руки, лежал юноша в простой ливрее, выдававшей в нем слугу. Рядом с ним сидел человек постарше, уперев локти в колени и поддерживая руками голову; между пальцами у него ручьями текла кровь. Непрекращающиеся крики заставили Просперо перевести взгляд на женщину. Платье лохмотьями висело вокруг ее талии. Пара мерзавцев с гиканьем и хохотом ломилась за ней через кусты. Чуть поодаль, слева от Просперо, у высокой стены сада стояла другая женщина, высокая, изящная и стройная, глядя широко раскрытыми глазами на бандитов.
