Женская война (др. перевод) - Дюма Александр (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
— Позвольте, я веду войну с державами, а не с частными лицами. Господин де Каноль получил копию с записки, которая была послана ему. Я только подумал, что автограф может иметь цену, и поэтому приберег его.
— Что подумает он, когда увидит незнакомую руку?
— Что особа, приглашающая его на свидание, из предосторожности поручила кому-нибудь другому написать эту записку.
Незнакомец взглянул на Ковиньяка, невольно удивляясь его бесстыдству и находчивости.
И он попытался припугнуть бесстрашного противника.
— А вы не подумали о властях, о расследовании? — спросил он.
— О расследовании? — повторил молодой человек с хохотом. — О! Герцогу д’Эпернону нет времени заниматься расследованиями. Притом я уже сказал вам, что сделал все это с намерением угодить ему. Он был бы очень неблагодарен, если б вздумал идти против меня.
— Тут не все для меня ясно, — сказал синий плащ с иронией. — Как! Вы сами сознаетесь, что перешли на сторону принцев, а вам пришла в голову странная мысль — оказать услугу герцогу д’Эпернону.
— Это, однако ж, очень просто: бумаги, захваченные мною у сборщика податей, показали мне всю чистоту намерений королевской партии. Его величество в моих глазах совершенно оправдан, а герцог д’Эпернон в тысячу раз более прав, чем все, кто находятся под его управлением. На стороне королевской партии справедливость, и я тотчас перешел на правую сторону.
— Вот разбойник! Я велю повесить его, если он попадется в мои руки! — прошептал старый дворянин, крутя седые усы.
— Что вы говорите? — спросил Ковиньяк, прищурившись под маской.
— Ничего… Еще один вопрос: что сделаете вы из незаполненного, но подписанного бланка, который вы требуете?
— Черт его знает! Я еще не решил. Я прошу чистый бланк с подписью потому, что это вещь самая удобная: она легко умещается в кармане, и из нее можно сделать что угодно. Может быть, я сберегу этот бланк для какого-нибудь чрезвычайного случая; может быть, истрачу на первую прихоть, которая придет мне в голову. Может быть, я предъявлю его вам еще до конца этой недели; а может быть, он дойдет до вас через три или четыре месяца с дюжиной передаточных надписей, как вексель, пущенный в оборот. Во всяком случае, будьте спокойны: я не употреблю его на дела, которых мы, вы или я, могли бы стыдиться. Ведь я все-таки дворянин.
— Вы дворянин?
— Да, сударь, и еще из родовитых.
— Так я велю колесовать его, — прошептал незнакомец, — вот чему послужит его бланк.
— Что же? Угодно ли вам дать мне бланк? — спросил Ковиньяк.
— Надобно дать, — ответил старый дворянин.
— Я вас не принуждаю, извольте понять хорошенько, я только предлагаю вам обмен: оставьте, если угодно, вашу бумагу у себя, тогда я не отдам вам письмо.
— Где письмо?
— А где бланк?
И, подавая одной рукой письмо, Ковиньяк другой взвел курок у пистолета.
— Оставьте ваш пистолет в покое, — сказал незнакомец, раскрывая плащ, — видите, у меня тоже пистолеты наготове. Поведем дело начистоту: вот чистый и подписанный бланк.
Они честно обменялись бумагами. Молча и внимательно каждый рассмотрел полученный им документ.
— Куда вы поедете теперь, сударь? — спросил Ковиньяк.
— Мне нужно на правый берег.
— А мне на левый.
— Как же нам быть? Мои люди на том берегу, куда вы едете, а ваши на том, куда отправляюсь я.
— Что ж? Дело очень простое: пришлите мне моих людей в вашей лодке, а я пришлю вам ваших людей в моей.
— У вас быстрый и изобретательный ум.
— Я родился полководцем, — сказал Ковиньяк.
— Вы уже полководец.
— Да, правда, я и забыл о своей армии.
Незнакомец приказал изонскому перевозчику править к берегу, противоположному тому, с которого он приехал, к рощице, которая тянулась до самой дороги.
Ковиньяк, возможно ждавший измены, приподнялся и во все глаза следил за стариком, держа палец на гашетке пистолета и готовясь выстрелить при малейшем подозрительном движении синего плаща. Но старик не удостоил даже заметить эту недоверчивость: с настоящей или притворной беспечностью он повернулся к молодому человеку спиной, начал читать письмо и скоро совершенно предался чтению.
— Не забудьте часа свидания! — закричал Ковиньяк. — Сегодня вечером, в восемь часов.
Незнакомец не отвечал и, казалось, даже не слышал этих слов.
— Ах, — сказал Ковиньяк вполголоса, поглаживая дуло пистолета, — если б я хотел, то мог бы освободить место губернатора Гиени и прекратить гражданскую войну! Но если герцог д’Эпернон умрет, к чему мне его бланк? Если прекратятся междоусобия, чем стану я жить? Ах! Иногда мне кажется, что я схожу с ума! Да здравствует герцог д’Эпернон и гражданская война! Ну, лодочник, за весла и греби к тому берегу: не надо заставлять достойного вельможу ждать свою свиту.
Через минуту Ковиньяк пристал к левому берегу Дордони в то время, когда синий плащ отправлял Фергюзона и его пятерых бандитов в лодке изонского перевозчика. Молодой человек не хотел нарушать обещания и приказал своему лодочнику перевезти четырех человек незнакомца на правый берег. Оба отряда встретились на середине реки и учтиво обменялись поклонами. Потом они двинулись к тем пунктам, где их ждали. Старый дворянин вместе со своим конвоем направился к роще, которая тянулась от берега до большой дороги, а Ковиньяк, предводительствуя своим отрядом, поехал к Изону.
III
Через полчаса после сцены, о которой мы рассказали, окно гостиницы метра Бискарро, которое прежде захлопнулось так шумно, осторожно растворилось. Из него выглянул молодой человек, внимательно огляделся и потом облокотился на подоконник. Ему было лет шестнадцать или восемнадцать; он был одет в черное платье с широкими манжетами по тогдашней моде. Рубашка из тонкого вышитого батиста горделиво выступала из-под его камзола, ниспадая волнами на украшенные пышными бантами штаны. Его маленькая и пухлая рука, настоящая рука аристократа, нетерпеливо теребила замшевые перчатки с украшениями по швам. Светло-серая шляпа с великолепным голубым пером прикрывала его длинные золотистые волосы, красиво обвивавшие овальное лицо, чрезвычайно белое, с розовыми губами и черными бровями. Но вся эта прелесть, благодаря которой юношу можно было считать очаровательным красавцем, теперь исчезла под тенью дурного расположения духа. Оно происходило, без сомнения, от бесполезного ожидания, потому что юноша жадными глазами осматривал дорогу, которую вдали уже скрывал густой вечерний туман.
От нетерпения он хлопнул перчатками по левой руке. Услышав этот шум, Бискарро, все еще ощипывавший куропаток, поднял голову, снял свой поварской колпак и спросил:
— В котором часу угодно ужинать вашей милости? Все готово, и я жду только вашего приказания.
— Вы знаете, что один я не стану ужинать, потому что жду товарища. Когда увидите его, можете подавать кушанье.
— Ах, сударь, — отвечал метр Бискарро, — не хочу порицать вашего друга, он может приехать или не приехать, как ему угодно, но все-таки заставлять ждать себя — предурная привычка.
— У него нет этой привычки, и я удивляюсь, что он так долго не едет.
— А я более нежели удивляюсь, сударь, я огорчаюсь его промедлением: мясо пережарится.
— Так снимите его с вертела.
— Тогда оно остынет.
— Поставьте на огонь другую куропатку.
— Она не дожарится.
— В таком случае, друг мой, делайте что вам угодно, — сказал молодой человек, невольно, несмотря на свое дурное настроение, улыбаясь при виде отчаяния трактирщика. — Предоставляю решение вопроса вашей опытности и мудрости.
— Никакая мудрость на свете, даже мудрость царя Соломона, — отвечал трактирщик, — не может придать вкуса вторично разогретому обеду.
Высказав эту великую и неоспоримую истину, которую лет двадцать спустя Буало переложил в стихи, метр Бискарро вошел в свою гостиницу, печально покачивая головой.
Юноша вернулся в комнату и, стараясь обмануть свое нетерпение, начал ходить по ней, но, как только ему показалось, что вдалеке слышен лошадиный топот, он живо подбежал к окну и воскликнул:
