На край света - Кедров Владимир Николаевич (читать книги без TXT) 📗
— Подпеременщики, — на руль!
И вот Астафьев держит погудало руля. «Хорошо! Сколь радостно править кораблем в бурю!» — думал он, следя за старшим Захаровым.
Рулевые без помощи гребцов не могли бы поворачивать лишенный паруса коч, и Дежнев пользовался веслами, ставя коч поперек налетавших волн. Дежнев стоял возле рулевых.
— Правая, навались! Левая, табань! — слышался зычный голос Дежнева среди рева бури. Мысль о Попове между тем неотступно сверлила мозг кормщика.
«Что-то с Федей? Где он?» — тревожно спрашивал себя Дежнев.
Гребля в бурю тяжела. Грести надо с невероятной силой. Весла зарываются в волны. Занося весло, берегись зацепить за гребни!
На каждом весле работали по трое. Двое сидели лицом назад. Они отдавали всю силу, на которую были способны. Третий сидел лицом вперед. От него требовались, кроме силы, внимание и ловкость. Он следил, чтобы заносимое весло не зарывалось в воду. Он изменял высоту подъема лопасти. Он наваливался на весло больше всех, когда табанили.
Коч бросало, и гребцам нужно было не только грести, но и держаться на нашестях, чтобы не вылететь за борт.
Анкудиновский писарь Родька Григорьев, бледный и испуганный, пытался грести обеими руками, удерживаясь на нашести поджатой ногой. Он понял свою ошибку, вылетев с нашести и ударив головой своего соседа, Косого. Косой треснул Родьку по шее. Тогда Родька стал грести одной рукой, держась другой за нашесть. Он опасливо скосил глаза на водяную гору, двигавшуюся за бортом.
— Не зевай! — послышался сердитый возглас второго соседа, Калинки Куропота — и второй, не менее увесистый, удар кулака едва не выбросил Родьку за борт.
Косой, вращая глазами, греб молча. Он был подавлен бурей и усердно выполнял приказания Дежнева. Только в ненавистном Дежневе он видел надежду на спасение.
Афанасий Андреев, измученный морской болезнью, валялся в средней заборнице. Там буря казалась еще страшнее. Там все гудело; было слышно, как корпус коча стонал и трещал под тяжелыми ударами. Несчастный старик едва воспринимал этот шум. Чувствовал ли он боль, ударяясь о бочки и ящики?
Но вот Андреев обрел товарища. В заборницу ввалился икавший Ефим Меркурьев и тут же упал у лестницы. В темноте он нащупал тело товарища по несчастью и, не зная, кто это был, прижался к нему лицом.
Так, едва управляемый измученными людьми, коч весь день мчался к югу, то взлетая на гребни водяных гop, то стремительно падая в провалы меж волнами.
Ночь приближалась. Волны были едва различимы. Дежнев и старший рулевой Захаров тщетно всматривались во тьму.
— Как править, дядя Семен? Гребней не вижу! — воскликнул Захаров, отчаявшись.
В тот же миг огромная волна ударила в правый борт. Коч накренился. Плотик стал отвесным. Гребцы, оглушенные потоками воды, вцепились в нашести. Какое-то мгновение лежавший на боку коч сохранял равновесие.
Все поняли: влево — смерть, вправо — жизнь. Волна, ударившая коч слева, решила спор в пользу жизни. Коч тяжело перевалился вправо. Весло Косого зарылось в воду и сломалось, как соломинка. Правый борт был проломлен, волны хлестали через пролом на плотик.
— Как править? — снова выкрикнул Захаров.
— По матке! Правь на полдень! — прокричал Дежнев. Тьма разверзлась ослепительной вспышкой. Стрелы молний прочертили небо. Коч озарился, и на мгновенье Дежнев увидел свою ватагу, боровшуюся с морем. Дежнев и Захаров увидели волны. Раздались выкрики приказаний. Гром грохнул, словно обвал, словно выстрелы тысячи пушек.
Мгновения вспышки было достаточно, чтобы люди изготовились к встрече с огромным валом. Во тьме коч взлетел на его гребень. Снова молния осветила море, и с гребня волны люди увидели черный, блестящий, крутящийся водяной столб, поднявшийся к тучам. Он шел по морю. Он приближался, изгибаясь, словно пляшущий эскимос.
— Смерч! — Кто выкрикнул это слово, — неизвестно. Оно прозвучало грозно и неумолимо, как «смерть».
До этой ночи немногим мореходцам довелось видеть смерч. Но каждый слышал о нем. Фомка с Сидоркой, зная о смерче понаслышке, верили в него не больше, чем в великана-людоеда или «Змея-Горыныча». Но полыхнула молния, и они увидели его в пятидесяти саженях.
— Э, как его? — пробормотал Фомка, насупив брови. Он был озадачен.
— Вот, рыбий глаз! — вырвалось у Сидорки, хотя смерч на упомянутый глаз вовсе не походил.
«Разойдемся ли?» — пронеслось в голове Дежнева.
— На веслах! Навались! — прозвучал его голос.
«Сейчас умрем или смерть лишь пугает?» — подумал Бессон Астафьев.
Трезвый ум Михайлы Захарова воспринял смерч иначе. Михайла заметил, что у моря смерч шире длины коча, что выше он становился тоньше, пока снова не начинал расширяться, черной воронкой сливаясь с тучей. «Сколько ж сажен его высота?» — подумал он.
Изгибаясь и выпрямляясь, приближаясь и удаляясь, словно живой, смерч шел едва ли не рядом с кочем. Коч метался перед ним, как подстреленная куропатка перед собачьей пастью.
Как кончилась эта ночь? Как люди выдержали до утра? Как случилось, что их не потопили ни смерчи, ни волны? Навряд ли кто-либо из мореходцев сумел бы объяснить это. Однако утро настало, а коч без мачты и паруса так же несся к югу, как и вчера, бросаемый и настигаемый волнами, гулявшими взад-вперед по его плотику.
Над головой, перемежаясь с серыми облаками, неслись тучи. Ветер по-прежнему свистел. Буря продолжалась, хоть смерчи и пропали, хоть гроза прекратилась.
Днем люди немного оправились. Они поели. Они заделали проломленный борт. Кое-кто подремал. Усталыми глазами мореходцы высматривали землю и пропавшего «Медведя». Ни земли, ни «Медведя».
Настала вторая ночь. Грозы не было, и молнии не помогали видеть волны. В эту ночь дежневцы потеряли оба карбаса, коч лишился руля. Теперь кочем управляли с помощью длинного весла — правила.
На третий день коч по-прежнему трепали волны. Люди снова заделали проломленные борта.
Буря стихала. Ветер еще дул. Волны еще гуляли по просторам океана, но это уже не был тот безудержный разгул стихии, что люди пережили накануне. Теперь у мореходцев появилась новая забота — вычерпывание воды. Буря расшатала коч, и течь появилась во всех заборницах. Свободные от гребли люди вычерпывали воду.
Афанасий Андреев немного оправился и выбрался из полузатопленной заборницы на плотик. Потухшими глазами он глядел в одну точку, ко всему безразличный.
Истекал пятый день плавания. Дежнев тяжело поднялся из средней заборницы, где вода была выше колен, и решительным шагом подошел к Андрееву.
— Афанасий, буду бросать твой товар за борт, — проговорил он.
Андреев глянул на него и отвернулся, безнадежно махнув рукой.
— Бог с ним, Семен, с товаром. За часть ли, что погибла с «Соболем», мне ответ держать, за весь ли товар, все едино. Кандалов мне, старому дурню, не миновать. Не простит мне хозяин такого убытка.
— Товар бросим, чтоб жизнь сохранить. А живы будем, вместе ответим, Афанасий… Как-нибудь выкрутимся, старина, — прибавил Дежнев, стараясь утешить Андреева.
Как он сам «выкрутится», кормщику было далеко неясно. Попов ссудил его на подъем деньгами и товарами. Дежнев хорошо знал, что и то, и другое принадлежало не Попову, а его хозяину — купцу Усову.
«Как буду платить?» — спрашивал себя Дежнев и не находил ответа.
— Вода прибывает, дядя Семен. Коч садится глубже, — вполголоса сообщил подошедший Михайла Захаров. Его похудевшее лицо было строго, губы сжаты.
— Что делать, дядя Семен? Не найти нам трещин за товаром, — возбужденно доложил подошедший следом за Захаровым Иван Зырянин.
Он был мокрый по самые плечи. Пот каплями стекал по его испачканному лицу.
— Бросай, Семен! Скорее бросай! — воскликнул Андреев, поднимаясь и решительно махнув рукой.
Дежнева поразила худоба его пальцев и их желтизна.
«Рука-то, что у покойника», — подумал он и, обернувшись к ожидавшему приказаний Прокопьеву, взъерошенная голова которого высунулась из люка, крикнул:
