Крест командора - Кердан Александр Борисович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные txt) 📗
Нынче припомнив тот разговор, кликнул слугу:
– Филька!
– Тута я… – тотчас отозвался он и предстал перед хозяином с сияющим и пахнущим гуталином ботфортом. Не преминул похвастаться: – Изладил. Век будете носить, батюшка, не сносите! Изволите примерить?
Он натянул ботфорт на ногу Дементьеву.
Ботфорт сидел, как влитой.
– Молодец!
– Рад стараться, ваше благородие!
Дементьев прошёлся взад-вперёд по закутку, притопнул ногой и спросил с равнодушным видом:
– Про барышню, про Сурову, разузнал?..
– Ой, барин, кому што, а вашей милости все одно: «Деньги – прах, одежа тоже, а любовь всего дороже!» – хихикнул Филька, проворно увертываясь от запущенного в него второго ботфорта.
Есть некоторые приметы, по которым женщина, даже молодая и неопытная, безошибочно узнает, что в ней зародилась новая жизнь.
Упомянутые приметы, вкупе с участившимися приступами головокружения и тошноты, уже через месяц после стремительного отъезда Григория Григорьевича из Охотска окончательно подтвердили предположение Екатерины Ивановны, что она тяжела.
Она давно мечтала о чаде и страстно хотела его. Понимала, что живет с Григорием Григорьевичем в грехе, но с возникшим по воле самой природы желанием материнства ничего поделать не могла. Это чувство укреплялось в ней с каждым днём и прорвалось однажды в слезах и в признании Григорию Григорьевичу.
Он резко ответил, что детей в их опальном положении заводить неуместно, и больше она об этом не заговаривала. Но мечта о ребенке, которого она готова была полюбить беззаветно, как уже любила в своем сердце, Катю не покидала. Она не раз представляла, какая у младенца нежная кожа, какие глазки, нос, как он будет шевелить крохотными пальчиками. А ещё грезилось, что младенец – не важно, сынок или дочка, будет похож на Григория Григорьевича. Если сынок, то вырастет такой же красивый и умный. Если дочка, то будет помощница ей, а отцу – отдохновение сердечное…
Надеялась, что Григорий Григорьевич своё дитя неизменно полюбит. Разве может быть иначе?
И вот судьба опять преподнесла испытание: мужчина, которого она любила, предал её, бросил, трусливо бежал. Как ни пыталась она найти какое-то достойное оправдание стремительному отъезду Григория Григорьевича, но так и не смогла. И любовь к нему пошатнулась, дала трещину, как тётушкина чашка, выпавшая из рук в ночь штурма острожка, когда вихрем залетел Скорняков-Писарев в избу, смёл в мешок бумаги со стола и, не сказав ни слова, ушёл, гулко хлопнув дверью…
Она подняла чашку, оглядела: для питья не годится, а выбросить жалко. Так и стоит с тех пор на полке.
Катя не знала, сможет ли простить Григория Григорьевича, если снова встретится с ним, не представляла, как они будут жить дальше, если он вдруг заявится в Охотск.
Но всё же она ждала его возвращения. Ждала, трепетно прислушиваясь к тому, что происходит в ней, одновременно радуясь и страшась грядущих перемен. Ей очень хотелось поговорить об этом с кем-то близким, но поделиться было не с кем. Даже если бы рядом был Григорий Григорьевич, она вряд ли решилась бы заговорить с ним о том, что происходит в её душе, с её телом. Рождение ребенка представлялось Кате огромным счастьем. В то же время было в этом счастье нечто таинственное, страшное, одному Богу известное, такое, мысли о чём вызывали невольный трепет в её сердце. Это чувство отдалённо походило на хождение с коромыслом от родника по узенькой, переметённой пургой тропке, когда осторожно делаешь шаг и тут же косишь глазами вправо и влево – не расплескалась ли вода в полных до краёв бадьях.
Потом случилась эта жуткая история с казаком, пытавшимся силой овладеть ею. Происшедшее вспоминалось Кате, как в тумане: звериный оскал и смрадное дыхание насильника, его тяжелое тело, чужие руки, шарящие по её телу, собственные тщетные попытки вырваться и неожиданное появление офицера-спасителя…
А вот совсем отчётливо, как будто наяву: вилы, капли тёмной крови, стекающие с них…
Она много раз потом переживала мгновения, вспоминая, как зубья вил с трудом входили в спину казака, и легко, точно по маслу, она вырвала их обратно…
Тогда младенец зашевелился первый раз, будто поблагодарил мать за спасение. Может быть, потому особой вины за содеянное она и не ощутила. Хладнокровно вместе со своим спасителем зарыла труп там же, в сарае. Рассталась с Дементьевым, даже толком не поблагодарив его за помощь. Они просто разошлись в разные стороны, как чужие.
Катя едва добралась до своей избы, как к горлу подступила тошнота. Она забежала за угол. Приступы рвоты долго не отпускали её. Обессиленная вошла в избу. Зачерпнула ковшом воды, судорожно глотая, напилась и забралась на полати. Её била крупная дрожь. Согреться никак не получалось.
Она слезла с полатей, в красном углу бухнулась на колени:
– Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго, помилуй мя, грешную, спаси и сохрани чадо мое, Богородице Дево… – истово молилась она о спасении своей души и об отпущении грехов, пока в оконце избы не пробился тусклый рассвет.
Она попыталась подняться. Голова у неё закружилась, в глазах стало темно, и Катя рухнула на пол.
Очнулась она на лавке, укрытая меховым пологом. С трудом открыла глаза и вскрикнула: над ней склонился свирепого вида бородатый мужик. Из открытой его пасти торчал обрубок языка:
– Аа-ау-а! – промычал он.
Катя едва снова не лишилась сознания. Но тут раздался тоненький голосок:
– Акинфий, ты чего разболтался? А-а-а, в себя пришла голубушка наша, Екатерина Ивановна. Ну, слава те, Господи!
Катя чуть повернула голову и узнала дьячка из пытошной избы. Тут же, услышав имя, припомнила и страшного мужика – безъязыкого ката.
«Меня уже пытают… Вызнали, должно быть, все…» – едва успела подумать она, и сознанье её снова помутилось.
Очнулась вдругорядь она, когда в избе было сумрачно и тихо. Только еле слышно потрескивала лампада, да выводил свои заунывные песенки сверчок. «Примерещилось, должно быть… кат… пытошная…» – успела вздохнуть она с облегчением. Но тут дьячок опять склонился над ней:
– Перепугали вы меня, матушка, – сказал он, сладенько улыбаясь, и продолжил скороговоркой: – Не думал, что Акинфий на вас такой страх наведет, голуба моя. Не стоит так душу рвать. Он – малый добрый, хотя и кат. Мычит и впрямь жутковато, а так мухи не обидит. Без надобности…
– Что случилось? – робко спросила она. Голова у неё всё ещё кружилась, тело ломало, будто после тяжкого труда. Очень хотелось пить.
Дьячок принес в ковшике воды, приподнял ей голову и дал напиться.
– Али вы сами не ведаете, Катерина Ивановна? – спросил он, хитренько прищурившись. И не дождавшись ответа, пояснил: – Зашел к вам третьего дни, а вы бездыханно перед образами лежите. Жар у вас был. Адский прямо. Кликнул я Акинфия, мы вас на лавку перенесли, ну и стали выхаживать… Мне ведь их превосходительство Грегорий Грегорьевич перед отъездом наказали за вами приглядывать, покуда оне не возвернутся. Вот и исполняю сей наказ по мере сил…
Дьячок произнёс это с видом человека, сумевшего отличиться. Слова его невольно укорили Катю.
– Григорий Григорьевич вам наказал? – переспросила она.
Дьячок важно кивнул.
Он выхаживал Катю всю седмицу.
К воскресенью ей полегчало до такой степени, что пошла к заутрене.
В церкви Катя увидела Дементьева. Она встретилась с ним взглядом и опустила глаза.
У иконы Богородицы, шепча молитву, почувствовала, что он стоит сзади и не отрываясь смотрит на неё. После заутрени они разошлись, так и не сказав друг другу ни слова.
Она вернулась к себе на подрагивающих ногах и долго не могла успокоиться. Всё валилось у неё из рук, и в душе творилось непонятное. Как будто образовалась воронка, засасывающая в себя весь мир и выбрасывающая откуда-то из глубины острое чувство жалости и нежности ко всему окружающему. Такого с ней ещё не было. Даже тогда, когда она думала, что любит Григория Григорьевича, когда он ласкал её, не возникало такого ощущения сосредоточенности всех мыслей и чувств, какое возникло нынче после встречи с этим чужим человеком. Чужим ли? Почему-то вдруг показалось, что вовсе он и не чужой, а напротив, близкий и родной, такой, каким даже Григорий Григорьевич никогда не был. Что с ней такое? Почему так громко бьётся сердце, норовит выскочить наружу, почему мысли путаются, противоречат друг другу?
