Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна (лучшие книги читать онлайн txt) 📗

В разгар этих увлекательных занятий из Италии явился какой-то эмиссар. Его приезд добавил нервозности. Ни Пестель, ни Витт не пожелали вступать в контакт с неизвестным. Генерал боялся пойти не с той карты. Он хотел, чтобы заговорщики считали его своим. В случае неудачи их всегда можно сдать. Полковник жаждал подсоединить к мятежу военные поселения. Если Витт окажется изменником, его следует повесить…

В местечке Линцы, где квартировал Вятский полк, состоялась тихая, почти домашняя беседа.

– Поймите меня правильно, Павел Иванович, я предлагаю вам содействие своих частей. Это не шутка. Однако мне неприлично быть лицом второстепенным. Вам придется открыть детали.

– Поймите и вы меня, Иван Осипович, я один не решаю вопрос о принятии новых членов. Вас опасается Юшневский. Но между нами возможен личный договор. Я обязуюсь известить вас о времени восстания. Вы – присоединиться к нам. Во главе такой силы, как поселенные полки, вы не сможете играть вторые роли. Кое-кому из наших придется потесниться.

Сильный сквозняк, дувший Морали в бок несколько часов подряд, заставил несчастного тунисца отвлечься от размышлений о своей горькой участи. И призадуматься, а нет ли из подвала выхода? Вокруг царила темнота. Злодеи-греки, уходя, унесли лампу. Но в какой-то момент чуткие ноздри корсара уловили едва приметный запах моря. А значит, помещение не заканчивалось глухой стеной. Мавр решил проверить эту мысль. Он с трудом поднялся, ноги затекли. Двигаться на ощупь Морали не мог, поскольку запястья были связаны. И все же он решил проверить свою догадку, осторожно тычась головой в стороны. Вскоре выяснилось, что подвал если и рубили в известняке, то лишь углубляя естественную полость. Она не была закрыта наглухо. В левой стене имелась щель, сквозь которую и тянуло ветром.

Морали попытался пропихнуть свое тучное брюхо в дыру. Это оказалось нелегко. Он оцарапал бока. Пленник очень боялся застрять. Но постепенно щель будто бы чуть-чуть раздалась в стороны, пропуская бедолагу вглубь. Мавр протискивался, сдирая кожу с костяшек скрученных пальцев. Уже на лбу и на затылке вспухали шишки, из рассеченной брови сочилась кровь. Постепенно ход стал шире, его потолок ушел вверх. Еще минут через десять ноги Морали стали свободно ступать по относительно ровному полу, а глаза привыкли к темноте – верный признак того, что в сумрак подземелья откуда-то просачиваются жидкие нити света. Ничего подобного в подвале Папы-Косты не было. Комнатная тьма – самая непроглядная.

Теперь беглец видел, что находится в длинном коридоре, вырубленном в толще известняка. Была ли это заброшенная шахта, или старый турецкий подземный ход времен Хаджибея? Морали не стал ломать голову. Главное – он утек из-под носа своих врагов. Сердце беспечного корсара ликовало. Тунисец не ведал, куда выберется и выберется ли вообще. Но сознание того, что шулера-греки, позарившиеся на его товар, не получат ни крупинки заветного зелья, наполняло пленника мстительной радостью. Он уже воображал, как вытянутся их гнусные рожи, когда… В этот момент вдалеке мелькнул свет.

Морали чуть не задохнулся от счастья. Белая, дневная полоска. Сомнений быть не могло. Он ускорил шаг. Побежал бы, если бы ноги не подгибались от счастья и усталости. Еще немного. В лицо уже задувал свежий бриз. По ушам ударил гулкий отзвук прибоя. Последние силы были готовы оставить тунисца. Как вдруг до него долетели голоса. Сердце подскочило у Морали к горлу. Сначала он подумал: погоня. Но, прижавшись к стене и переведя дух, осознал, что звуки доносятся со стороны света. Там были люди. Они разговаривали, громко окликали друг друга, бранились. «Это рыбаки!» – подумал беглец. А кому еще быть? Забрались в пещеру переждать жару. Он снова потянул носом. Теперь ветер явственно доносил до него запах дыма. А через минуту – ухи. Сидят, варят похлебку. Морали почувствовал, как хочет есть. Целые сутки он крошки в рот не брал! Корсар спешил, как мог. Не его вина, что от голода и нахлынувших чувств ноги совершенно не слушались.

Полукруглая, асимметричная дыра в стене обрывалась в открытое море. Ослепительно яркий свет лился с той стороны. Там чиркали по бескрайнему небу чайки. На сиявшем, как ртуть, море виднелся корабль со спущенными парусами. От него к берегу сновали две лодки, из которых человек двадцать что-то выгружали на гальку, а потом по цепочке передавали вверх по склону. Они ругались по-гречески и норовили не удержать тюки. Явление незнакомца со связанными руками и окровавленным ухом произвело на честную компанию ошеломляющее впечатление.

Пара идиотов с перепугу выпустила ящик, и он грохнул о камень, разлетевшись на доски. Из щелей градом посыпались металлические шарики. Дробно стуча, они катились по склону вниз, и некоторые булькнули в воду. Пули. Морали не успел ничего сказать. Не успел даже отшатнуться в глубь прохода и пуститься наутек. Стоявший у самого устья пещеры человек перехватил его согнутой в локте рукой за шею, а потом коротко, но сильно ударил под ребро. Мавр почувствовал, что между костями протиснулось что-то лишнее, совсем не нужное в теле. Осознать, что это нож, у Морали не хватило ровно половины вздоха.

Михаил Семенович покусал губу. Ему было неприятно дело, которым он собирался заняться. Но и отклонить от себя эту необходимость граф не мог. Как обычно, Воронцов еще с вечера знал, как поступит. И тем не менее промедлил до утра, надеясь на свежую голову рассуждать взвешенно и здраво.

У него на столе лежали пошлые куплеты про «жопу Рено», изображавшие гостей маскарада в самых дерзких и обидных выражениях. Хуже всего – это был их с Лизой первый праздник. Генерал-губернаторский бал. А несносный мальчишка все испортил! Теперь порядочные люди три раза подумают, прежде чем принимать приглашения наместника.

Граф взял перо.

Нет, он не мог позволить себе оставить Пушкина на юге. О каждой необдуманной выходке поэта станут доносить в Петербург. Де, вон как у наместника ссыльные распоясались!

Михаил Семенович позвонил в колокольчик. Явился Казначеев. Граф подтолкнул к правителю канцелярии странички с эпиграммами на маскарад.

– Я поручаю вам вызвать коллежского секретаря Пушкина и передать ему мое крайнее неудовольствие.

Лунная ночь накрыла степь, как перевернутая чашка. Апрель, уже по-летнему жаркий, дышал предвкушением морских купаний. Но в сумерки казалось, что по земле вот-вот побежит изморось. Близилось время, когда из травы полыхнут маками. В Бессарабии Пушкин не пропускал этих дней, они были для его сердца и горестны, и чудны. Вспоминалась цыганка, дочь вожака табора, за которой он следовал месяца три, пока однажды утром под пыльным пологом шатра не нашел их постель пустой. Ему сказали, что птичка упорхнула в соседнее кочевье с новым другом. Поэт не стал искать ее, просто вернулся в Кишинев, а через год узнал, что Земфиру зарезал молодой цыган-любовник. Сейчас тени прошлого теснились перед ним. Может, потому что цвела степь.

Разве не было ему предсказано горе? Две ссылки, немилость и смерть из-за женщины? Разве за всем этим не стоял белый человек? Как-то, увидав Воронцова на белой лошади, поэт пришел в смятение. Граф имел привычку часов в шесть, закончив работу в канцелярии, гулять верхом по городу, заезжая в самые отдаленные и ветхие уголки. Спешивался, заходил под гнилой кров, еще не высохший после зимней мокроты, о чем-то договаривался с хозяевами. На следующий день, глядь, либо детей скопом уводили в приют, либо старшая дочь, вместо улицы, шла к кому-нибудь в услужение, либо отец, еще не совсем спившийся, получал наряд возить на клячонке камни для набережной. Можно, можно, можно помочь!