Коварство и честь - Орци (Орчи) Эмма (Эммуска) (читаем книги онлайн .txt) 📗
На площадке он остановился и поцеловал ей руку.
— Какая холодная! — заметил он с улыбкой.
Его рука была твердой и теплой. Само его прикосновение дало ей силы. Она подняла глаза.
— Милорд, на коленях молю вас, больше не играйте своей жизнью.
— Играть жизнью? Вот уж нисколько не думал!
— Вы должны знать, что каждая проведенная здесь секунда сопряжена с величайшей опасностью.
— Опасностью? Вот уж нисколько, дорогая леди. Теперь, когда вы стали моим другом, больше мне не грозит опасность.
В следующий момент он исчез. Только острый слух Терезы уловил звук его шагов по каменным ступенькам. Потом все стихло, и ей оставалось только гадать, не были ли эти последние минуты на темной лестнице частью ее мечты.
Глава 27
Террор или амбиции
Шовелен уже оправился от потрясения и говорил с Терезой спокойно и вполне естественно. Она так и не поняла, догадался ли он о ее встрече с сэром Перси Блейкни. Он ничего не сказал о своем разговоре с Алым Первоцветом и не спросил, подслушивала ли она.
Правда, его манеры стали более повелительными, чем прежде. В словах, обращенных к ней, звучала скрытая угроза. И непонятно было, то ли ощущение скорого триумфа придавало ему высокомерия, то ли ужас, который несет ему будущее, заставлял вести себя подобным образом.
— Бдительность, — велел он Терезе после короткого приветствия, — слежка ночью и днем, именно этого требует от вас страна, гражданка. От вашей бдительности зависят наши жизни!
— Ваши — возможно, — холодно бросила она. — Вы, кажется, забываете, что я не обязана…
— Вы? Не обязаны? — с грубым хохотом перебил он. — Не обязаны помочь поставить на колени злейшего врага страны? Не обязаны теперь, когда успех так близок?
— Вы добились моей помощи нечестными способами! Поддельным письмом и подлой ложью!
— Ба! Собираетесь уверить меня, гражданка, что в борьбе с врагами Франции не все средства оправданны? Подделка? — со страстной убежденностью продолжал он. — Почему нет? Насилие? Убийство? Да я, чтобы служить стране, готов совершить любое преступление! И загонять врагов в смертельную ловушку. Единственное непростительное преступление, гражданка, — это равнодушие! Вы? Не обязаны? Погодите! Погодите, говорю я! И если из-за вашего равнодушия или безразличия нам опять не удастся поймать этого человека, обещаю, вы предстанете перед народным трибуналом, и тогда станет известно, что, когда Франция протягивала вам руки, умоляя защитить ее от врагов, вы были глухи к ее просьбам и, пожимая изящными плечами, спокойно объявили, что ничем не обязаны этой стране.
Он помедлил, опьяненный собственным энтузиазмом, но, чувствуя, что, возможно, зашел слишком далеко или сказал достаточно, чтобы принудить ее к повиновению, добавил уже спокойнее:
— Если мы на этот раз поймаем Алого Первоцвета, гражданка, Робеспьер из моих уст узнает, что вам, и только вам, обязан триумфом над врагом, которого боится больше всего на свете. Без вас я не мог бы устроить ловушку, из которой враг больше не сбежит.
— Сбежит, и еще как! — вызывающе воскликнула она. — Алый Первоцвет слишком умен, слишком проницателен, слишком отважен, чтобы попасть в вашу ловушку.
— Берегитесь, гражданка, берегитесь! Ваше восхищение этим неуловимым героем уводит вас за границы разумного.
— Ба! Если он сбежит, винить будут вас.
— А пострадаете вы, гражданка, — грубо ответил он и с этим последним выпадом оставил ее в уверенности, что она примет во внимание его угрозы, как и обещание богатой награды.
Террор и амбиции! Смерть или благодарность Робеспьера!
Как умело играл Шовелен на нерешительности, на ограниченности ума непостоянной женщины!
У предоставленной самой себе Терезы не было иной альтернативы, чем благодарность Робеспьера, означавшая, что восхищение, которое он уже испытывал к ней, может перерасти в более сильную страсть. Диктатор Франции должен выбрать спутницу, достойную его могущества и амбиций, — друзья об этом позаботятся. Какая перспектива славы и триумфов рано или поздно откроется перед ней, какие головокружительные высоты удовлетворенного честолюбия! И какой контраст этому ждет ее в случае провала планов Шовелена!
Он грозил ей народным трибуналом, который будет судить ее за равнодушие…
Терезу передернуло. Несмотря на духоту, она дрожала от озноба. Одиночество, оторванность от людей здесь, в этом доме, где готовилась страшная трагедия, наполняли ее тоской и смятением.
Сверху доносились шаги солдат и шарканье ног матушки Тео.
Но в душе звучал иной звук, наиболее настойчивый, терзавший сердце, пока она едва не вскрикнула от боли. И этим звуком было эхо ленивого, почти бессмысленного смеха и мягкого насмешливого голоса, повторявшего: «Самое интересное в жизни — это глупость. Я не пропустил бы этого момента за сказочное королевство!»
Тереза судорожно сжала горло, чтобы заглушить всхлипы, которые против воли рвались с губ. Наконец она призвала на помощь самообладание и честолюбие. Владевшее ею сейчас настроение — не что иное, как сентиментальная чепуха, бездна, созданная сверхчувствительным сердцем, в которую она стремительно летит. Кем был для нее англичанин, если мысль о его смерти способна породить такую муку? А ведь он только посмеялся над ней, возможно, по-прежнему презирая. Да еще и возненавидел за боль, которую она ему причинила, способствуя похищению любимой женщины!
Торопясь уйти подальше от напряженной атмосферы трагедии и мистики, действующей ей на нервы, Тереза повелительно окликнула матушку Тео, и когда старуха приковыляла из своей комнаты, потребовала свой плащ и капюшон.
— Вы видели гражданина Монкрифа? — спросила Тереза перед тем, как уйти.
— Мельком. Стоял под окном дома, как всегда, когда вы, гражданка, находитесь здесь.
— Вот как, — пренебрежительно бросила красавица. — Может, матушка, вы дадите ему зелья, чтобы исцелить от несчастной любви ко мне?
— Не стоит презирать любовь мужчины, каким бы он ни был, гражданка, — назидательно ответила старуха. — Даже слепая страсть бедного бродяги может оказаться спасением.
Тереза снова оказалась на лестнице, где мечтала о красивом англичанине. Но сейчас со вздохом сбежала вниз и боязливо огляделась. Даже в этом полумраке все еще чувствовалось его присутствие, и в призрачном свете, падавшем на угол, где он стоял, словно еще виднелась его высокая прямая фигура, согнувшаяся, когда он целовал ей руку. В какой-то момент она была твердо уверена, что слышит его голос и эхо раскатистого смеха.
Но оказалось, что ждет ее только Бертран Монкриф, молчаливый, приниженный, с видом верного пса и молящим взглядом огромных глаз.
— Ты заболеешь, мой бедный Бертран, — добродушно сказала Тереза, когда он посторонился, чтобы дать ей пройти, боясь отпора, если осмелится заговорить с ней. — Уверяю, мне не грозит опасность, и твоя постоянная слежка не принесет ничего хорошего ни тебе, ни мне.
— Но я никому не опасен, — взмолился он. — Что-то подсказывает мне, что тебе, Тереза, может угрожать неизвестная опасность, откуда ты менее всего ее ожидаешь.
— Если и так, ты не сможешь ее отвратить, — пожала плечами Тереза.
Он сделал над собой отчаянное усилие сдержать страстные протесты, так и рвавшиеся с языка. Он жаждал защитить любимую от зла и обид и был бы счастлив умереть за нее. Но очевидно, не смел открыть сердце. Все, что ему оставалось, — молча проводить ее до дома на улице Вильедо. Он был благодарен и за малую милость, ни на что не жалуясь и почти счастливый тем, что она терпела его присутствие и что иногда длинные концы ее шарфа, развеваемые ветерком, задевали его щеку.
Жалкий, униженный Бертран! Ради этой женщины он отяготил душу гнуснейшим преступлением, не получив в ответ даже слова благодарности.
Глава 28
Тем временем
Шовелен, который, несмотря на множество недостатков, по-прежнему считался одним из наиболее деятельных членов Комитета общественного спасения, вот уже несколько дней не посещал заседаний. Он был слишком поглощен собственными интригами, чтобы думать о коллегах. Разработанный им план был настолько грандиозным, а в случае успеха триумф будет столь оглушительным, что он имел полное право пока что держаться в стороне. Те, кто сейчас склонен презирать его, станут самыми почтительными из его приспешников.
