Меч ислама - Sabatini Rafael (мир книг TXT) 📗
Глава XXI. ОБЪЯСНЕНИЕ
Его приняла герцогиня.
Из великолепного, с колоннами, вестибюля, где он ждал, пока камергер объявит о его приходе, Просперо провели через галерею героев в покои супруги адмирала, обставленные с языческой роскошью благодаря щедрой дани, взимаемой со стран Востока.
Она не поднялась ему навстречу, а ее темные глаза смотрели и печально, и сурово одновременно.
Просперо низко поклонился.
— Я полагаю, — сказал он, — что возвращение с того света редко приходится кстати живущим. Они умеют извлечь выгоду из чужих смертей.
— Но смерть облегчает прощение, — ответила герцогиня.
— Я пришел не за прощением, мадам.
— Что? — она хмуро взглянула на него. — Такая самонадеянность?
— Нет. Такая покорность. Я знаю, что меня простить нельзя.
— Тогда я удивляюсь, зачем вы вообще пришли.
— Чтобы рассказать все самому. Чтобы моя провинность не казалась серьезнее, чем она есть на самом деле. Герцогиня мрачно покачала головой.
— Я не думаю, что моя племянница согласится принять вас. Даже в случае ее согласия вам не следует с ней встречаться, если вы не хотите усугубить ее страдания. Она и без того страдает.
— Вы полагаете, ей лучше числить меня в мертвых, чем в живых?
— Разве это удивляет вас? Мертвого вас, вероятно, можно вспомнить добрым словом. Героизм вашей предполагаемой смерти во многом искупал ваши прегрешения.
— Если я вел себя благородно, мое благородство не уменьшится от того, что я выжил.
— Коль уж вы жили, причиняя боль другим, то будете делать это, и воскреснув из мертвых.
— Будьте милостивы, монна Перетта, позвольте мне увидеть вашу племянницу.
— Стоит ли настаивать? Как я уже сказала, это лишь усугубит ее мучения, разбередит раны.
— Если бы я так думал, я не просил бы. — И он быстро добавил: — Я люблю Джанну больше всего на свете, больше жизни и чести.
— Вы уже это доказали. Разве нет?
— Возможно, вы перемените мнение, когда узнаете все. Темные глаза герцогини вглядывались в Просперо, мелкие черты ее лица смягчились. В конце концов, она была добросердечной женщиной, не помнящей зла. И дело было в нем самом, а не в его мольбах. Он стоял перед ней прямой и статный, в темном костюме простого покроя, с высоко поднятой головой, открытым искренним взором. Просто не верилось, что этот человек способен на что-то дурное.
— Согласны ли вы на встречу с Джанной в моем присутствии? — спросила герцогиня. Он кивнул.
— О большем я и не прошу.
Монна Перетта уступила, и вскоре Просперо увидел Джанну. Рядом с молодой женщиной, поддерживая и ободряя ее, стояла герцогиня.
Джанна была с ног до головы облачена в черное, что еще больше подчеркивало белизну ее шеи и лица. Мертвенная бледность невесты поразила и ужаснула Просперо. Увидев его, Джанна инстинктивно подняла руки и уже почти протянула их к жениху, но потом они безвольно упали, а лицо женщины померкло.
— Почему вы здесь? — спросила она и, повинуясь какому-то порыву, добавила: — Почему вы живы?
— Потому что варвар-корсар проявил больше рыцарства, чем благородные христиане, которые дважды бросили меня погибать: первый раз, когда покинули меня в опасности, и второй раз, когда схватили посланника, отправленного в Геную, чтобы привезти выкуп за меня.
— О ком вы говорите? — резко спросила герцогиня.
— О некоторых господах из дома Дориа. Ее лицо приняло сумрачное выражение.
— Мне кажется, вы обманули меня. Я думала, что вы пришли как проситель, а не как обвинитель.
— Имейте терпение, монна Перетта. Я не обвиняю. Я не упрекаю. Я лишь утверждаю. Все эти недружественные действия вновь оживляют родовую вражду, которую я готов был похоронить.
— Верно ли я вас поняла? Вы смеете утверждать, что мой супруг или кто-то из его дома знал о том, что вы остались в живых? Что они приложили руку к пленению посланника?
— Я могу привести посланника. Это мавр по имени Якуб-бен-Изар, которого я обнаружил в тюрьме сегодня утром.
— Я не поверю ни единому слову и двадцати мавров, если они подтверждают то, что говорите вы.
— Тогда мне не на что надеяться. Если не верят моему свидетелю, как я могу рассчитывать, что мне поверят на слово?
— В чем поверят? — неожиданно спросила монна Джанна. — Можно ли объяснить словами… нет, даже не смею выговорить. Громкие слова так же бесполезны, как и лживые. Почему же ты не уходишь, синьор Просперо? Ты теряешь время.
— Это не имеет значения. Как и вся моя оставшаяся жизнь. Я прошу еще немного вашего внимания. То, что я скажу, поможет вам вновь обрести гордость.
— Гордость? — ее голос зазвучал напряженно. — Так вы думаете, что ранили мою гордость? Именно ее?
— Я хочу, чтобы вы точно знали, в чем я грешен и против чего погрешил.
— Вы полагаете, это неизвестно? Вы думаете, еще что-то осталось тайной?
— Я знаю. Но поступки людей не всегда таковы, какими кажутся со стороны. Мой дядя кардинал, когда судьба сыграла со мной злую шутку и я в отчаянии пришел к нему за помощью, напомнил мне, что Адорно негоже таить обиду на синьора Андреа.
— И что же это была за злая шутка судьбы? — резко спросила герцогиня.
— Если вам будет угодно выслушать меня, — попросил он.
Герцогиня повела Джанну к дивану, покрытому блестящей персидской накидкой, и Просперо рассказал им все. Признался в двуличии, в том, что принял предложение Дориа о союзе в надежде улучить момент и отомстить за убийство отца. Поведал о том, в какое отчаяние повергла его необходимость ложной помолвки с Джанной Марией Дориа: ведь в действительности он любил Джанну Мональди. Просперо рассказал о беседе с кардиналом накануне отплытия в Алжир и о том, как кардинал помог ему забыть все мысли о кровной вражде, независимо от того, какие последуют упреки и проклятия со стороны Адорно. Все дальнейшее — неудачная экспедиция в Шершел и другие события — теперь не имело значения. Он надеялся лишь, что Джанна поймет, в каком ужасном хитросплетении обстоятельств он очутился, и поверит, что ему было совсем не легко унизить ее этой ложной помолвкой. В самом конце своего рассказа Просперо замялся, подбирая слова.
Его история глубоко тронула герцогиню. Это было ясно, потому что она смотрела на Просперо с состраданием, глазами, полными слез. Но неизвестно, как ко всему сказанному отнеслась Джанна. Она сидела неподвижно, сложив руки и склонив голову.
Молчание затягивалось. Похоже, они ждали продолжения, а Просперо хотелось услышать хоть слово от них.
Наконец он тихо сказал:
— Это все. Благодарю вас за терпение, с которым вы меня выслушали. А теперь я ухожу.
Он торжественно поклонился и уже повернулся, чтобы уйти, когда Джанна тихо произнесла:
— Вы излили душу и не просите о прощении?
— Да. Я говорил монне Перетте, что мои деяния непростительны. Так сложились обстоятельства. Каяться поздно. Я просто признаюсь в своих тайных пороках.
— Вы объясняетесь, — поправила его Джанна все тем же странным спокойным голосом. — Память подсказывает мне…
Она думала о той странной перемене в нем, которую почувствовала, когда он прибыл из Неаполя. Джанна вспомнила, как ему, наконец, удалось прийти в себя, вновь обретя спокойствие и непринужденность. Теперь она поняла, что это, должно быть, результат беседы с кардиналом Адорно.
— Мои воспоминания подтверждают вашу искренность. — Внезапно она встала, неотрывно глядя на него полными нежной грусти глазами. — Мой бедный Просперо, вам незачем просить прощения. Оно уже даровано вам. — Ее глаза наполнились слезами. — Могу ли я отвергнуть вас сейчас, когда вы все объяснили? Вы вернули мне то, что я утратила, то, без чего, казалось, не смогу жить и умру.
— Джанна… — только и сказал он, но в его голосе и взгляде чувствовалось такое благоговение, какого он не достигал ни в одном из самых трепетных своих сонетов.
Джанна сквозь слезы улыбнулась смущенной герцогине.
— Не оставите ли вы нас ненадолго наедине, мадам? — попросила она. Монна Перетта испугалась, заметив, как преобразилась ее племянница.
