Камень духов - Кердан Александр Борисович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Прочитав это, император порывисто встал, подошел к Татищеву и обнял:
– Ты, генерал, проник в мою душу. Полагаю, что многие впутались в бунтовское предприятие не по убеждению в пользе переворота, а по легкомыслию… Надобно отделить тех от других.
Татищев, просияв от царской ласки и отеческого «ты», победно глянул на Бенкендорфа, который отвел взгляд, а Николай Павлович тем временем вернулся за стол и продолжил чтение:
– «Возлагая на комитет столь важное поручение, мы ожидаем, что он употребит все усилия точным исполнением воли нашей действовать ко благу и спокойствию государства». – Император на минуту задумался, потом что-то вычеркнул в тексте и что-то вписал в него. Поднял глаза, снова ставшие стальными, на Татищева: – Извольте переписать указ набело с моими замечаниями и поутру представьте мне на подписание.
Военный министр, получив проект, с поклоном отступил к двери. Бенкендорф, решив, что аудиенция окончена, тоже поклонился императору, собираясь последовать за Татищевым, но был остановлен монархом:
– Александр Христофорович, задержитесь…
Ни одному человеку, находящемуся в здравом уме, не понравится, если кто-то придумывает порядки, отличные от привычных, и вынуждает следовать им. Недовольный начинает роптать. Сперва про себя. Потом делится своим возмущением с женой, с братом, с соседом, с товарищем по службе. И, не приведи Господь, находит тех, кто с ним солидарен. Единомышленниками сначала ведутся общие разговоры, затем составляются планы действий, которые переменили бы ситуацию… Так и возникают тайный сговор, тайное общество, от которых и до открытого бунта недалеко.
Против всех несогласных у государства всегда находится то или иное средство: топор палача или виселица, ссылка или каторга. Рождением же политического сыска Россия, как и многими другими переменами, обязана Петру Великому. Преображенский приказ на Яузе, возглавляемый князем Федором Юрьевичем Ромодановским, возник куда раньше прочих петровских новшеств: армии, флота, ассамблей… Преобразователь понял, что без политического сыска с его кнутом и доносами патриархальное Отечество не перестроить. Последующие правители России сделали немало для развития его инициативы. В 1731 году приказ был переименован в «Канцелярию тайных розыскных дел». Под новым именем он просуществовал до 1762 года, когда по указу Екатерины Великой функции политического сыска перешли к тайной экспедиции при Сенате. Павел Первый эту экспедицию ликвидировал, а решение сыскных задач возложил на 1-й и 5-й департаменты Сената. Александр Павлович в сентябре 1802 года создал Министерство внутренних дел, в котором был образован департамент полиции. Ему-то с 1811 года и предстояло стать новой исполнительной инстанцией.
Размышляя над поручением царя, граф Бенкендорф мысленно возвращался к истории сыскного ведомства, пытался там отыскать подсказку, каким должен стать отныне политический сыск. Искал и не находил. Старая мудрость, что все новое – это хорошо забытое старое, в данном случае оказывалась бессильной. Будучи искушенным политиком, граф понимал, что после событий на Сенатской должны измениться не только характер управления империей, но и сама философия власти. Ежедневно общаясь с молодым царем, он сделал вывод: государь не собирается ориентироваться на европейский опыт и склонен вернуться к патриархальным методам управления. Выступая в роли отца нации, император хочет быть осведомленным обо всем, что делается на огромных просторах земли Российской и вне ее пределов, везде иметь свои глаза и уши. А посему новая структура должна объединить в себе функции тайной полиции, жандармерии и военной разведки. Кроме всего прочего, граф был убежден, что государь хотел бы сделать сие ведомство и полицией нравов…
Для обсуждения и выработки проекта новой организации Бенкендорф пригласил чиновника корпуса внутренней стражи Михаила Яковлевича фон Фока – старого знакомого по совместной службе в особой канцелярии графа Чернышева и в ведомстве Александра Ивановича де Санглена, до недавних пор выполнявшем функции военной разведки. За годы службы Михаил Яковлевич снискал себе среди сослуживцев и в свете славу человека доброго, честного и твердого, что было совсем не просто в жандармском звании. Ибо ни в одном обществе не любят людей, знающих все обо всех. Фон Фок был исключением из правил. Он добился такой репутации благодаря уму, такту и даже – внешнему облику. Такой же тучный, как известный баснописец Крылов, Фок, в отличие от оного, обладал изысканными манерами и умением слушать собеседников. Эти качества уже много раз помогали ему не только справиться с трудными поручениями, но и сохранить свое лицо. Скажем, в случае с поручиком Семеновского полка Шубиным, который произошел еще при прежнем царствовании. Этот офицер вздумал выслужиться и получить награду за открытие небывалого заговора. Однажды вечером он прострелил себе руку, а на допросе показал, что его давно приглашают вступить в тайное общество, имеющее целью убить государя. За отказ подчиниться заговорщикам в него, дескать, и выстрелил из пистолета неизвестный человек в Летнем саду. Стали искать злоумышленника, но все розыски были напрасны. Тогда Фок сумел разговорить поручика. Так и открылось, что всю историю тот выдумал. Поручик был лишен чинов и сослан в Сибирь, а Фок повышен по службе. Бенкендорф вспомнил также, что именно Михаил Яковлевич через своего агента Фогеля информировал правительство и о готовящемся заговоре четырнадцатого декабря. Список злоумышленников, составленный фон Фоком, был обнаружен в записной книжке тяжело раненного Милорадовича, почему-то ничего не предпринявшего для их ареста. Подозревать старого товарища в сговоре с бунтовщиками Бенкендорфу не хотелось, но вопрос в душе остался…
После подавления восстания фон Фок сразу же включился в расследование, по личной инициативе предпринял первые шаги для поиска и задержания главарей. Одним словом, он был именно тем специалистом, в чьем мнении и помощи нынче так нуждался Бенкендорф.
Добродушный толстяк, каким казался Фок при первом знакомстве, на деле отличался быстрой сообразительностью, цепкой памятью и решительностью. Он понял Бенкендорфа с полуслова, но начал, как всегда, издалека.
– Хе-хе, ваше сиятельство, а ведь у нас с вами есть одна подсказочка… – глаза Фока лучились, словно он вспомнил какой-то анекдот.
Граф знал, что Михаил Яковлевич мастер рассказывать разные забавные истории, гуляющие потом по петербургским гостиным, но поморщился: мол, не до анекдотов теперь.
Фон Фока эта гримасса, похоже, только утвердила в желании блеснуть остроумием.
– Мне на ум пришло одно поучительное происшествие с батюшкой вашим Христофором Ивановичем. Проезжая через один губернский город, зашел он на почту проведать, нет ли писем на его имя. «Позвольте узнать фамилию вашего превосходительства?» – спрашивает его почтмейстер. А батюшка ваш страдал, как вы помните, забывчивостью.
Бенкендорф кивнул. Его отец – генерал от инфантерии Бенкендорф – и впрямь хорошей памятью не отличался.
– Так вот… – продолжал Фок. – Не сумев вспомнить свое имя, батюшка ваш вышел на улицу и ходил там до той поры, пока один из знакомых его не окликнул: «Здравствуй, Бенкендорф!» – «Как ты сказал? Ах, да, Бенкендорф!» – воскликнул Христофор Иванович и тут же побежал на почту…
– История забавная, – остановил Фока граф, – но позвольте, милейший Михаил Яковлевич, в чем же урок?
– В одном высказывании вашего почтенного родителя. Не знаю, слышали ли вы от него, а мне доводилось слыхивать не однажды, как Христофор Иванович говаривал: лучшие учителя в жизни – это враги…
– Что же нового в батюшкином суждении? Еще Петр Великий так говорил о шведском короле Карле… – долгая преамбула Фока начинала раздражать графа, но он сдерживал себя, понимая, что собеседник еще не сказал главного.
– Так вот, ваше сиятельство, вчера мне доставили из штаба Второй армии документы арестованного месяц назад полковника Павла Пестеля…
