Игра кавалеров - Даннет Дороти (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
Она думала, крепко сжав руками подоконник. Неяркие праздничные огни скользили по ее покрытому ссадинами лицу. Она вспомнила орган в Неви, на котором он играл, как некое божество, дабы участить ее дыхание, усилить биение сердца, укрепить страхи; вспомнила унизительную серенаду у особняка Мутье, так безжалостно приуроченную к тому времени, когда она надеялась сообщить лорду д'Обиньи новости о приезде Кормака. Уже два дня она ждала в Блуа возвращения двора, чтобы предупредить д'Обиньи о том, что О'Коннор едет и настало время выполнить обещание и повлиять на короля, чтобы добиться милости для Кормака. А Лаймонд, она только сейчас это поняла, тоже ждал; может, даже следил за ней, желая удостовериться, не связан ли ее внезапный отъезд из Неви с Кормаком, и, если так, с кем она намерена встретиться, когда двор вернется в Блуа, — а она непременно тем вечером должна была с кем-то встретиться. На другой день Мутье уезжали, и ей обязательно следовало вернуться в Неви.
Но он не только ждал, будь он проклят. Он притащил половину двора к ее дому. Прикованная к своему балкону, на глазах публики она была вынуждена обратиться за помощью к О'Лайам-Роу. Пайдар Доули незаметно проскользнул из особняка Мутье в замок и прислал Робина Стюарта, чтобы тот узнал новости и передал их д'Обиньи. И даже это сыграло на руку Лаймонду; лучник побежал с ним по крышам и чуть было не отказался от своей цели. Уна мельком подумала, не упомянул ли О'Лайам-Роу о том, что она позаимствовала у него в тот вечер Пайдара Доули, затем отогнала от себя эту мысль. В тот час следовало применить и силу — то и другое от природы несвойственно Филиму О'Лайам-Роу.
— Я ничего не могу сделать, — сказала она.
Они стояли в разных концах комнаты. Некоторое время не раздавалось ни звука. Затем Лаймонд спокойно сказал:
— Попробуем прибегнуть к чувствам. Королеве Марии восемь лет.
— Ей восемь лет, и она ест досыта, спит на пуховой перине, няня одевает ее, а в углу стоит большой сундук для драгоценностей. Драгоценность ирландского ребенка — краюха хлеба.
— А если Кормак поднимет восстание, еды будет вдоволь?
— Будет вдоволь свободы. Остальное приложится.
— Ты говоришь так, будто Мария свободна, — возразил Лаймонд. — С ее смертью в Шотландии брат пойдет на брата, как уже произошло у вас. Неужели ты ничего не видишь дальше интересов одной нации и одного человека?
— Ты не знаешь меня, — заявила Уна.
— Я знаю твою гордость. Когда твой возлюбленный проявил свою низменную природу, дело его неизбежно должно было возвыситься в твоих глазах. Менее тщеславная женщина давно бы зарезала его.
Уна вглядывалась в неясные очертания его лица в мерцающих сумерках. Гнев лишил ее самообладания.
— Нас двое, — смело бросила она. — И не столь много мнящий о себе мужчина убил бы его прежде, чем у женщины возникла бы такая необходимость.
— Думая, что лишь смерть вас разлучит. Я бы никогда, — заявил Лаймонд, — не оскорбил тебя так. В любом случае ты предана своему делу, правда? Только тебе понадобится другой мессия. Возможно, принц Барроу.
— Возможно.
Под тяжелой парчой ее тело покрылось холодным потом, глаза, устремленные в благоуханную тьму, болели от напряжения, веки, словно охваченные пламенем, поднимались с трудом. Ибо это была битва, и Уна не питала иллюзий на сей счет. Он намерен получить помощь. Его сдержанность — дань уважения женщинам вообще, не ей, и это можно исправить…
Оказавшись меж двух огней, растерянная, обескураженная, она должна была использовать все средства, имеющиеся в ее распоряжении.
— Этого ты возьмешь на испуг и заставишь его отказаться, — тщательно выбирая слова, сказала Уна. — Но не важно. Честолюбивых принцев в Ирландии хоть отбавляй. Любой подойдет.
В глубине души она давно предвидела этот неизбежный поединок. Кровь, казалось, застыла у нее в жилах, пока она ждала ответа. В наступившей тишине тонули неясные голоса и смех, бой барабана и завывание флейты. Затем Лаймонд сказал:
— Значит, ты никогда не любила.
Уна спросила:
— А ты любил?
Вместо ответа он, глубоко дыша, так, что руки ее невольно сжались, произнес:
— В О'Лайам-Роу уже наполовину пробудился мужчина. Я не стал бы препятствовать тебе. Как бы я мог?
Она не скрыла презрения в голосе:
— И, свив себе во Франции любовное гнездышко, я выброшу на помойку изглоданный червями череп нации и буду спокойно смотреть, как он валяется в крапиве? Покажи-ка мне мужчину, наполовину пробужденного или не спавшего никогда, чьи поцелуи способны заставить меня сделать это!
Собственные слова гулко отдавались у нее в ушах. До чего неубедительно звучали они, эти слова, предназначенные для того, чтобы проникнуть в сознание так же глубоко, как заступ проникает в землю. Стоя здесь, в темной комнате, поставив на карту душу и тело в отчаянной попытке переиграть вкрадчивый, бестелесный голос, она, невзирая на всю свою силу, почувствовала дрожь. Она должна уберечь от него свой секрет, сохранить в целости самое себя и свою гордость и добиться безопасности для Кормака.
«О Боже, — подумала она, содрогаясь от ярости. — До чего же он холоден. Мать Мария, долго ли придется улещать его?»
Ей казалось, что она откликается, словно скрипка, на каждое движение его тела, она все глаза проглядела, стараясь не терять из виду тусклый, мерцающий драгоценностями силуэт. Почти ослепнув от напряжения, она упустила тот момент, когда он наконец бесшумно сдвинулся с места — только ощутила за спиной аромат роз, и руки, несущие успокоение, легли ей на плечи. Голос произнес над самым ухом:
— Только что я дал тебе слово хранить целомудрие… Но не собираешься ли ты случайно, мое зеленоволосое утро, своей песней соблазнить меня?
Тень его чернела, скрещиваясь с ее собственной на светлых плитках пола, дыхание было свежим, зубы раздвинулись в улыбке, коснулись ее волос. Уна вздернула подбородок. Глядя перед собой широко открытыми глазами, она спросила:
— Ты боишься? — И, подняв руки, развела легко лежащие на ее плечах ладони, а затем повернулась.
Когда-то она вглядывалась в лицо спящего Лаймонда, беззащитное под ложным гримом. Но его во всей силе и красе она никогда не видела так близко от себя. Не касаясь ее, он стоял совсем рядом, настолько близко, что она ощущала тепло его кожи. В саду внезапно качнулся фонарь и зажег густую синеву под его ресницами. В полумраке короткие волосы отливали серебром.
Он снова заговорил. Голос звучал ровно, но она наконец-то уловила, что Лаймонду едва удается совладать со своим дыханием.
— «Прекрасной была звезда Гормлубы 21). Как снега сверкали зубы ее и словно гладкий камень была кожа под новым платьем. Как слой за слоем растет ледник, так поднимается стройная шея. Как холмы под мягкой шерстью поземки вздымаются в любви ее груди. Голос ее как песня. Рядом с ее губами роза не кажется красной, не кажется белой пена потока рядом с ее рукой. Глаза ее сияют как солнце; все в красавице совершенно… Дева Гормлубы, кто сможет описать твою красоту!»
При звуках гэльского языка вспомнились его талант, его руки на струнах, задумчиво склоненная голова. Она нежно ответила на том же языке, все тело ее, хрупкие плечи, маленькие груди, расцвело при звуках этого голоса, а лицо засветились под этим взглядом.
Не глядя, он протянул руку и медленно закрыл большой ставень. Светлый квадрат на полу за ее спиной съежился и растаял совсем. Последний огонек вспыхнул в его глазах, затем отразился в ее и погас. В мягкой тьме он нашел ее руки и бережно взял в свои, прежде чем заключить ее в объятия и поцеловать.
Из глубины ее по-мальчишески стройного тела и вооруженной яростью души вопреки ее воле явилось ответное чувство, ее захлестнула волна торжества, настолько могучая, что Уна остановила бы его, если бы ей хватило сил, чтобы продлить миг победы. Затем все вокруг завертелось, но она стояла крепко, словно прикованная, как будто железная дверца отделила ее от бушующего огня. Его губы бережно коснулись ее лица, отыскивая путь к пересохшим губам, и наконец нашли.
