Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
Глаза Али Алескера забегали. Он поглядел на служанку, затем исподтишка взглянул на Зуфара и снова на служанку. Кровь прихлынула к голове Али Алескера, и он сглотну слюну.
— Тьфу–тьфу!
Я взял поцелуй с ее губ и усладил им свою душу.
Я обвил ее нежные бедра и поцеловал ее
еще раз тихо–тихо.
Не плохо… а… Не решаюсь предложить вина, — сказал, слегка задохнувшись Али Алескер. — А все же?.. Не хотите? Согласен. Разумно. Наши отцы мусульмане, наши деды, прадеды вина не пили… Не дозволялось законом!
Свет электрической люстры. Благодушный хозяин. Гибкая, в откровенно–бесстыдной одежде прислужница, волшебные ковры, шербет. Совсем рай пророка Мухаммеда! Да, совсем бы все хорошо, если бы не боль ссадин и ушибов…
Зуфар поднял усталые веки и вздрогнул. На него со стены смотрели испуганные глаза затравленного… глаза зверя, попавшего лапой в капкан. Глаза горели. Зуфар не сразу понял, что это его собственные глаза и что он смотрит сам на себя из рамы высокого, в полстены, зеркала. Он не удивился, не испугался. Он поразился лишь свежему шраму, рассекавшему его высокий лоб, юношески чистый лоб. Невольно он поднял руку и притронулся к шраму осторожно, чуть–чуть…
— Тьфу–тьфу! В драке то ли бывает, — сказал быстро Али Алескер. Он потемнел. Вспоминать трагедию на колодцах Ляйли не входило в его планы. Он понимал, что хивинец ожесточился, озлоблен, и пытался смягчить, успокоить его, но с неудовольствием читал на его лице совсем не то, что ему хотелось.
Даже самые мимолетные переживания, ничтожные смены настроения отражались мгновенно на открытом, простодушном лице Зуфара. Вспышка мысли, точно камешек на водной глади пруда, порождала движение губ, век, щек. Но так же как бесследно исчезают водяные круги, так и в чертах Зуфара спустя секунду не оставалось и признаков волнения. Однако на то Али Алескер и имел глаза, чтобы уметь в лицах подмечать незаметные любому менее опытному человеку отблески чувств, переживаний.
А у Зуфара сказывалась молодость, отсутствие опыта в общении с людьми. Людей в пустыне встречаешь редко. И сколько надо силы воли, чтобы сохранить спокойствие и не позволить этому на вид добродушному, симпатичному, но плохому, очень плохому человеку понять, что ты в отчаянии, что ты слаб и готов расплакаться, если бы ты вообще умел плакать.
— Друг мой, вы напрасно впадаете в отчаяние. Выпейте чаю. Хотите с сушеным лимоном? Заложите за щеку и сосите. У нас в Персии так чай пьют. Ваше положение действительно трудное, но ведь все зависит от вашего благоразумия и… желания.
Зуфар не мог не выругаться в душе. Этот проклятый читает мысли. Что делать? Плохо, очень плохо.
Али Алескер с удовлетворением перехватил мимолетный взгляд Зуфара на гладкие плечи длиннокосой служанки.
— Да, — ухмыльнулся он, — господин комиссар, у нас не так плохо… тьфу–тьфу!.. для умных, а? Вы молчите? Не понимаете? Но что тут понимать? Для благоразумных у нас, — он глазами показал на ковры, люстру, дастархан, на служанку, выходившую из комнаты, и продолжал: — А для несговорчивых… тьфу–тьфу!.. упрямых у нас неуютно. Большевиков в Иране не любят, безбожники они. Их с удовольствием варят в кипящем масле. Положат в котелок и… варят. Впрочем, варили… шахиншах в своей неизреченной доброте не поощряет… тьфу–тьфу!.. масло… котел. Теперь в Иране большевиков чаще… тьфу–тьфу!.. гуманно… — Он жестом показал, как гуманно в Персии вешают большевиков за шею, и продолжил, облизывая губы: К сожалению, в глухой нашей провинции еще не понимают… э… гуманности и, знаете, не очень гуманно… тьфу–тьфу!.. поджаривают на раскаленных кирпичах, на кол сажают. Ужасно больно и неприятно. Или тоже вешают, только за одну руку… гм… Но вам, дорогой друг, спору нет, нечего бояться. Такое варварское обращение только с теми… ну там зарежет отца, девочку изнасилует, на помещика руку подымет, ну, со злодеями из черни, из толпы. Толпа ничто — глыба глины. Вы же не глина, а? Вы, тьфу–тьфу, фарфор! Того, конечно…
Он поразительно ласково взглянул в глаза Зуфару. В глубине зрачков добродушного перса сидели маленькие омерзительные насекомые. Они поглядывали на Зуфара с холодной расчетливостью. И если лицо — зеркало души, то, так же как и в зеркале, на лице Али Алескера не осталось и следа от только что сиявшего маслянистым светом добродушия. И снова Зуфару стало не по себе. Он поежился и заговорил. Он впервые заговорил с тех пор, как его привезли в Баге Багу засунутым в шерстяной колючий чувал. Его так и везли… он не помнит, сколько дней… в чувале… От одной этой мысли в голове делалось мутно, душила ярость…
— Какое вы имели право? Я…
— О пророк! Ах, тьфу–тьфу! Они решили заговорить, — обрадовался Али Алескер. — Мы договоримся!
— Где мы? Что это за дом? Куда меня привезли?
— О, да они разговорчивы! А мы–то думали, что они откусили язык!
— Зачем меня сюда притащили? Где Овез Гельды?
Перс вздрогнул и поморщился.
— На вашем месте я не вспоминал бы его имени. На вас его кровь, а здесь его родичи.
— Я не боюсь…
— Ого, какой молодой петушок! Ну ладно, к делу.
— Какое дело? Я матрос, простой матрос.
— Прелестно! Нет, вы комиссар Чека, вы нам кое–что расскажете, господин комиссар.
— Послушайте, вы! Я только матрос… Я матрос с нефтеналивной баржи. Стоянки баржи — Чарджоу. Приписана к Чарджоускому порту. И потом, я протестую… Где я? Какой комиссар? Смешно!
— Смешно? Смешно сделается, когда за вас примется Джунаид–хан. Имейте в виду: он здесь. Он не очень обрадовался смерти Овеза Гельды. Он очень ценил Овеза Гельды.
— Овез Гельды подох?
Зуфар даже просиял. О, значит, есть еще правда на земле. Значит, бандит кончился. Значит, Лиза отомщена. Теперь к ужасу не будет примешиваться отчаяние беспомощности. Он расплатился за ее смерть смертью. Пес Овез Гельды гниет на песке у колодцев Ляйли, и стервятники выклевали ему глаза. Зуфара никто не назвал бы жестоким, но он обрадовался безмерно. И поразительно, едва он узнал, что Овез Гельды погиб, образ замученной молодой женщины вдруг потонул в дымке. На смену пришло торжество и дикая радость…
Али Алескер недовольно изучал лицо Зуфара и наконец нарушил молчание:
— Вас везли рядом… вместе, и вы не догадались?
— Рядом… Вот откуда запах тления, — Зуфар провел руками по лицу в молитвенном жесте.
Али Алескер небрежно повторил жест, точно от мухи отмахнулся, и не без ехидства заметил:
— В одном чувале его… труп, в другом чувале вас — полутруп. Не догадались? Впрочем, не в этом суть. Все мы встретимся с разлучницей–потаскухой рано или поздно. Важно, что Овез Гельды дядя Джунаида или что–то вроде… Словом, родственник, а Джунаид еще не оставлял ходить по свету убийц своих родичей. Мне говорили, он вынимал у таких убийц у живых сердце, а?
— Стращаете?
— Я хочу одного: откровенности, господин чекист! Я желаю вам добра. Я не выдам вас Джунаиду. И потом, разве все, что здесь у нас, так плохо?
Он снова поглядел красноречиво на шелка, на ковры, на девушку в желтых шароварах, сидевшую в выжидательной позе у порога на резной табуреточке и похожую на полную соблазна резную статуэтку. Потом со вздохом добавил:
— Плоха и бессмысленна в этом мире только смерть. Жизнь прекрасна. Разве не так, господин большевик? А вы отводите глаза от такой красоты… тьфу–тьфу! А? Что скажете, господин чекист?
— Я живу в пустыне. Я гоняю стада. Я плаваю на барже. Плыву из Чарджоу десять — двадцать дней. На барже нельзя зажигать огонь. Плаваю зимой и летом — двадцать дней и ночей не чувствую тепла огня, не ем горячего. Я много видел: и жар, и холод. Ненавижу страх. Я хочу жить, а страх — брат трусости. В пустыне я видел и зверей и людей. Зверь лучше труса. Зверь в час смерти умирает молча, зверь помирает стоя. Трус умирает извиваясь. Трус словно раб. Зверь точно герой. Трус раболепствует перед жизнью. Зверь молчит, скалит зубы. Трус плачет, молит жизнь — «не уходи!», пока колесо арбы смерти не переломит ему поясницу.
