Шпионские игры царя Бориса - Асе Ирена (полные книги txt) 📗
На следующую ночь пан Сапега проснулся от шума и колокольного звона, в темноте он увидел за окном красное зарево. Рядом с посольским домом горели избы, случилось самое страшное, что только может быть в Москве – пожар. То была расплата за вольготную жизнь в деревянных домах с садами и банями: дерево горело очень быстро, стоило кому-то забыть вечером потушить свечу на кухне или из печи выпадала на пол раскаленная зола и, случалось, сгорало полгорода.
Пан Сапега вспомнил, что рядом с их домом – склад соломы. Вскочил, торопливо оделся, не погнушался своими ясновельможными руками таскать со всеми из колодца ведра с водой для тушения огня. Про себя молил:
«Всемогущий Господь и Пресвятая Дева Мария, позвольте мне еще раз увидать мою юную Лизу, ей еще рано быть вдовой, смилуйся надо мной, Матка Бозка!»
Матерь Божья смилостивилась над Сапегой: он увидел, как к месту происшествия бежит пожарная команда из стрельцов, как воду носят уже не ведрами, а бочками, как отступает, укрощается хищное пламя, как голосят погорельцы на пепелище…
На следующее утро злой и невыспавшийся канцлер сказал своему заместителю, варшавскому каштеляну Варшицкому:
– Какая, впрочем, разница, как титуловать царя, если земли все равно наши. Пусть царский титул будет таким, каким его хотят слышать московиты, лишь бы переговоры начинали!
О том, что спорный вопрос больше не является камнем преткновения, известили пана Елецкого. И вроде бы ничего уже не мешало подготовке заключения договора о мире, но вдруг послу Сапеге объявили, что у государя болит нога, он никого не принимает.
Посол и его заместитель сидели у окна, попивали мед и однажды увидели… посольство Швеции. Шведы проехали в каретах мимо дома, где поселили пана Сапегу. Лев Иванович встревожился и велел пану Варшицкому пригласить князя Андрея Елецкого в гости. Как сказали бы сегодня, на междусобойчик. Согласно русско-польскому обычаю, на стол тут же выставили пиво и водку для поднятия настроения.
Пан Сапега перепил Елецкого: стал русский пьян, охотно отвечал на вопросы, с трудом ворочая заплетавшимся языком. Сообщил полякам:
– Наши со свеями обо всем сговорились, нам – Нарву и Дерпт, свеям – наша помощь в войне с Польшею.
Побледнел как полотно варшавский каштелян, а Лев Сапега с иронией сказал князю Андрею:
– Язык вельможного пана заплетается, а рука ножом вареную говядину режет, словно трезвая. Отведай пан князь, нашего польского пирога с сыром, на Москве такого не поешь.
– А я уже недавно его у вас ел. Но и сегодня угощусь, пирог вкусный, – совершенно трезвым голосом признал князь Елецкий.
– Когда нам будет дана аудиенция у Его Величества?
– Думаю, завтра.
26 ноября послов, наконец, допустили в Кремль. Поляки ехали по московским улицам на лошадях, за ними двигались дворяне и пажи, последние торжественно несли подарки для Бориса Годунова. По сторонам дороги стояли стрельцы и наемные немецкие солдаты, сразу несколько тысяч их выстроились вдоль улиц на пути движения послов – ни в какой другой стране мира никогда не выстраивали для встречи иностранных дипломатов почетный караул такой численности.
В Грановитой палате послы увидели государя. Он сидел на троне, покрытом красным бархатом, пол устилали ковры. В руках царь держал золотой скипетр. На голове Бориса Федоровича была корона с огромных количеством драгоценных камней. Казалось, если их продать, то на вырученные деньги можно нанять небольшую армию. По правую сторону от царя сидел мальчик – царевич Федор Годунов. Чуть поодаль, справа и слева от царя разместились бояре.
Царь гостеприимно пригласил послов на пир. Сохранилось его описание, составленное наемным французским офицером Жаком Маржеретом: «Сапега обедал в присутствии Царя, вместе со своей свитой до 300 человек. Всем подносили угощение на золотой посуде, которой весьма много – разумею блюда.
На пиру послам и боярам прислуживали 200 дворян, одетых в кафтаны из золотой и серебряной персидской парчи, с длинными воротниками, висящими по спине на добрых полфута и унизанных жемчугом… Когда Царь сядет за стол, а послы и другие приглашённые лица тоже заняли свои места, эти дворяне отправились на кухню за яствами. Но в первую очередь, поставили на стол водку в серебряных кувшинах».
Видно, впечатлили кувшины с водкой француза, раз он выделил их при описании пира! Добавим, что кувшинов было много, и на следующий день у послов сильно болела голова, а самым популярным напитком в посольском доме оказался рассол.
Настоящие переговоры начались лишь через неделю. Причем на троне вместо царя Бориса сидел ребенок. Царевич Федор Борисович объявил канцлеру:
– Отец мой повелел своим боярам вести с тобой переговоры.
– Мы этому рады, мы за тем и приехали, а не для того, чтобы лежать и ничего не делать.
«И ладно бы лежал рядом с Лизой, – подумал Лев Иванович, – а то лежи один. А как там она? В 17 лет ведь всякая дурь может юной жене в голову придти. В Слониме осталось столько молодых офицеров… Вот так и жертвуешь личной жизнью ради Отечества».
Сожалея, что его не слышит царь Борис, литовский канцлер произнес блестящую речь из 23 тезисов. Он призвал русских и поляков жить в любви братской как людям одной веры христианской, одного языка и одного народа славянского. Вельможный пан предложил: пусть русские и поляки заключат оборонительный союз, вместе воюют с врагами, земли, завоеванные у неприятеля, делят пополам, поляки могут служить русскому царю, а русские дворяне – польскому, причем русские в Польше вправе быть православными, а поляки в Москве – католиками. Монета в обоих государствах должна быть одинаковой, в Балтийском море следует иметь общий флот; если король Сигизмунд не оставит сына, Польша имеет право избрать в государи царя Московского с тем, чтобы он год жил в Варшаве, год – в Вильно, а год – в Москве.
Думный дьяк Щелкалов слушал и поражался: по сути, канцлер дерзновенно предложил создать конфедерацию России и Польши. Для него, десятки лет прослужившего на дипломатическом поприще, план казался дерзновенным. «А ведь хорошо будет, – подумал он. – Появятся у нас академии, да университеты, как у ляхов, флот создадим и шведам нос прищемим, татары из Крыма в набеги ходить побоятся. К тому же, вместе с гордой шляхтой польской и Бориску с трона стащить будет легче».
Царь Борис слушал речь посла, лежа на мягкой перине на топчане неподалеку от приоткрытой двери в палату. Рядом стоял верный Афанасий Власьев. Переговаривались шепотом, так, чтобы никто их не слышал.
– Слышь, Афоня, а если дьяк Щелкалов сейчас согласится, я его все-таки в Сибирь сошлю.
– А почему ему соглашаться нельзя?
– Так ведь зачем все предлагается, – с неожиданной проницательностью ответил Борис, – чтобы католичеству путь на Русь проложить. Подумай сам. Православные сейчас есть в Речи Посполитой? Полно. А католики на Руси? Горстка. Причем те, кто подобно отряду французов, мне по найму служат, про веру свою молчат. А понаедут поляки, появятся костелы, ксендзы, иезуиты…
Холоп царский Афонька Власьев, пользуясь тем, что никто не слышит, дерзко, богохульно спросил государя:
– А то плохо? Бог ведь один. Зато едины с Польшей станем сильнее.
– Во-первых, мы привыкли к вере православной. Народ иную не примет. Появятся две веры, станут друг друга резать, как католики с гугенотами во Франции. Во-вторых, сейчас патриарх подчиняется царю, а в Европе короли-католики слушаются Папу. Хочешь, чтобы нами управляли из Рима? Нет. То-то же. А что касается союза с Польшей… Там сейчас каждый князь, не просто пан, а какой-то государь своих владений. Короля не слушают, армии собственные имеют, друг с другом воюют. До добра сие не доведет, рухнет это государство, ибо нет власти аще не от Бога, а они королевскую власть, Господом им данную, подлинной властью не признают. Ладно, послушаем, что Щелкалов ответит.
Ответил Василий Яковлевич Щелкалов, как ему было велено:
– О союзе вопрос можно решить только после подписания вечного мира. А вечный мир можно подписать только после решения вопроса с Ливонией, исконной вотчиной владык русских, начиная с великого князя Ярослава.
