Прекрасная чародейка - Нефф Владимир (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
«Теперь или никогда!» — подумал Петр и, резко встав и опрокинув локтем стул, закричал во все горло:
— Когда я иду к кузнецу, то требую, чтобы меня обслужил кузнец, а не его подручный! Кто он такой, этот ваш Сени?! Вот эта тень, из глаз которой так и прет глупость и бездарность? А может, это тот самый бездельник, которого прогнал архинегодяй Вальдштейн?! За свои честные денежки я требую честной службы, добротного товара, я не вчера родился и не позволю водить себя за нос!
Выхватив шпагу, он начал плашмя колотить ею по стулу.
Кеплер, в ужасе и смятении, молитвенно сложил ладони.
— Смилуйтесь! — простонал он. — Я все для вас сделаю, все вам открою, только, Бога ради, умоляю, утихомирьтесь! Подумайте о моем жильце! Да он умрет от этого!
— Плевал я на вашего жильца! — орал Петр. — Вы меня разозлили, а я, как разозлюсь, не знаю ни брата, ни свата! Да я в дрова превращу весь ваш гнилой домишко, все разрублю, растопчу, разобью!
И он принялся опрокидывать стулья, пинать их сапогами и все кричал, не слушая жалобных протестов и просьб астронома, пришедшего в полное отчаяние. Сени бросился к выходной двери, видимо, звать на помощь, но Петр преградил ему дорогу, размахивая обнаженной шпагой так, что свист стоял, словно в воздухе куролесили бесы.
— Ни шагу, дед, не то изрешечу! — загремел Петр и, выхватив пистолет, дважды выпалил в балки потолка.
Грохот выстрелов еще не отзвучал, когда на верхней ступени лестницы появился высокий человек поразительно пещерного облика — маленькая голова с низким, откинутым назад лбом, несоразмерно широкие плечи и столь же несоразмерно длинные руки, опущенные вдоль мощного мускулистого туловища.
— Уходите, бегите! — просипел, словно при последнем издыхании, астроном. — Этот человек свиреп и силен как слон, и если в моем доме случится убийство — конец всему!
Пещерный человек, отведя руки назад, поигрывал мечом, висевшим у него с левого бока на грубой ременной перевязи; он медленно стал спускаться с лестницы. Одет он был щегольски — кафтан с прорезями на рукавах, через которые сквозила цветная ткань, сборчатые штаны, завязанные лентами под коленями — если б не бочкообразность его икр, штаны эти были бы весьма элегантны. Ступни его облекали украшенные искусственными цветами мягкие туфли, на которые, для выхода на улицу, натягивали башмаки с деревянной подошвой. Роскошны были и усы этого человека, закрученные кверху точной спиралью и дополненные мушкой в виде треугольничка.
— Эй, парень, — заговорил пещерный человек на диалекте, который Петр понимал с трудом. — Спрячь-ка свою бухалку да убирайся, пока я не рассердился. У нас с такими задирами и крикунами разговор короткий — за шиворот, да под зад коленкой.
Петр засмеялся, сунул пистолеты за пояс.
— Не бойся, розанчик, я тебя не трону. С такими оглоедами мы шпаги не употребляем, мы их палкой по заду!
И шагнув к камину, Петр схватил половую щетку, скромно стоявшую в уголке, с намерением отломить у нее ручку. В ту же секунду пещерный человек, нисколько не меняя выражения тупого равнодушия на лице, оперся левой рукой на перила и с неожиданной ловкостью перепрыгнул через них, очутившись вплотную за спиной Петра; и прежде, чем тот опомнился, руки гориллы, скользнув у него под мышками, сомкнулись на его затылке.
Петр знал этот прием, уже и в те поры классический: древние греки переняли его от шумеров, а те — от индусов; он используется и в наши времена, причем почему-то носит имя знаменитого адмирала Нельсона. Петр знал этот прием, сказали мы, так же как и шесть способов сопротивления ему, но слишком точно, сильно и удачно сжал его этот громила. Тут и понял Петр, какую оплошность он допустил, недооценив противника; вместо того чтобы следить за каждым его движением, он сдуру занялся идиотской щеткой; очень хорошо понял это Петр, ибо не было сомнений — пещерный человек в щегольской одежде был высококвалифицированный профессионал, боец и убийца по призванию; однако, как бы хорошо ни сознавал Петр все это, толку мало: поздно спохватился.
Сначала оба противника замерли, образовав некое четвероногое чудовище, душащее само себя; громила силился приподнять Петра, чтобы швырнуть его оземь, — но если захват его был невероятной силы, то и расставленные ноги Петра казались выкованными из бронзы. Не в силах стронуть Петра с места, громила попытался сломать ему хребет, что, без сомнения, делывал нередко и с успехом, — ибо, увидев, что Петр еще сопротивляется, пещерный человек изобразил нечто вроде удивления на своем неподвижно-равнодушном лице. Да, Петр сопротивлялся, но дела его были плохи: чем больше он силился разорвать тиски, тем больнее становилось ему самому, так как его усилия через железное объятие убийцы передавалось его собственному позвоночнику. Он уже чувствовал, как раздвигаются его позвонки, будто распрямляется пружина, и уже недалек был тот миг, когда порвется спинной мозг. Кровь, выступив из натруженных легких, поднималась к горлу, в рот, руки выворачивались из суставов, словно его растягивали на дыбе. Он успел еще подумать, что путь, избранный им во имя спасения человечества, не очень-то счастлив для него самого: едва с грехом пополам избежал смерти на колесе, как попал в смертельные объятия неведомого дикаря — только за то, что хотел разобраться в некоей загадке; теперь он умрет, не получив даже того утешения, что, быть может, найдет разгадку хотя бы в последний миг, пока сознание его не угасло навеки.
Тут громила, почувствовав, что противник слабеет, издал победный вопль, унаследованный от пещерных предков, и поволок Петра к лестнице, намереваясь разбить ему голову о толстые перила. Не отпуская захвата, он перегнул Петра через них спиной так, чтобы одновременно ударить его лбом о столб и переломить позвоночник; таким образом, в поле зрение Петра очутилась верхняя площадка лестницы — и с этого мгновения все переменилось, ибо осуществилось то, на что Петр уже перестал надеяться: на верхних ступенях показался герцог Альбрехт Вальдштейн, причем самый настоящий, не подставной, не Лжевальдштейн, и был его облик столь могуч и роскошен, что один лишь его вид, в сочетании с мыслью о близости его полков, поистине способен был зажать кое-кому рот, а то и вышибить дух, будь то сам император или курфюрст Максимилиан Баварский.
Здесь нет нужды подробно описывать лицо герцога, ведь мы уже видели его если не в оригинале, то в точном подобии. И знаем, что было это лицо не красивым и не безобразным, не худым и не толстым, иными словами, позволим себе дерзость назвать его лицо обыкновенным, тем более что его украшали усы и бородка, какие в те поры носили многие высшие офицеры; Вальдштейн сам ввел эту моду, отчего эти усы валиком с закрученными острыми концами и остроконечная же бородка и назывались «вальдштейнскими». Но чем лицо подлинного Вальдштейна — по крайней мере, в эту минуту — отличалось от физиономии подставного Вальдштейна в Меммингене, так это выражением спокойной самоуверенности и невозмутимости, которое из всех писавших Вальдштейна портретистов сумел передать один лишь Ван Дейк: челюсти не сжаты — ведь стиснутые зубы выражали бы сосредоточение воли, а Вальдштейну не было нужды напрягать волю хотя бы в малой степени, ибо все было ему по силам, и все, что делалось, делалось потому, что он это предвидел; перед ним все выстраивалось и распределялось так, как он того желал, все падало перед ним, если он хотел, чтобы это падало, и поднималось, когда это было в его интересах. Его слегка приоткрытые, чуть-чуть присобранные губы словно говорили: «Да, это меня устраивает. Да, вот это делается по моему плану. Да будет так, это я допускаю, это я разрешаю».
Теперь несколько слов о его одежде, роскошной до неправдоподобия — будто Вальдштейн разоделся к торжеству в честь победного окончания войны.
На нем был панцирь миланской работы из блестящей вороненой стали, инкрустированный красной смальтой, отчего доспех посверкивал алыми взблесками, словно тлеющие угли; поверх панциря лежал широкий воротник из мелких кружев в форме монеток, а через грудь наискось тянулась золотая перевязь, на которой висел огромный меч в черных, тоже блестящих ножнах, богато усаженных рубинами. Перевязь перекрещивалась с парчовой лентой, и нетрудно было себе представить, как бы красиво развевалась и реяла эта лента, когда бы владелец ее скакал на коне с ветром наперегонки. Между прочим, один неизвестный чеканщик, автор довольно распространенной работы, изобразил смеющегося герцога Вальдштейна на боевом коне, уделив особое внимание именно этой реющей по ветру ленте.
