American’eц (Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого) - Миропольский Дмитрий
— Прошу вас, прошу! — Княгиня NN пыталась отвлечь внимание брошенных женщин. — Играем в карты!
Но даже оказавшись за картами, дамы не столько играли, сколько обменивались двусмысленными замечаниями по поводу увиденного. Обсудили и своеобразные манеры графа Толстого, и скульптурную красоту его тела, и будто невзначай упомянутых съеденных врагов… Чуть поспорили, не позволяя себе выходить за рамки приличий, — и оставили особенно смелые мнения для обсуждения после, шёпотом в узком кругу.
Карты и очередная выходка Фёдора Ивановича вызвали в памяти дам одну историю, которая взбудоражила Москву, а следом и Петербург всего несколько лет назад. Тогда блестящий светский шалопай, прозванный cosa-rara — редкая штучка, — князь Александр Николаевич Голицын играл по-крупному с другим бесшабашным кутилой по прозванию le comte Léon — гетманским сыном графом Львом Кирилловичем Разумовским. Фантастические празднества, которые закатывал le comte Léon у себя в доме на Тверской и в имении Петровско-Разумовское, делались притчей всей первопрестольной.
После одного такого загула князь и граф оказались за карточным столом; cosa-rara поставил на кон свою жену, княгиню Марию Григорьевну, — и проиграл. Вышел редкий скандал, и даже несколько лет спустя дамы не отказывали себе в удовольствии вспомнить развод проигранной княгини с князем и её новое замужество.
К нескорому возвращению мужчин косточки московским светским львам со львицами уже были перемыты, и даже сплетни посвежее заканчивались.
— Во что здесь нынче играют? — между прочим осведомился Фёдор Иванович. Он уже вернул своему туалету прежний вид; образ святого Спиридона и таинственный овальный медальон снова покоились на груди под рубашкой.
Играли в вист, который давным-давно числился унылым развлечением степенных и солидных людей; играли в ломбер… Граф скривился. С тех давних пор, как он впервые сел за карточный стол, выигрывать и проигрывать ему доводилось немалые суммы. Из проигрышей выпутывался; когда же были деньги — не считал, а тратил на новую игру и кутёж. Притом игры предпочитал не солидные, коммерческие — вроде тех же виста с ломбером, — но азартные, где характер Фёдора Ивановича давал ему преимущество над любым противником. Своим напором граф побеждал порой даже чужое игрецкое счастье.
Толстой отдавал предпочтение гальбе-цвельфе, квинтичу, фараону — любой игре, где надо прикупать карты. Ещё в кадетском корпусе картёжные совместники заметили стратегмы Фёдора Ивановича. Недолго поиграв с человеком, Толстой разгадывал его характер и игру. Он узнавал по лицу, к каким мастям или картам противник прикупает, а сам оставался загадкой, поскольку физиономией владел по произволу.
Граф ещё раздумывал, стоит ли ему играть у когда за его спиною спокойный голос произнёс несколько рифмованных строк.
Матушка Фёдора Ивановича происходила из рода Майковых, так что стихи предка своего, Василия Майкова, граф знал не худо. Он обернулся и окинул взглядом того, кто цитировал из комического «Игрока ломбера», — господина немногим старше себя, лет тридцати. Тот сразу расположил к себе Фёдора Ивановича приятной наружностью, одеждой без вычурности и военной выправкой.
Князь NN поспешил представить обоим Толстым польского помещика Василия Семёновича Огонь-Догановского, а через несколько минут молодые люди уже разговаривали, как давние знакомые, рассевшись по турецким диванам и раскурив сигары. От поэзии галантного века возвратились к картам.
— Чем хорош фараон? — рассуждал Фёдор Петрович Толстой о любимой игре своего кузена. — Объясните, чем? Случайный выбор в системе с двоичным кодом! Глупо выдумано. На что нужны карты и все труды, которые в игре употребляются, когда в фараон и без карт играть можно?
— Как же, скажи на милость? — поинтересовался Фёдор Иванович.
— А так. Пишешь на листках, например, на одних — «колокол», на других — «язык». Потом банкёр листки перемешивает и спрашивает у понтёра: «колокол» или «язык»? Допустим, понтёр сказал «колокол». Если угадал, что у банкёра на листке тоже «колокол», — вот тебе и выигрыш!
— Рассуждения Фёдора Петровича весьма логичны, — согласился Василий Семёнович, пуская клубами сизый дым. — Не зря говорят, что ум человеческий — не пророк, а угадчик. Умозаключения, сделанные из общего хода вещей, могут оправдаться или нет. Но ум не может предвидеть случая. А случай, господа, — это мощное и мгновенное орудие провидения!
— Вот именно, — с улыбкой согласился Фёдор Иванович, — как раз про кузена дедушка наш сказал:
Фёдор Петрович насупился, а Фёдор Иванович продолжил:
— Случай и ещё раз случай! Он — царь и господин в настоящей игре. Что карты? Красивые листки, ничего больше. Но в том и штука, чтобы с ними в руках испытать свою удачу. Чтобы сразиться с неизвестностью и победить!
Раззадоренный граф продолжил. Знавшие его близко замечали: когда он хотел — умён был, как демон, и удивительно красноречив. В курительную пришли ещё несколько мужчин и с интересом слушали Фёдора Ивановича.
— Возьмём тот же фараон, — говорил граф. — Это поединок в чистом виде! За карточным столом, как у барьера на дуэли, сходятся два противника. В жизни редко доводится видеть, чтобы противники были равны, — то же и здесь. Понтёр желает всё выиграть, хотя может всё проиграть. Как ляжет карта, он не знает, но строит предположения. И банкёру неизвестно, какая карта выпадет следующей, он просто мечет из колоды одну за одной. Рука банкёра — словно рука судьбы. Играя против него, ты вступаешь в схватку с самой фортуной, с инфернальной неизвестностью…
— Случай, господа! — говорил граф. — Понтёр может избрать любую стратегию, а насколько она хороша — зависит только от случая. Пан или пропал, как говорят в родных краях господина Огонь-Догановского. Но я скажу иначе. Кто доверяет случаю, тот порой выигрывает. Кто пытается вычислить случай, измерить его — неминуемо проиграет. Потому что измерение подразумевает соблюдение правил. А какие правила могут быть у случайности? Никаких!
Фёдор Иванович припомнил слушателям слова философа Бертрана: случай — антитеза любого закона. И если кто утверждает, что исход события определяет случай — он просто признаётся, что не имеет представления, как этот исход определён.
— Понтёр якобы имеет стратегию, — говорил граф, — но на деле просто пытается обмануть непостижимую случайность — или переманить её на свою сторону. Кто знает, выходя к барьеру на дуэли, чей нынче случай? Дуэлянты меряются удачей; ты норовишь влепить другому пулю раньше и точнее, чем он влепит тебе. Так и понтёр всегда надеется, что его карта убьёт карту банкёра. Вот почему игра — чертовски, чертовски и ещё раз чертовски захватывающая штука!
Мужчины помолчали, обдумывая пылкую речь Фёдора Ивановича и смакуя отменные сигары, которыми угощал их князь NN. Тишину нарушил Огонь-Догановский.
— Я много наслышан о вас, граф, — сказал он и поднялся. — Вы, говорят, опасный соперник во всём, за что ни возьмётесь. Из пистолета стреляете превосходно. Фехтуете не хуже короля рапиры Севербека. На саблях рубитесь просто мастерски… Неудивительно, что игра так же близка вам, как и поединок. А о хладнокровии графа Толстого и у барьера, и за картами рассказывают совершенные чудеса. Так не угодно ли вам будет сыграть? Не в ломбер, а по-настоящему?
— Господа, господа, вы же знаете… — подал голос князь.
Его лучшие годы пришлись на царствование Екатерины Великой, которая запретила азартные игры. Конечно, порою князь тайком шалил в картишки, как и все в свете, однако внешние приличия старался соблюдать. Большая игра — дело серьёзное. К тому же по заведённому в столице порядку банкёр — всегда хозяин дома. А банковать противу закона в планы князя отнюдь не входило.
