Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 2 (худ. Клименко) - Дюма Александр (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗

— Неужели в течение целой недели вы не могли устроить так, чтобы видеться со мной хотя бы раз в день?

— Мне всегда мешали, господин Маликорн.

— Та-та-та…

— Спросите у других фрейлин, если не верите.

— Никогда не спрашиваю объяснения того, что сам знаю лучше других.

— Успокойтесь, господин Маликорн, скоро все переменится.

— Давно пора.

— Вы же знаете, что о вас всегда думают, видят ли вас или нет, — сказала Монтале с кошачьей ласковостью.

— Да, как же, думают!..

— Честное слово.

— Нет ли чего новенького?

— Относительно чего?

— Относительно моего поручения узнать, что творится у принца?

— Ах, дорогой Маликорн, в эти дни нельзя было даже подойти к его высочеству.

— А теперь?

— Теперь другое дело: со вчерашнего дня он перестал ревновать.

— Вот как! Отчего же прошла его ревность?

— Пошел слух, что король удостоил внимания другую женщину, и принц сразу успокоился.

— А кто пустил этот слух?

Монтале понизила голос:

— Говоря между нами, мне кажется, что принцесса и король просто сговорились.

— Ха-ха!.. — засмеялся Маликорн. — Это было единственное средство! А как же тот бедный воздыхатель — господин де Гиш?

— О, он совсем отставлен.

— Они переписывались?

— Да нет же! В течение целой недели я не видела, чтобы кто-нибудь из них взял перо в руки.

— А в каких отношениях вы с принцессой?

— В самых лучших.

— А с королем?

— Король улыбается мне, когда я прохожу мимо.

— Хорошо. Теперь скажите, какую женщину наши любовники решили сделать своей ширмой?

— Лавальер.

— Бедняжка! Нужно, однако, помешать этому, моя милая.

— Зачем?

— Затем, что господин Рауль де Бражелон убьет ее или себя, если у него возникнет подозрение.

— Рауль? Добряк Рауль? Вы думаете?

— Женщины имеют претензию считать себя знатоками человеческих страстей, — сказал Маликорн, — а сами не умеют читать ни в собственных сердцах, ни в собственных глазах. Словом, говорю вам, господин де Бражелон безумно любит Лавальер, и если она вздумает сделать вид, что обманывает его, он лишит себя жизни или убьет ее.

— Король защитит ее, — уверила его Монтале.

— Король! — воскликнул Маликорн.

— Конечно.

— Ну, Рауль убьет короля, как обыкновенного гусара.

— Вы с ума сошли, господин Маликорн!

— Нисколько; я говорю вам совершенно серьезно, милая Монтале, а сам я знаю, как поступить.

— Как?

— Я предупрежу потихоньку Рауля об этой шутке.

— Боже вас сохрани, несчастный! — вскричала Монтале, поднимаясь на одну ступеньку ближе к Маликорну. — Даже не заикайтесь об этом бедняге Бражелону.

— Почему же?

— Потому что вы еще ничего не знаете.

— А что случилось?

— Сегодня вечером… Никто нас не подслушивает?

— Нет.

— Сегодня вечером под королевским дубом Лавальер громко и простодушно заявила: «Не понимаю, как это, увидев короля, можно любить какого-нибудь другого мужчину».

Маликорн даже подпрыгнул на стене:

— Ах, боже мой, неужели она так и сказала, несчастная?

— Слово в слово.

— И она думает так?

— У Лавальер всегда что на уме, то и на языке.

— Это требует отмщения. Какие все женщины ехидны! — воскликнул Маликорн.

— Успокойтесь, дорогой Маликорн, успокойтесь!

— Напротив, зло нужно пресечь в корне. Нужно вовремя предупредить Рауля.

— Эка придумал! Теперь уже поздно, — ответила Монтале.

— Почему?

— Эти слова Лавальер…

— Да.

— Эти слова…

— Ну?

— Дошли до короля.

— Король знает их? Они были переданы королю?

— Король слышал их.

— Ohime 4, как говорил господин кардинал.

— Король находился в то время недалеко от королевского дуба.

— Следовательно, — заключил Маликорн, — теперь у короля и принцессы все пойдет как по маслу, а козлом отпущения явится бедный Бражелон.

— Вы совершенно правы.

— Это ужасно!

— Ничего не поделаешь.

— Да, пожалуй, лучше не становиться между королевским дубом и королем, не то такой маленький человек, как я, мигом будет раздавлен, — промолвил Маликорн после минутного размышления.

— Сущая правда.

— Подумаем теперь о себе.

— Как раз то самое, чего и я хотела.

— Откройте же свои прелестные глазки.

— А вы давайте сюда ваши большие уши.

— Приблизьте ваш крошечный ротик, чтобы я мог крепче поцеловать вас.

— Вот он, — сказала Монтале и тотчас сама ответила звонким поцелуем.

— Разберемся во всем как следует. Господин де Гиш любит принцессу, Лавальер любит короля; король любит принцессу и Лавальер; принц не любит никого, кроме себя. Посреди всех этих любовных историй даже дурак сделал бы себе карьеру, а тем более такие рассудительные люди, как мы.

— Вы всё носитесь со своими мечтами.

— Вернее, со своими фактами. Позвольте мне быть вашим путеводителем, моя дорогая; кажется, до сих пор вы не могли пожаловаться на мои советы, не правда ли?

— Не могла.

— В таком случае пусть прошлое служит вам порукой за будущее. Так как здесь каждый думает о себе, подумаем о себе и мы.

— Вы совершенно правы.

— Но только исключительно о себе.

— Идет!

— Союз наступательный и оборонительный!

— Клянусь, что буду свято исполнять его.

— Протяните руку; вот так: все для Маликорна!

— Все для Маликорна!

— Все для Монтале! — отвечал Маликорн, протягивая руку, в свою очередь.

— А теперь что же делать?

— Держать постоянно глаза открытыми, насторожить уши, собирать улики против других, не давать никаких улик против себя.

— По рукам!

— Идет!

— Решено. А теперь, когда договор заключен, прощайте.

— Как прощайте?

— Да так. Возвращайтесь в свою харчевню.

— В свою харчевню?

— Да; ведь вы же остановились в харчевне «Красивый павлин»?

— Монтале, Монтале, вы сами выдали себя! Вы отлично знали о моем пребывании в Фонтенбло.

— Что же это доказывает? Что вами занимаются больше, чем вы заслуживаете, неблагодарный!

— Гм…

— Возвращайтесь же в «Красивый павлин»!

— Ах, какая незадача!

— Почему?

— Это совершенно невозможно.

— Разве не там ваша комната?

— Была, а теперь нет.

— Нет? Кто же у вас отнял ее?

— А вот послушайте… Как-то раз, набегавшись за вами, я пришел, едва переводя дух, в гостиницу, как вдруг вижу носилки, на которых четверо крестьян несут больного монаха.

— Монаха?

— Да. Старика францисканца с седой бородой. Смотрю, несут этого больного монаха в гостиницу. Я поднимаюсь за ним по лестнице и вижу, что его вносят в мою комнату.

— В вашу комнату?

— Да, в мою собственную комнату. Думая, что произошла ошибка, зову хозяина; хозяин заявляет мне, что комната была снята мной на неделю, срок истек, и теперь ее занял этот францисканец.

— Вот как!

— Я сам воскликнул тогда: вот как! Больше того, я хотел рассердиться. Я опять поднялся наверх. Я обратился к самому францисканцу. Хотел доказать ему неучтивость его поступка. Но этот монах, несмотря на всю свою слабость, приподнялся на локте, вперил в меня огненный взгляд и сказал голосом, который годился бы для командования кавалерийским отрядом: «Выкиньте этого нахала за дверь!» Это приказание было моментально исполнено хозяином и четырьмя носильщиками, которые спустили меня с лестницы немножко скорее, чем я сам спустился бы. Вот почему, дорогая, я оказался без крова.

— Но кто такой этот францисканец? — спросила Монтале. — Что он, генерал ордена?

— Наверное; мне послышалось, что его величал так вполголоса один из носильщиков.

— Итак?.. — протянула Монтале.

— Итак, у меня нет больше ни комнаты, ни гостиницы, ни крова, и все-таки я решил, как и мой друг Маникан, не ночевать под открытым небом.

— Что же делать? — вскричала Монтале.

— Вот именно!