Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
— Какого черта! — рассердился Петр Иванович, когда слуги подвели ему коня.
— О доктор, позвольте избавить вас от грязных скотов… Одно прикосновение к ним оскверняет, клянусь.
— Да отпустите меня наконец!
— Мы так рады, так рады, что вы невредимы! Случись что с вами, господин Али с нас головы поснимает. Сарыки — опасный народ. Господин Али их облагодетельствовал: разрешил им, беглецам, поселиться в нашем поместье, а они чуть что — за ножи хватаются…
Петр Иванович никак не мог понять, с чего вдруг управляющий проявлял столько беспокойства и заботы. И, только взглянув в конец улочки, понял, в чем дело.
Через селение двигалась пышная процессия, точно сошедшая с персидской миниатюры. Впереди вышагивал высоченный прислужник, ведя под уздцы длинногривого кашмирского пони, груженного кальянами, шкатулками с табаком, мангалкой, полной пышущих жаром углей. Вслед тряслись на белых ослах зурначи, усердно дувшие в свои визгливо звучавшие инструменты. От писка и визга заметались, залаяли, завыли собаки. Здоровенные, вооруженные с головы до ног верховые слуги сгрудились вокруг Али Алескера, восседавшего на тонконогом «текине» караковой масти. Помещик внешне преобразился. Он сменил свой черный европейский костюм на курдский камзол — кепенек — и свободные шаровары, перепоясанные йезидским шелковым поясом. Вместо модных ботинок он обулся в исфаганские строченые туфли. Голову от солнца защищала буджнурдская войлочная шапка, из–под которой поблескивали маслянистые его глаза. Гранатовые губы Али Алескера сияли над его ассирийской бородой полураспустившимся бутоном. Кортеж замыкал паланкин, шелковые шторки которого укрывали, несомненно, женщину. Вооруженные всадники охраняли с тыла эскорт. Доктору безумно захотелось согнать с алых губ Али Алескера вечную его улыбочку, и он закричал:
— Честное слово, господин Алескер, люди мрут как мухи в вашем благодатном поместье!
Бутон губ Али Алескера распустился в очаровательный цветок смеха.
— Что поделать, господин профессор, эх, тьфу–тьфу! Пока один абрикос поспеет, сотня обсыпется.
— Отвратно!.. Тошно!..
Но доктор просчитался. Согнать улыбку с лица Али Алескера было невозможно.
— О Абулфаиз, и охота вам, дорогой профессор, выбирать подобную клоаку для своих прогулок. Ведь так хорошо дышится на дорожках среди роз нашего Баге Багу.
— Прикажите вашим холуям мне не мешать.
— О, разве они смеют… Лечите сколько душе угодно! Но позвольте вам сообщить приятнейшую новость: к нам в наши края пожаловал высокий гость, сам их высокопревосходительство генерал–губернатор. Вы хотели его видеть. Едем в Долину Роз! Там мы устраиваем «гарден партей» — пикничок, так сказать.
Господин Али Алескер говорил так ласково, так убедительно, что пришлось уступить. Петр Иванович, перевязав руку юноше, забрался в седло. Помещик подогнал своего коня вплотную к доктору, уперся коленом в его колено и, помахивая плеткой, принялся доверительно объяснять, как трудно сейчас живется помещику.
— Сердце болит. Мы с нашей нежной супругой, — и он кивнул в сторону паланкина, — возмущены. Да, да, возмущены, тьфу–тьфу! Мои либеральные взгляды… Я не терплю произвола властей. Пусть я потону в своей крови, если ваши упреки неправильны. О, чиновники в Тегеране все взяточники, мздоимцы, мерзавцы! Система прогнила…
— Но сарыки живут в вашем Баге Багу, — не удержался доктор, работают у вас и на вас.
— Увы! Налоги, налоги, без конца налоги! Сборщики податей из Мешхеда одолели. Имеют наглость требовать с меня налоги, с меня — самого Али Алескера — и за кого? За каких–то перебежавших от Советов бесштанных сарыков! Во вторник являются канцелярские крысы и пищат: «Плати! Недоимки за тобой. Ты уже пять лет не платишь». Какое нахальство!
Али Алескер гордо выпятил свой животик и потер верхнюю губу, над которой полагалось расти усам, но усы Алескер брил начисто.
— Нет, тем налогосборщикам, кто полезет в Баге Багу, я не дам ни крана. Если генерал–губернатор опять заговорит о недоимках, я надену на мысли плащ забвения.
Но доктор попытался повернуть разговор на сарыков:
— Ужасно живут ваши крестьяне. Почему бы вам им не помочь?
— Вы думаете? О, это идея! Эх, тьфу–тьфу! Здорово! Я им помогу, и мне народ отдаст на выборах голоса. И я в меджлисе! О! Слава, почет… Вы гений, доктор! Впрочем…
Петр Иванович хотел разъяснить, что ничего подобного он не имел в виду.
Но Али Алескер уже не слушал.
— Эй, Кули, сюда! — завопил он.
Подбежал сарык в лохмотьях и поцеловал носок сапога Али.
— Говори!
— Ваше приказание, господин, на руках моих и на сердце.
— Сколько ты получил дохода. Кули?
— У вашей милости я арендую один джуфт*. Аллах дал мне собрать восемьсот сорок фунтов риса. Триста фунтов отдал за аренду. Оставшийся рис я продал вашему управляющему. Получил за них восемьсот шестьдесят кран. Я арендовал вашего вола. Заплатил сорок восемь кран. За воду я отдал управляющему двадцать кран. За семена семьдесят кран. Да в счет налогов сто двадцать два крана он взял. Господин управляющий говорит, что столько берет с каждого джуфта государство.
_______________
* Д ж у ф т — участок земли, который можно вспахать на паре
волов за день.
— Ха, эй ты, о царь всех бухгалтеров! Тьфу–тьфу. Сколько же ты получил чистого дохода, Кули?
— Ваша милость, у меня осталось триста пятьдесят кран. Но жена, дети. Надо одеть, обуть. Опять же еда!..
— Да, ты богач, Кули!
— О господин, у меня семь детей…
— Не серди бога. У тебя красивенькая дочка. Я видел.
— Ей только одиннадцать лет!
— Э… — Али чуть скособочил голову на паланкин и гораздо тише заметил: — Э, она совсем созрела… Такая пышнотелая и тут и здесь. Такая раскрасавица стоит восемьсот — девятьсот кран. Привези ее ко мне во двор… Вот у тебя и деньги, целый капитал!
Лицо сырака сморщилось не то в улыбке, не то от боли. Он склонил голову и что–то пробормотал…
Когда они немного отъехали, Али Алескер заметил:
— Упрям, как все сарыки. Ах, тьфу–тьфу! Да паду я жертвой вашего языка, профессор! Ваша доброта находит путь к моему нежному сердцу. Но, клянусь, на мне уже седьмой саван истлел бы, дай я волю всякой сарыкской сволочи. Все сарыки — бездельники. Совсем при Советах развратились. Хоть и бежали от большевиков, а сами большевистского духа понабрались, правда, моя нежная подруга?
Молодой голос из–за шторки паланкина ответил:
— Али правильно говорит: с чернью говорят не языком, а палкой.
— Умница, умница, моя нежная подруга. Княжна у меня очень правильно рассуждает. О Абдулфаиз, я скоро последние штаны старьевщику понесу. Мы, помещики, совсем обнищали. Возьмите Баге Багу — наше имение. Сорок четыре тысячи налог на рис, четырнадцать тысяч на тутовник, сто пятьдесят три тысячи жалованье лодырям слугам, восемьдесят восемь на покупку голландского бильярда…
Али Алескер отлично разбирался в хозяйстве. Под конец он захлебнулся в цифрах и застонал:
— О моя нежная княжна, придется тебе продавать пирожки с морковкой на мешхедском базаре, а твоему любимому супругу торговать старыми бутылками.
Доктор не сдержал улыбки. Накануне вечером в его присутствии управляющий доложил господину Алескеру, что от арендаторов, тех самых нищих сарыков, поступило за пашни шестьсот десять тысяч кран, за тутовые сады сто пятьдесят тысяч и за аренду сто тысяч.
Но Петр Иванович промолчал. Подслушал он невольно. Управляющий не мог и представить себе, что доктор понимает по–туркменски.
Ехать пришлось долго. Долина Роз оказалась далеко. А гостеприимный хозяин даже не вспомнил, что его дорогой гость не завтракал. Возможно, Али Алескер решил наказать Петра Ивановича за излишнюю любознательность во время утренней прогулки в сарыкском селении.
Впрочем, жаловаться не приходилось. Встреча с генерал–губернатором провинции уже давно входила в планы Петра Ивановича. Экспедиция работала в Хорасане много месяцев, и все видели огромную пользу от нее. Однако администрация больше мешала, чем помогала. Доктор лечил и спасал от смерти. Чиновники сладенько улыбались и раскланивались. Улыбки исчезали и спины делались деревянными, едва экспедиции требовался мешок риса или ослы для перевозок. В канцеляриях просьбу встречали непроницаемыми лицами и недоуменным пожатием плеч, словно об экспедиции слышали впервые. Доктор тихо свирепел. Алаярбек Даниарбек философствовал: «Когда перс–чиновник умывается, у него вода с рук не стекает». И действительно, на жалованье никто здесь не жил. Кораном исчерпывалась вся человеческая и государственная мудрость. А чиновничья мудрость заключалась в том, как бы обойти закон похитрее. Законы корана Алаярбек Даниарбек знал не хуже любого крючкотворца–чиновника. Никто в Хорасане ничего не делал без взятки, а доктор запретил давать взятки. Но экспедиция нуждалась в продуктах, транспорте, проводниках… Алаярбек Даниарбек добывал мясо и муку, верблюдов и лошадей, переводчиков и чернорабочих. Он являлся в канцелярию уездного начальника и начинал разговор издалека: «Пророк к дурным качествам человека относил гнев и суровость сердца. Аллах наградил нас кротостью. Гораздо выше гнева в человеке пророк почитал приветливость. Качество это — признак глубокого ума». От таких речей начальнику уезда сразу делалось не по себе. Волей–неволей он проникался почтением к маленькому самаркандцу, разглагольствовавшему с таким апломбом. А Алаярбек Даниарбек говорил уже более неприятные вещи: «Пророк возгласил: «Нет правоверия у того, кто не оправдывает возлагаемых на него надежд. Злоупотребление доверием — смертный грех». Его величество шахиншах совершал паломничество к золотокупольному мавзолею имама Резы, да хранится имя его в сердцах правоверных. Автомобиль шахиншаха застрял по дороге в яме. Его величество соблаговолил подозвать министра путей сообщения и задал ему только один вопрос: «Что это такое?» — «Яма», — трепеща ответил министр. «В яму его!» — воскликнул всемилостивый государь. И министра закопали в ямке. Известно ли вам, господин начальник уезда, что наша экспедиция совершается с соизволения шахиншаха? Известно ли вам, что начальник экспедиции, великий ученый, вместилище знаний, звезда профессорства, мой господин, еще не писал жалобу в Тегеран к престолу шахиншаха? Не известно! Но он напишет обязательно. А вы, ваша милость, даже не министр, а всего–навсего начальник какого–то плохонького уезда…»
