Наместница Ра - Ванденберг Филипп (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Тем не менее слова верховного жреца не умиротворили Сененмута.
— Я возвел бесчисленные храмы во славу богов. Этот будет последним, — заключил он.
Пуемре охватила ярость, и он в сердцах воскликнул:
— Так и случится, если ты и дальше будешь заливаться вином, как потаскуха у городских ворот!
Сененмут кивнул, но отвечать жрецу не стал. Выдержав паузу, он закончил тем, что все время порывался сказать:
— Дом Амона выстроен, не завершен лишь зал, посвященный путешествию Хатшепсут в страну Пунт. Я возвел два гипостильных зала к Северу и к Югу и поставил больше сотни колонн. Глубоко в гору увел я святилища: одно — Анубису, а второе, с позолоченными ликами богини на капителях, устремленными на запад и восток, — златорогой Хатхор. Наверху, в сокровенном святилище Амона-Ра устроил я так, что раз в году, когда день и ночь сравняются, лика бога коснутся светозарные длани Ра. Пуемре, по возвращении Хатшепсут ты должен закончить зал с рельефами о стране Пунт. Пусть писцы и резчики выслушают рассказы царицы и каждое ее слово увековечат на стенах, чтобы еще миллионы лет восславляли Мааткару, женщину-фараона.
Послушав унылые речи Сененмута, верховный жрец хотел было дать ему отповедь, убедить его, что все покажется в ином свете, как только выветрятся пары дельтского вина, но увидел, что все возражения бесполезны, и в смятении промолчал. А Сененмут, твердо ступая против ветра, размеренным шагом пошел по пандусу, ведущему на среднюю террасу, и исчез за колоннадой. Там из тайника он вытащил кожаный мешок с вином и, запрокинув голову, направил мощную струю в открытый рот, даже не опасаясь, что может захлебнуться. Остаток он зажал под мышкой, осторожно выглянул из-за колонны, чтобы удостовериться, ушел ли Пуемре, и, окрыленный, снова взлетел на верхнюю террасу.
С заходом солнца буря утихла, и Сененмут сел на порог у входа в святая святых. Куда бы он ни глянул, отовсюду на него смотрела Хатшепсут — со стен, с колонн и даже с потолка, где красовалось ее имя: Мааткара, царь Верхнего и Нижнего Египта, дочь солнца, возлюбленная Амона, одаренная вечной жизнью.
Коленопреклоненная, шествующая, восседающая — повсюду была запечатлена Хатшепсут: в статуях из мерцающего зеленого гранита, из красноватого мрамора, из белого алебастра. Сененмут лично контролировал каждый удар резца по камню, каждый росчерк на стене, и никакой разметчик не мог схалтурить, ибо архитектор выверил каждую ладонь своего детища.
Храм, возведенный на западном берегу Нила, стал символом его собственной жизни. Разве не создал он из ничего произведение, равного которому еще не было? Разве не вложил он все жизненные силы, на какие был способен, в проект этого сооружения, отняв у камня всякую тяжесть и обходясь с грандиозной стройкой как с возлюбленной — нежно, вдохновенно, с обожанием?
А затем, по прошествии многих лет правления Хатшепсут, все переменилось. Ее любовь к нему, его любовь к ней. И потому храм у подножия западного нагорья стал обретать все более причудливые формы: кривизну очертаний, асимметричность пристроек, излишество декора. Пуемре, названный Мааткарой надсмотрщиком всех священных построек царства, объяснял это пристрастием Сененмута к вину, которому тот предавался все больше. Но на самом деле не вино, а их отношения с Хатшепсут привнесли хаос в его Ба, в его душу. И все равно Пуемре считал, что этот храм, несмотря на все свои слабости, вознесся на недостижимые доселе высоты искусства и красотой своей обязан исключительно гению Сененмута.
Тени от колонн удлинились, и, когда рабочие удалились в свои жилища, а в долину спустилась тишина, Сененмут встал и бесшумно сошел на нижнюю террасу, особую прелесть которой придавали два Т-образных бассейна. Величайший из великих склонился над зеркальной гладью и всмотрелся в свое отражение, будто в ангела-хранителя Ка, оберегавшего его всю жизнь. Сененмут улыбнулся, потому что улыбался его Ка. В это мгновение он вряд ли удивился бы, если бы Ка сказал ему пару ободряющих слов. Но отражение молчало.
Сененмут поднялся и, обозрев все вокруг, покинул храм через боковой выход. Он прошел несколько шагов на восток, к Великой реке. У подножия невзрачного холма, насыпанного из строительного мусора и скатанных обломков пород: валунов, булыжников, гальки, — он сдвинул каменную плиту, за которой открылся подземный ход. Не сразу удалось Величайшему из великих получить язычок пламени и зажечь масляный светильник с помощью палочки для добывания огня. Справившись наконец, он протиснулся в щель, поднатужился и снова закрыл плитой брешь, а потом, осторожно ступая, двинулся по казавшемуся бесконечным проходу, ведущему по прямой на запад, под храм.
Сененмут хранил эту свою тайну как зеницу ока, ибо, пусть его и называли Величайшим из великих царства, он был простым смертным, которому не подобало упокоиться в храме. Если бы надсмотрщик всех священных построек царства проведал о таком кощунстве, то немедленно прекратил бы строительство. А Сененмут замыслил хотя бы после смерти быть неразлучным с женщиной, которую любил всю жизнь.
Проход вел под углом к кладовой, сейчас пустовавшей, а от нее через тридцать шагов — к камере, в центре которой стоял саркофаг. Здесь было все подготовлено: аккуратно сложенный строительный камень, молот и прочие инструменты. Каменные блоки были идеально подогнаны друг к другу, и Сененмут начал закладывать вход, тщательно, как его учил Инени.
Чем выше поднималась стена, тем медленнее работал Сененмут, потому что с каждым рядом кладки росло осознание того, что путей к отступлению нет и последний камень, уложенный без единого зазора, будет замком, который не открыть во все времена. Пламя светильника заколебалось, и на мгновение заколебался Сененмут, но все же поднял последний блок и закончил кладку.
Исчезновение главного архитектора повергло всю знать и чиновников царства в беспомощную растерянность. Строители молчали, ибо любили своего начальника. И поскольку не обнаружилось никаких следов, пошел слух, будто боги забрали к себе гениального архитектора, чтобы он не смог построить для смертных сооружений более прекрасных, чем те, что на небесах.
Весть о том, что юный фараон чудесным образом спасся в номе священных сикиморов, глашатаи разнесли по всей стране. Народ ликовал, жрецы потрясали своими посохами в знак благодарности богам. Пуемре, первый пророк Амона, в храме Карнака собрал вокруг себя всех жрецов царства, чтобы держать совет, кто после исчезновения Сененмута должен управлять государством.
Бритоголовый Юнмутеф, когда-то читавший ритуальные тексты при коронации Хатшепсут, поднялся и произнес:
— Для чего нам искать правителя? Разве чудесное спасение фараона Тутмоса не проявление воли богов?
Пуемре, первый пророк, возразил:
— Тутмос еще молод, почти дитя, слишком юн, чтобы править Верхним и Нижним Египтом. По этой причине и взяла Мааткара Хатшепсут скипетр и плеть в свои руки.
— С той поры Нил уже десять раз выступал за берега, — напомнил Юнмутеф и осторожно добавил: — Кто-нибудь вообще еще верит, что фараон Мааткара вернется?
Тут поднялся такой шум и гвалт, какой бывает только перед дворцом фараона в День сбора дани. Одни даже саму постановку такого вопроса рассматривали как вызов богам; многие же отвечали им, что царица отправилась в овеянную легендами страну далеко за великим океаном и никто не знает туда пути, чреватого тысячами опасностей. А Юнмутеф распалился еще больше.
— От фараона, обретающегося в стране Пунт, Египетскому царству столько же пользы, сколько журавлю восточной пустыни от лягушки в нильских болотах, — заявил он. — Тутмос уже не ребенок, а возмужавший юноша, и мы сами короновали его на царство. Он должен исполнять свои обязанности.
Старейший из жрецов Хем Нетер порылся в ветхом свитке и провозгласил:
— По древнему закону фараон имеет право покидать земли Нила только для преследования врагов. А Мааткара вовсе не выступила в поход, чтобы усмирить врагов Египта, так что она попрала священный закон царства.
