Другая сторона - Семенов Андрей Вячеславович (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
— Это обычное дело, — перебил фон Гетц, в котором уже проснулся пилот. — Ведомые подвергаются большему риску быть сбитыми, потому что…
— Не перебивайте, пожалуйста, — осадил его Головин. — Соотнося размеры потерь с количеством и качеством истребителей СССР и Германии, можно прийти к определенным выводам. СССР производит больше истребителей, они поступают к нам и по ленд-лизу. Своими характеристиками наши новейшие истребители превосходят германские. А потери в летном составе все равно выше, чем в люфтваффе. Значит, проблема упирается в низкое качество подготовки пилотов. Впереди летняя кампания сорок третьего года. В этом году нам необходимо добиться безусловного господства в воздухе если не на всем протяжении советско-германского фронта, то хотя бы на наиболее значимых его участках. Так вот, советским командованием принято решение о сформировании Отдельной истребительной эскадрильи из числа летчиков — Героев Советского Союза. В состав эскадрильи будут зачислены только лучшие пилоты, отобранные со всех фронтов. Штучный, так сказать, товар. Каждый — на вес золота. Эскадрилья будет иметь задачей установление господства в воздухе на заданном участке фронта в заданное время. Потери в личном составе эскадрильи исключены как по военным соображениям, так и по политическим. Во-первых, мы не можем позволить, чтобы сбивали Героев, а во-вторых, гибель даже одного пилота из Отдельной эскадрильи может негативно отразиться на боевом духе пилотов во всех ВВС. Если от огня «мессершмиттов» горят даже Герои, то, что тогда требовать от рядовых летчиков? Задача ясна?
— Так точно, господин генерал.
— Итак, вы должны ликвидировать у пилотов Отдельной эскадрильи пробелы в теории пилотирования и довести до совершенства тактику ведения воздушного боя в различных условиях до начала летней кампании. Вы принимаете мое предложение?
XXIII
16 апреля 1943 года.
Н-ский аэродром, Московская область
Возле КПП прогуливался солдат с винтовкой. Мятая шинель на нем нашла своего владельца, предварительно побывав на нескольких покойниках. От полы был отхвачен клок, один рукав обгорел, а на спине грубо и неумело были заштопаны четыре дырки — память о свидании шинели с немецким пулеметом. Шапка третьего срока была слишком мала, чтобы уместиться на умной голове часового, и норовила съехать набок или на затылок. Боец тот то и дело поправлял ее, водружая на определенное Уставом место.
Вправо и влево от часового на сотни метров уходили два ряда колючей проволоки, между которыми была протоптана широкая тропинка. Наметанный взгляд диверсанта враз бы определил, что это — «зона», а по периметру через равные интервалы времени ходит патруль, проверяя его крепость и нерушимость.
За бойцом в ветхой шинели были врыты в землю непременные атрибуты и спутники часового — одноногий навес-грибок и полосатый шлагбаум. За колючей проволокой справа от шлагбаума стояла деревянная изба караулки, над которой на деревянном шесте не развевался и уж тем более не гордо реял, а по случаю полного штиля уныло свисал «жовто-блакитный» полосатый флаг ВВС.
На крылечке караулки лениво курил младший сержант и как мог подбадривал часового:
— Ничего, Бердымухаммедкулиев, через двадцать минут пойду смену разводить. Сменишься, отдохнешь.
Бердымухаммедкулиев нисколько не обрадовался такой новости. Он уже целых два месяца служил в армии, но сколько ему еще осталось — не знал ни Аллах, ни товарищ Сталин. Пускай он даже и сменится через двадцать минут, но положения вещей это не изменит. К родным баранам, коих у его семьи аж пятьдесят четыре головы, он вернется нескоро.
Часовой, убивая время действительной военной службы, побрел от одного конца шлагбаума к другому, повернувшись к доброму младшему командиру спиной.
Идиллическую тишину апрельского утра нарушила «эмка» — убогая дочь отечественного автопрома. Она возникла из ниоткуда и остановилась метрах в трех от шлагбаума. Дверцы машины не открылись.
В голове часового включилось сложное счетно-решающее устройство, которое после предварительной обработки информации послало в конечности импульс к действию. Бердымухаммедкулиев неуклюже сдернул винтовку и направил ее штыком в сторону радиатора. Выговаривать положенное в таких случаях приветствие «Стой! Кто идет?» на чужом и пока еще не освоенном в совершенстве языке сообразительный часовой посчитал излишним, рассчитывая на младшего сержанта как на сурдопереводчика.
Так несколько минут, не тратя запас воздуха на разговоры, и стоял Бсрдымухаммедкулиев, как матадор перед быком, вперив штык в радиатор машины. Наконец левая дверца раскрылась настолько, что на подножку машины вальяжно легла нога в яловом сапоге. Скрипнув сильнее, дверца распахнулась шире, позволив сползти на подножку второй ноге. Теперь оба сапога составляли пару. В третьем действии первого акта дверь с драматической таинственностью распахнулась настежь и на пороге «эмки» возник солидный сержант с красными погонами из того самого материала, который в мирной жизни шел на одеяла. Поправив, не слезая с подножки, ремень, сержант, брезгливо не обращая внимания на штык с приделанным к нему часовым, посмотрел поверх его головы и обнаружил разводящего возле караулки.
— Товарищ младший сержант! — хорошо поставленным голосом миланского бельканто обратился водитель.
Младший сержант, солдатским чутьем уловивший прилет незримой пока большой птицы, встрепенулся и прошмыгнул под шлагбаумом за периметр колючки.
— Подойдите сюда! — пригласил важный сержант, не покидая своего места.
Младший сержант на полусогнутых, придерживая планшет, подбежал к машине.
— Товарищ младший сержант, — окликнул его изнутри тихий властный голос. — Нам нужно проехать. Пригласите начальника караула, а еще лучше — коменданта аэродрома.
— Есть! — козырнул младшой.
Минут через пятнадцать перед шлагбаумом показался полный, начинающий лысеть подполковник в кожаном реглане, но без фуражки — комендант аэродрома. Сын крестьянина явно гордился своими новенькими золотыми погонами с голубыми просветами, которые до революции носили одни только баре. Он даже фуражку манерно держал в руке на отлете, как Онегин цилиндр, и не прошел, а прошествовал к шлагбауму. Всем своим видом этот человек давал понять, что он один тут занят делами, на нем одном только и держится большое и неугомонное аэродромное хозяйство. Все остальные только и делают, что ничего не делают, отлынивают и норовят получить водку по фронтовому довольствию, хотя был приказ Сталина о том, что водку давать только частям, находящимся на передовой. А с некоторыми прохожими, которые позволяют себе гордо подкатывать к режимному объекту на своих лимузинах, вообще неплохо было бы разобраться построже, и уж, во всяком случае, необходимо проверить у них документы.
Не успел комендант озвучить свои мысли и приказать разводящему выяснить, кто и по какому делу решился его беспокоить, как из другой дверцы бодро вышел немецкий подполковник при всех крестах и нашивках. Несколько секунд вальяжный подполковник таращил глаза на немца и хватал ртом воздух, не в силах соотнести появление немецкого офицера с режимностью объекта и положением на фронте.
— Это здесь? — спросил немец у кого-то в машине.
Услышав произнесенные, пусть с акцентом, но русские слова, комендант струхнул. Он уже наслышался о зверствах немцев и их вероломстве. Раз этот немец прибыл на советской машине и расхаживает в глубоком тылу совершенно свободно при полном параде, то произошло что-то невероятное. Возможно, фашисты сбросили десант с целью захвата аэродрома, а возможно… переворот в Москве!
Об этом было страшно даже подумать.
Коменданту не дали додумать его тревожную думу, потому что следом за немцем из машины вылез генерал в шинели, но без папахи. Полированная лысина генерала пускала веселые зайчики в ответ солнечным лучам.
— Вы комендант аэродрома? — уточнил генерал.
— Комендант аэродрома подполковник Волокушин, — оробев и вконец запутавшись, отрапортовал комендант. — За время вашего отсутствия никаких происшествий не случилось!
