Идя сквозь огонь (СИ) - Зарвин Владимир (книги онлайн полные версии txt) 📗
Но планам его не суждено было сбыться. В одно сырое ветреное утро к острову подошел небольшой парусник, когда-то доставивший датчанина на Голый Остров.
При виде его сердце бывшего пирата болезненно сжалось, словно его стиснули железными щипцами. Чутье, редко когда обманывавшее Харальда, подсказывало, что на сей раз ему не отвертеться от участия в чужой войне…
В верности своей догадки он убедился, когда его вызвал к себе Ларс. Швед сиял, словно новый серебряный тайлер, и это подтверждало худшие опасения морехода.
— Ну, вот и пришел твой заветный час, — с улыбкой обратился он к Магнусену, — гонец принес весть, кою мы все так ждали! На днях за нами придут шведские корабли, так что готовься выступить в поход. Или ты не рад известию?
— Я возрадуюсь, когда поход удачно завершится… — ответил Харальд, стараясь не выдавать голосом свои истиные чувства.
— Недурная отговорка! — причмокнул языком швед. — Впрочем, я не удивлен. Люди, подобные тебе, служат лишь собственным интересам и не радуются успехам других!
Но в каждом деле можно найти светлые стороны. Разве тебе не в радость после стольких лет сухопутной жизни вновь выйти на морские просторы, вспомнить свое боевое прошлое?
— По правде сказать, я все эти годы пытался его забыть, — криво усмехнулся датчанин, — но раз уж пришло время воспоминаний, стоит вспоминать все!
На самом деле Харальд никогда не забывал своей прошедшей жизни и хранил в памяти даже те события, мысли о которых причиняли ему боль. Навсегда осталось с ним и воспоминание о том страшном дне, когда он потерял Ингрид и Строри…
Очнулся он в тесной, полутемной комнатенке, на ложе из звериных шкур. В то, что он жив, верилось с трудом. Свет проникал в помещение сквозь узкую, проделанную под потолком, бойницу.
Где-то поблизости гулко капала вода, тянуло холодом и сыростью. Голова и руки датчанина были перевязаны какой-то ветхой тканью, пропитанной маслянистой, дурно пахнущей жидкостью.
Он застонал, вспомнив все случившееся с ним прежде, чем его поглотила тьма. Попытался встать, но не смог. Левая половина тела больше не повиновалась ему. От ярости и отчаяния Харальду хотелось кричать, но из уст его вылетал лишь сдавленный хрип.
Откликаясь на него, из полумрака вынырнуло чье-то лицо, бледное и озабоченное. Это было лицо его старшего сына. Олафу тоже досталось от пожара. Кисть его левой руки была перевязана бинтами, на щеке багровел свежий ожог.
Видя, что отец пришел в себя, мальчик встал и куда-то вышел. Вернулся он в сопровождении сухонького старичка, несущего на подносе кувшин с питьем и какие-то мази. Судя по просторной темной одежде и шапке особого фасона, старичок был лекарем.
Он смазал ожоги Харальда маслянистой мазью, присыпал рану на голове каким-то порошком и велел ему выпить содержимое кувшина. От питья шел резкий, дурманящий запах, но Харальд, превозмогая отвращение, сделал пару глотков.
В голове датчанина зашумело, перед глазами поплыли цветные круги, но боль, нещадно сверлившая тело, куда-то унеслась. Одновременно с этим к Магнуссену вернулась речь.
Он спросил у лекаря, отчего ему неподвластна левая часть тела. Старик ответил, что это следствие удара по голове и что современная медицина еще не научилась бороться с подобным недугом.
Все в руках Божьих. Если Господу будет угодно, он возвратит Харальду подвижность, если нет — придется доживать век калекой.
Услышав это, Харальд заскрипел зубами от бессильной ярости. Если он не обретет прежнюю ловкость и силу, тевтонец расправится с ним, не раздумывая. Куратор ценил в слугах лишь способность убивать, а именно ее датчанин утратил вместе с подвижностью.
Но он по-прежнему оставался посвященным в дела тевтонца и в случае, если бы его захватила стража, мог рассказать ей о происках фон Велля. Ясно, как божий день, что Командор захочет избавиться от столь опасного свидетеля.
Неужели конец? Харальд внутренне напрягся, пытаясь заставить двигаться левую руку. Ему удалось слегка согнуть ее в локте и пошевелить пальцами. Но в следующий миг силы покинули датчанина, и рука беспомощно упала долу.
Он вздрогнул, услышав в отдалении знакомый лязг шпор. Дубовая дверь в комнату отворилась, и на пороге возник тевтонец.
— Как ты себя чувствуешь? — вместо приветствия спросил он с порога. — Лекарь доложил мне, что у тебя онемела левая сторона…
— Уже доложил! — горько усмехнулся Харальд. — Юркий старикашка!
— Он и должен докладывать мне о твоем состоянии, в этом состоит его работа. Но ты не ответил на мой вопрос, датчанин!
— О том, как я себя чувствую? — переспросил его Магнуссен. — А как может себя ощущать человек в моем положении? В пол-жизни, говоря кратко! Меня слушается лишь половина тела!
— Другая тебе полностью неподвластна?
Харальд понимал, сколь важно для него не разочаровать в себе тевтонца. Нечеловеческим усилием он приподнял левую руку и сжал ее в кулак.
— Я думал, будет хуже, — холодно усмехнулся фон Велль. — Не знаю, сможешь ли ты исцелиться в полной мере, но попытайся хотя бы вернуть способность к хождению. Надеюсь, ты разумеешь, что это в твоих интересах.
Датчанин молча кивнул. Он получил передышку, но не мог знать, сколь долгой она будет. Тевтонец развернулся в дверях, собираясь уходить.
— Погоди, — окликнул его Харальд, — я хотел спросить…
— О твоей женщине и младшем сыне? — равнодушно произнес фон Велль. — Не вижу в том нужды. Ты и сам должен понимать, что выжить в таком пожаре невозможно!
— Я не верю, что пожар вспыхнул сам по себе… Его наверняка подстроили. Ты знаешь, чьих рук это дело?
— Похоже, тебя выследили родственники тех подмастерий, коих ты порешил месяц назад. Видно, доказать твою вину в суде они бы не смогли, вот и решили отомстить тебе по-иному.
Твоя жизнь по-прежнему в опасности. Пока ты здесь, тебе нечего бояться, но за пределами этих стен ты не проживешь и дня. Благодари Бога за то, что он проявил к тебе милость, а заодно и сына, вытащившего тебя из горящего дома…
Ныне тобой должна владеть одна забота: ты должен встать на ноги. Мой лекарь сделает для этого все возможное, остальное зависит от тебя!
Весь последующий месяц Харальд употребил на то, чтобы вернуть себе утраченную подвижность. То, что рука и нога хоть как-то повиновались ему, внушало датчанину надежду на исцеление, и он упражнял их, как мог.
Поднимал рукой мелкие предметы, до которых мог дотянуться, сгибал и разгибал ногу, неповоротливую и тяжелую, как бревно. Время от времени к нему наведывался старый лекарь. Он втирал в левую сторону тела пострадавшего какие-то мази, давал пить настой из целебных трав, маслянистый и горький на вкус.
Трудно сказать, что больше помогало Магнуссену, — изнурительные упражнения или снадобья старика, но уже к концу первой недели лечения он смог подниматься на ноги, а к концу второй — ковылять с костылем по приютившей его каморке.
Олаф старательно помогал отцу: приносил ему пищу, растирал непослушные руку и ногу, поддерживал родителя, не давая упасть, когда тот заново осваивал науку хождения. К концу третьей недели Харальд уже мог сносно передвигаться сам, хотя до полного исцеления было далеко…
Изредка к нему наведывался фон Велль. Без участия и сострадания в голосе расспрашивал он подопечного о его успехах, требовал показать достижения последних дней.
Датчанин сжимал и разжимал кисть, хромал, налегая на костыль, по каморке. Он всеми силами старался убедить своего куратора, что идет на поправку.
Однако тевтонца его свершения, похоже, не удовлетворяли. Глядя на неловкую походку Магнуссена, фон Велль хмуро покачивал головой и уходил, не проронив ни слова. О делах с Харальдом они больше не толковали.
Но однажды все изменилось. В самом конце месяца, выделенного датчанину на исцеление, тевтонец вновь явился к нему в подвал на окраине Стокгольма. Увидев его, Харальд понял: пришло время решающего разговора.
