Пирамида Хуфу - Любовцова М. (книги регистрация онлайн TXT) 📗

Такая гора ничтожной горсти костей, обтянутых высушенным мясом? Он протестующе закачал головой. Что за мысли!!! И снова задумался. Вспоминались многотысячные толпы земледельцев, которых гнали сюда из всех селений, даже крошечных. Приходили свежие, красивые, уходили потухшие скелеты, обтянутые почерневшей кожей.

А сколько их оставалось в песках. Какое ему дело до этой черни, внуку Снофру, отец которого мог быть царем. Разве эти люди не созданы для живого бога? Вся Кемет существует для него — так говорят жрецы. Для него? И снова ехидный вопрос, а верно ли, что он живой бог? А все остальные прах, чернь?

Хемиун считал, что царь — живой бог — должен был наделен царственной силой мысли, видеть с высоты трона всю страну, все ступени людские за троном: вельмож, жрецов, писцов и чиновников и уже внизу тот самый черный люд, который кормит, одевает, строит, обслуживает все верхние ступени. Но бывало, в ушедшие времена, этот люд, не знающий вещей* [37], терял терпение и громил тех, кто жил во дворцах и богатых домах, и тогда страной правил хаос. Не допусти до этого, Гор — наставник всех людей!

Но велик ли царь разумом? Сам Хемиун обладал от природы ясным и сильным мышлением, волей необыкновенной силы. Руководство грандиозными работами невольно развивало эти качества. Незаметно для себя, изменяясь, он привыкал больше всего ценить деловитость. Его подчиненные были под стать — умные, находчивые, исполнительные. Но как часто, вдвоем с отцом Нефермаатом, смеялись они над царем, над его нелепыми советами в зодчестве. Царь не видел своей страны, ее состояния. А он-то, чати, видел? Не хотел видеть. Вот вчера... Пришел казначей и спрашивал царя, не следует ли простить подати земледельцам, которые не платят несколько лет. Может, ознаменовать добрым делом окончание Ахет Хуфу?

— Почему не платят?

— Кормильцы сгинули на строительстве, а у иных вернулись калеками. Урожаи плохие, питаются семенами лотосов и побегами папирусов.

— Зачем прощать? Будет хороший урожай, отдадут долг.

— Сами с чем останутся? — кривая усмешка прошла по холеному лицу сановника.

Хемиун вмешался и убедил царя, что надо простить, спокойней будет в Кемет.

Был жаркий день. Князь прошел за сады, к пирамиде, где ничто ее не заслоняло. Она сияла белизной — простая, пропорциональная. И вдруг вспомнила голос бедной женщины: «Исида благостная! Простри свои руки, защити!» Он еще раз посмотрел на блистающее чудо над красноватыми песками, созданное его волей, глухой к бедствиям сотен тысяч.

С неприязнью отвернулся от воплощения своего молодого честолюбия и гордости. Лицо передернулось болезненной гримасой и, не глянув, пошел домой. Чувство острой тоски и безысходности овладело им. Дома приказал готовиться к охоте.

Утром Хемиун подошел к жене. Его неласковые холодные глаза теперь лучились нежностью.

— Ты, моя единственно любимая, одарила меня сыновьями и дочерьми, которыми гордимся. Об этом думал я, пока был на реке, в пути.

Она удивленно слушала, смотрела на мужа и его непривычная нежность прошла острой болью в душе: как часто она жаждала его ласковых слов в прошедшей жизни, как хотела видеть теплоту в его слишком властном взгляде, недоступном для маленьких радостей. Все-все он отдал ей, Ахет Хуфу.

Он обнял жену, поцеловал и несколько секунд смотрел улыбаясь, пошел к носилкам. Княгиня стояла, провожая его глазами. Почему этот странный взгляд?.. С мужем творилось что-то неладное с тех пор, как перестал работать на Ахет Хуфу. С тревогой пошла в сад.

Кормчий, направляя судно в мелководные заводи, поросшие папирусом, думал про себя, что князь давненько не бывал на охоте. Еще подумал, что он погрузнел и постарел. Сидит отрешенный, никого не замечает.

Судно остановилось у берега. Слуги спустили на воду несколько добротно сплетенных из папируса лодок. Князь сел в лучшую и отказался от помощников. День, благословенный богом Ра, блистал всеми красками под синим жарким небом. Миллиарды живых существ двигались и радовались. В тростниках копошилась всякая живность. Разноголосо гомонили птицы. Хемиун слегка шевелил веслом, не спеша углубиться в тростники. В стороне за ним незаметно следовали слуги, считая, что могут понадобиться.

Князь улыбался небу и солнцу, шелестящему миру тростников. За их прозрачной завесой увидел белую цаплю. Лодка, уткнувшись в густую стену стеблей, остановилась. Цапля вертела головкой, вытягивала ее, с любопытством разглядывала невиданного жителя. Неподвижно сидел, Хемиун наблюдал за ней, дивясь совершенству тонких форм, плавности линий. Цапля перелетела на куст болотного растения и продолжала следить за пришельцем. Он осторожно взял лук, прицелился. Но цапля словно дразнила его своей красотой. Он повернул лук, и стрела полетела в синеву.

— Живи и радуйся! Вам, птицам, надо меньше, чем людям, — прошептал он. — Ваш мир проще и справедливей.

Задумавшись, посмотрел в темно-зеленую толщу воды, теряющую прозрачность в глубине. В ней суетилась разная мелочь, радуясь свету и теплу. Сновали мальки, юркие и смешные, стремились укрыться в листве от прожорливых пастей крупных рыб. Усмехаясь, подумал, что и в этом безмолвном мире идет борьба за жизнь между сильными и слабыми. И опять нахлынула тоска и отвращение. Непомерная усталость и пустота были в душе, словно ничего уже не оставалось притягательного для него.

Наблюдавший за ним слуга видел, как князь закрыл лицо руками, покачал головой, будто не соглашался с чем-то. Потом высыпал из белой баночки что-то в рот и, она, описав дугу, плеснулась в воду. Холодея от ужасной догадки, слуга поспешно греб к господину, а тот, теряя сознание, вывалился из лодки. Слуга в ужасе закричал, к нему поспешили остальные, сидящие на лодках недалеко. Трудно было положить тяжелое тело в легкую лодку. Стараясь держать голову над водой, пытались поднять его в лодку, но опоры для него не было, и он снова сваливался. В страхе и растерянности не знали что делать.

— Накинем веревку на грудь и так доведем...

— Что ты...

Но все-таки, накинув петлю на тело князя, потянули его за лодками, поддерживая голову над водой. И тут случилось то ужасное, что нередко бывало на Хапи. Раздался душераздирающий вопль, и, захлебнувшись, смолк. Один из слуг исчез в бурных всплесках воды.

— Эмсех, Эмсех утащил.

Пригревшееся безобразное животное проснулось от шума, схватило добычу и, показав гребнистую спину, уплыло с поразительной скоростью. Спасти погибшего было невозможно.

Слуги лихорадочно гребли к берегу. Там осторожно освободили тело и положили на берег. Князь был мертв. Потрясенный кормчий промолвил:

— Осирис всемогущий! Что же ты не подождал? За что нам такое наказание? Никогда не было такой охоты! О мы, несчастные, как явимся?

Нарядная дахабие, похлопывая веселым парусом, понесла свой мрачный груз к городу. Люди угрюмо делали свое дело, в страхе ожидая наказания за случившееся.

Вечером на носилках понесли тело князя во дворец. Опередив их, бледный кормчий предстал перед княгиней. Сгорбившийся, стоял с опущенными руками, угрюмый и боязливый.

— Князю, моему господину, занедужилось? — спросила она, не допуская худшего.

— Нет, великая госпожа! Осирис взял его в свое царство.

— Как взял Осирис? Он же был здоров, когда поехал...

— Великий и добрый наш господин отказался от слуг и поехал один на лодке. Они видели, как он что-то проглотил из белой баночки и после этого упал на дно лодки.

Все еще не веря, пошатываясь, прошла она в кабинет мужа. Там у стены был небольшой ларец. Она открыла крышку. Той белой баночки не было. Вспомнился недавний разговор. Хемиун знал многие лекарства и часто обходился без врачевателей. Подавая жене какое-то снадобье от боли в животе, сказал, указывая на эту банку:

— Здесь сильный яд. Не бери ее в руки.

Рыдая, княгиня опустилась в кресло.

ЗАВЕРШЕНИЕ ЗАМЫСЛОВ ЖИВОГО БОГА

Много воды унес могучий Хапи в Великую Зелень с тех пор, как задумал строить свою гробницу фараон Хуфу. Навсегда ушла и его юность, прошла и молодость. На гладком лице фараона появились тени и морщины. Всесильное время не щадило даже живого бога. Как и у простолюдинов, поредели волосы, и в их некогда густой и черной массе появилась седина. Еще глубже и непреклоннее стали властные складки около суровых губ. Взгляд холодных глаз, казалось, пронизывал и замораживал. Но кто же мог осмелиться на Черной Земле смотреть на грозного владыку, когда даже придворные вельможи теряли сознание на приемах и не по этикету, как полагалось, а в самом деле.