Книга нечестивых дел - Ньюмарк Элль (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Подтянувшись на локтях, я забрался на ступеньку, но не чувствовал под собой камень. А когда решил убедиться, там ли он, где ему положено быть, понял, что это не холодный камень, а нечто теплое и живое, серо-сизое и янтарное, гудящее и пульсирующее, словно дышащее. Я погрузился в розовое и сам превратился в янтарь. Не представляю, сколько времени я провел на той ступени — то ли секунды, то ли дни.
Потом я лежал на своем соломенном матрасе и смотрел на квадратик звездного неба в высоком окне и луну в лимонной кожуре. Чувствовал, что могу подняться в воздух и вылететь в окно, но довольствовался тем, что созерцал звезды. Каким-то образом я уже витал среди них. Было, наверное, очень поздно, но спать не хотелось. Я с восторгом несся сквозь Вселенную и благословлял старшего повара, который был ко мне так добр, и Марко, тоже доброго ко мне, только на свой испорченный лад, и тихого, милого Доминго, ставшего мне братом. Я даже испытал симпатию к Джузеппе, этому жалкому, несчастному пьянице. Я любил свой матрас и, конечно, Бернардо, храпящих в спальне слуг и вообще всех слуг Венеции. Любил жизнь во всех ее проявлениях. Мой одурманенный наркотиком мозг твердил: «Господи, я люблю всех на свете!» Это было явное действие любовного напитка.
Из уголка окна, словно сквозь пелену, на меня смотрели глаза Франчески. Она улыбнулась мне, как всегда, озорно и обворожительно, и в ее светлых волосах поблескивали звезды. Я хотел ее позвать, но у меня не было голоса. Вдыхал ее благоухание и представлял, какой я ей устрою в ночь нашей свадьбы знойный праздник.
Буду кормить сырыми устрицами и смотреть, как они проскальзывают у нее между губ. Мы отведаем спелых фиников и сочных, влажных от росы вишен. Я предложу ей пирожные и молоко с медом, кроваво-красные апельсины, уже очищенные, и обнаженные до самой сердцевины артишоки. Я вскрою панцирь омара и буду медленно-медленно давать ей нежные кусочки мяса. Ароматы смешаются и умножатся, а затем мягко взорвутся в каждом из нас. Я хотел верить, что все это возможно.
Я представил, как она заглянет мне в глаза, зажмет зубами сдобренный маслом лист артишока и высосет мякоть. Это было здорово! Всю ночь я скользил с волны на волну удовольствия — ощущал ее запах, вкус, прикасался к ней.
Услышал собственный стон и, сжимая ее в страстных объятиях, верил, что все это происходит на самом деле.
Глава XXII
Книга полуправд
Солнце встало, и город окунулся в новый торговый день. Кухня ожила как взбитое в пену пряное жидкое тесто, а я без чувств лежал на матрасе. Потом один из слуг признался мне, что я был настолько неподвижен и бледен, что он решил, будто я умер, и бросился сообщить об этом старшему повару. Синьор Ферреро отмахнулся от него и сказал:
— Лучано живой, хотя допускаю: вскоре он может пожалеть, что не умер.
Острые как иглы косые лучи полуденного солнца проникли в высокое окно, и я осторожно приоткрыл один глаз. В голове гудел сгусток боли и, стоило мне пошевелиться, начинал перекатываться с места на место, пересохшие глаза саднило, живот сводила судорога. Недоумевая, что делаю в постели в столь поздний час, я устало приподнялся и сел словно оглушенный.
И вдруг все вспомнил.
Черт! Головная боль не такая уж большая плата. Несмотря на телесные муки, я ощущал себя очищенным, спокойным, удовлетворенным. Голова болела, однако легкая эйфория все еще продолжалась.
— Старший повар сказал, что это не любовный напиток, — повернулся я к коту. — Но ты ведь знаешь, какой он безупречный. Пусть говорит что угодно. — Я не сомневался, что, как только мы с Франческой отведаем черный эликсир, он свяжет нас навеки.
Интуитивно я понимал, что мое свидание с Франческой должно состояться в полночь, когда все скучные люди обычно снят и никто не помешает заниматься волшебством. Надо найти такое место, где мы можем сообща окунуться в пронизанную трепещущим звездным светом ночь и нас не потревожат. Я поддержу ее, пока не кончится первая тошнота, а затем мы растворимся друг в друге, как я растворился в красках и звуках. А когда очнемся, сжимая объятия, закрепим нашу любовь и произнесем нежные клятвы.
На подкашивающихся ногах я спустился в кухню и робко приблизился к Данте, который в это время проворно резал лук-порей.
— Почтили меня своим присутствием? — Он взял несколько перьев лука и подержал над паром. — Ваше высочество явились с проверкой?
— Извини, я заболел.
— Заболел! — Данте презрительно скривил губы и оглянулся, надеясь, что старший повар уже спешит к нам, чтобы устроить мне разнос. А я в это время схватил пригоршню нарезанного лука и положил в карман для Доминго. Поняв, что разгона не будет, Данте поморщился, поцокал языком и продолжил работу.
Он бросил лук в кипящую воду, добавил шепотку соли, немного сахара, каплю бальзамического виноградного уксуса и ворчливо объяснил:
— Чтобы усилить аромат и сохранить цвет.
Когда лук-порей был готов, он приказал мне нарезать длинными тонкими лентами лук-шалот, чтобы связать глазированную морковь в маленькие красивые пучки и украсить ими каждую тарелку.
— Смотри, ленты должны быть достаточно длинными, чтобы завязать банты и еще остались приличные концы, — предупредил он. — И никаких сухих хвостиков. Если, конечно, тебе это не трудно.
Я нарезал лук тонкими зелеными лентами, а сам думал о требовании Франчески: «Покажи мне что-нибудь». Теперь у меня был настоящий любовный напиток, а значит, появилось нечто такое, что я могу ей показать. У меня не хватало терпения дождаться этого часа. После дикой радости минувшей ночи все на кухне показалось обыденным, и я не мог себя заставить отнестись серьезно к луковым ленточкам. Как однажды заметил старший повар Менье, мы бессильны в объятиях любви.
Я старался сосредоточиться на своей работе, но от мескала меня поташнивало и покалывало кожу. Если бы только это, я бы не жаловался, но у меня дрожали руки и отвлекали терзающие голову мысли о Франческе. В итоге я порезал палец.
— Мамма миа! Ты измазал в крови лук! — Овощной повар оттолкнул меня от стола.
— Извини, Данте.
— Что с тобой сегодня?
— Я же тебе сказал: заболел. — Я обмотал палец тряпкой.
— Ты идиот! Ни на что не годишься! Совершенно безнадежен!
Когда старший повар заявил, что я его надежда, Бог во мне и я могу стать лучше, это вдохновило меня. Но отношение Данте действовало совершенно иначе. Если он считал, что я безнадежный идиот, с какой стати ему угождать? Я занялся своим забинтованным пальцем и перестал обращать на него внимание, а он, выбрасывая окровавленный лук, возмущенно цокал языком. В тот момент мне было наплевать на Данте и его испорченные овощи. Я желал оказаться подальше от него и его упреков. Теперь мое поведение мне кажется ребяческим, но в тот день, трясущийся, с туманом в голове, страстно желая «показать что-нибудь» Франческе, я больше не мечтал иметь дел с разозлившимся Данте.
И разыграл спектакль, который много раз репетировал на улице. Марко научил меня притворяться больным. Я отвлекал внимание сердобольных торговцев, и пока они жалели несчастного беспризорника, набивал карманы их товарами. Если никто не собирался мне помогать, мы переходили в другой ряд и я снова «заболевал».
Я согнулся пополам, вдавил кулаки в живот и простонал:
— Мадонна!
Данте покосился на меня и закричал:
— Синьор Ферреро, с мальчишкой что-то неладное! Он порезался и теперь, как обычно, ни на что не годен.
Склонив голову к коленям, я увидел приближающиеся ко мне башмаки старшего повара. Он остановился прямо передо мной.
— Нездоров? — Синьор Ферреро наклонился и прошептан в ухо: — А ведь я тебя предупреждал. Такие наркотики слишком сильны для юнцов. Но ты настаивал.
— О Мадонна! — Я громко рыгнул.
— Ты сам на себя это навлек, — тихо продолжал он. — И вот расплата.
Башмаки повернули в другую сторону. Уходя, синьор Ферреро повысил голос и на всю кухню сказал:
