Лето Святого Мартина - Sabatini Rafael (читаем книги бесплатно txt) 📗
Когда все было закончено и вдова маркиза де Кондильяк стала графиней де Трессан, Гарнаш приказал им немедленно убираться восвояси.
— Как я вам обещал, месье де Трессан, вас не коснется никакое судебное преследование, — расставаясь с ним, заверил его Гарнаш. — Но вы должны немедленно оставить должность сенешала Дофинэ, иначе я буду вынужден отстранить вас от нее, а это может повлечь за собой неприятные последствия для всех.
Они удалились, и мадам шла, склонив голову, ее упрямство было, наконец, сломлено. За ними отправились слуги Флоримона и сам аббат, затем ушел Фортунио, выполняя приказ Гарнаша о том, чтобы люди вдовы немедленно начали собираться, и в огромном зале замка Кондильяк остались лишь парижанин и мадемуазель де Ла Воврэ.
Глава XXIV. НАКАНУНЕ ДНЯ СВЯТОГО МАРТИНА
С нелегким сердцем, в поисках какого-либо способа рассказать о случившемся и освободиться от этой мучительной задачи, Гарнаш расхаживал по комнате, а мадемуазель смотрела на него, прислонившись к столу, где все еще стоял пустой гроб.
Его размышления были тщетны: он никак не мог подобрать нужных слов. Гарнаш хорошо помнил, что мадемуазель как-то раз сказала, что не любила в точном смысле слова Флоримона и что ее верность ему — не более чем покорность воле отца. Тем не менее, думал он, какой это будет удар для ее гордости, когда она узнает, что Флоримон привез домой жену. Гарнаш был полон жалости к ней и к образу жизни, ожидавшему ее, когда, став хозяйкой обширного поместья в Дофинэ, она окажется одинокой и безо всякой дружеской поддержки. И как бы между прочим он немного жалел себя, чувствуя, что одиночество окажется и его уделом в скором будущем. Валери первая прервала молчание.
— Месье, — обратилась она к нему, и ее голос был напряжен, — вы успели спасти Флоримона?
— Да, мадемуазель, — с готовностью ответил он, радуясь, что инициатива исходит от нее. — Я успел.
— А Мариус? — допытывалась она. — Я поняла из ваших слов, что он не пострадал.
— Никоим образом. Я пощадил его, и он вскоре сможет разделить радость своей матери от ее союза с месье де Трессаном.
— Хорошо, что так все обернулось, месье. Расскажите мне об этом. — Ее голос звучал безучастно.
Но он то ли не услышал ее вопроса, то ли не обратил на него внимания.
— Мадемуазель, — медленно произнес он, — Флоримон приезжает…
— Флоримон? — дрожащим голосом перебила она, и ее щеки побелели как полотно. То, о чем она молилась, на что надеялась все эти месяцы, наконец свершилось, но заставило ее помертветь от ужаса.
Он заметил перемену, происшедшую в ней, но приписал это естественному возбуждению. Он помедлил. Затем продолжил:
— Он еще в Ла-Рошете. Но лишь ждет, пока его мачеха не покинет Кондильяк.
— Но… почему… почему? Разве он не спешит ко мне? — спросила она, и ее голос вновь изменил ей.
— Он… — Гарнаш остановился и, мрачно глядя на нее, потеребил свои усы.
Он стоял совсем рядом с ней, и его рука мягко опустилась на ее хрупкое плечо.
— Мадемуазель, — спросил он, глядя с высоты своего роста на ее милое овальное личико, обращенное к нему. — Вы бы сильно опечалились, если после всего, что произошло, вам все-таки не суждено было бы выйти замуж за маркиза Кондильяка?
— Опечалилась? — отозвалась она, и сама постановка вопроса заставила ее задохнуться от надежды. — Что вы, месье, я нисколько не опечалилась бы.
— Это правда? Это в самом деле, в самом деле правда? — воскликнул он.
— Разве вы не знаете, что это так? — произнесла она с таким значением и так робко взглянула на него, что у Гарнаша перехватило дыхание.
Кровь прилила к его щекам. Ее слова заставили его сердце биться более учащенно, чем в любые испытанные минуты радости или опасности. Но он сдержался, и ему показалось, что в глубине своей души он услышал раскаты издевательского смеха — точно такой же взрыв сардонического веселья, как и два дня назад, когда он направлялся в Вуарон. Тогда он вернулся к делу, которое надлежало сейчас исполнить.
— Я рад, что вы так относитесь к этому, — тихо сказал он. — Потому что… потому что Флоримон везет домой жену.
Слова были произнесены, и он отступил, как отступает человек, который, нанеся оскорбление, готов отразить удар, ожидаемый в ответ. Он предвидел шторм, дикий, неистовый взрыв эмоций, молнии рассерженных, сверкающих глаз, гром уязвленной гордости. Но вместо этого было тихое спокойствие и бледная улыбка на губах, а затем она закрыла руками свое милое лицо и, уткнувшись в его плечо, тихо заплакала.
Это, думал Гарнаш, было еще хуже, чем буря, которая должна была разразиться. Откуда он мог знать, что в этих слезах изливалось сердце, готовое разорваться от переполняющей его радости. Успокаивая девушку, он погладил ее по плечу.
— Дитя, — зашептал он ей в ухо. — Ну что это значит? В самом деле, вы ведь не любили его. Он недостоин вас. Не печальтесь, дитя мое. Ну-ну, вот так уже лучше.
Она посмотрела на него, улыбаясь сквозь слезы, застилавшие ее глаза.
— Я плачу от радости, месье, — промолвила она.
— Что? — воскликнул он. — От чего только не плачет женщина!
Неосознанно, почти инстинктивно, она придвинулась к нему, и опять его пульс участился, и краска вновь залила его худое лицо. Очень мягко он прошептал ей в ухо:
— Вы поедете со мной в Париж, мадемуазель?
Этим вопросом он лишь намеревался выяснить, не будет ли лучше для нее быть под покровительством королевы-регентши, поскольку здесь, в Дофинэ, она окажется совершенно одинокой. Но как можно обвинить ее, если она не так поняла вопрос, если прочитала в нем те самые слова, которые ее сердце стремилось услышать от него? Сама нежность его голоса намекала именно на то значение, которого она желала. Она вновь подняла голову, и ее карие глаза приблизились к его глазам, веки робко затрепетали, целомудренные щеки залились восхитительным румянцем, а затем она очень тихо ответила:
— С вами, месье, я поеду куда угодно.
Вскрикнув, он бросился от нее прочь. Все стало очевидным. Он понял, как неверно она истолковала его вопрос, как своим ответом отдала себя в его власть.
Поведение Гарнаша испугало ее, и она изумленно глядела, как он метался по залу, затем вернулся к ней и, тщетно пытаясь обуздать смятение своих чувств, замер на месте. Он взял ее за плечи и, держа перед собой на расстоянии вытянутой руки, внимательно оглядел. В его взоре читалась озабоченность.
— Мадемуазель, мадемуазель! — воскликнул он. — Валери, дитя мое, что такое вы говорите мне?
— А что вы хотели бы от меня услышать? — спросила она, опустив глаза. — Разве я была слишком дерзкой? Мне кажется, об этом можно было бы и не спрашивать. Я принадлежу вам. Какой мужчина когда-либо служил женщине так, как служили мне вы? У какой женщины был более верный друг, более благородный возлюбленный? Так почему мне стыдиться, признаваясь в своей преданности?
Он с трудом перевел дыхание, и перед его глазами поплыл туман, перед глазами, равнодушно смотревшими на многие кровавые сцены.
— Вы не знаете, что вы делаете, — ответил он, и в его голосе звучала боль. — Я стар.
— Стар? — глубоко удивленная, отозвалась она и посмотрела на него так, как будто отыскивала свидетельства того, что он утверждал.
— Да, стар, — горько заверил он ее. — Взгляните на седину в моих волосах, на морщины на моем лице. Я не подходящий возлюбленный для вас, дитя мое. Вам нужен молодой, пригожий кавалер.
Она смотрела на него, и слабая улыбка мерцала в уголках ее губ. Она обежала взглядом его статную фигуру, воплощение достоинства и силы. Это был настоящий мужчина; а кого еще могла бы желать себе в суженые девушка?
— У вас есть все, что мне нужно, — ответила она, и мысленно он почтя проклял ее упрямство и отсутствие здравого смысла.
— Я раздражителен и упрям, — сообщил он ей, — и я вырос в полном неведении относительно хороших манер. До сих пор любовь никогда не посещала меня. Хороший же возлюбленный из меня получится!
