Потерявшая имя - Малышева Анна Витальевна (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
— Вот вам ваш театр!
Лиза выгнулась пантерой, готовясь вцепиться в кудри Борисушке, но граф и князь, до этого о чем-то серьезно беседовавшие, вовремя вмешались и разняли детей.
— Немедленно домой! — заявил князь и, торопливо распрощавшись с губернатором, потащил мальчика в гардеробную. Борис упирался, хватался за лестничные перила, осыпал отца пинками и ревел навзрыд. Успокоился он только в карете.
На самом деле на решение князя покинуть театр, не дождавшись второго акта, повлияло вовсе не поведение сына, а новость, которую сообщил ему Ростопчин. Оказывается, племянница, эта нахалка, не имеющая никакого почтения к старшим, совсем даже не утопилась в проруби! Напротив, утратив остатки совести и вооружившись своим наглым враньем, она ехала сейчас в Санкт-Петербург, чтобы получить аудиенцию у самой матери-императрицы! И все время до отъезда Елена пряталась в его доме, Илья Романович начинал прозревать, у кого именно…
Первым делом он вызвал к себе в кабинет Иллариона и, схватив его за грудки, с искаженным лицом зашипел:
— Что ж ты ее упустил, скотина?! — И, отшвырнув слугу в угол, закричал не своим голосом: — Разжирел на моих харчах! Забыл, из какого болота я тебя вытащил?!
Надавав бывшему разбойнику тумаков, да таких, что у того пошла носом кровь, Илья Романович перевел дыхание и наконец объяснил:
— Она едет в Петербург, к матери-императрице, и та наверняка примет ее, потому что тут ходатайствует молодой Бенкендорф! Уж этот шутить не любит и дела свои доводит до конца…
— Дайте коня, барин, — метнулся к его ногам избитый Илларион, — я догоню ее! Верхом-то быстрее выйдет, а уж дорогу я знаю, как свой карман! Разнюхаю, выслежу, только дайте коня порезвее!
Услышав горячие клятвы, князь сразу размяк. Он со вздохом опустился в кресло, вынул любимую табакерку с филином и приказал совсем иным голосом, почти ласково, по-семейному:
— Так сходи на конюшню, дружочек, и выбери себе лошадку!
Илларион, полный решимости, вскочил на ноги и заверил хозяина:
— Догоню, свяжу и привезу к вам! Вот на этот самый ковер положу!
— А этого как раз делать не нужно.
Лицо Белозерского внезапно просияло, будто в табакерке обретался не табак, а истина, которая только что ему открылась.
— Нет? — растерялся бывший разбойник.
Илья Романович поманил его пальцем и, сощурив глаза в две щелки, прошептал:
— Елена Мещерская должна исчезнуть, — и уже громче, наставительней добавил: — Навсегда.
Одно мгновение Илларион пребывал в оцепенении, переваривая услышанное.
— Понял ли ты меня? — отеческим тоном вопросил князь.
Илларион встретился с ним взглядом и прочел в прищуренных глазах господина такое ясное объяснение приказа, что, не проронив ни слова, бросился прочь из кабинета.
Глава одиннадцатая
Как можно посвататься к одной невесте, а жениться на другой
Так уж устроил Создатель, что даже самому умному помещику никак не прокормиться без серого мужичья. Да без мужичья он уже и не помещик вовсе! Однако имелись в нашем отечестве отдельные экземпляры, которые хоть и назывались громко помещиками, но своих крепостных у них уже давно не водилось, разве что несколько человек дворовых. Таким образцом мелкопоместного дворянства мог служить Дмитрий Антонович Савельев, недавно вернувшийся из турецкого похода в родные пенаты и вдруг к удивлению своему обнаруживший, что его единственная деревня Савельевка Костромской губернии больше ему не принадлежит.
Беда была в том, что родитель нашего героя, Антон Прокопьевич Савельев, человек по натуре сентиментальный и ранимый, проникся любовью к собственным крестьянам, воспользовался царским указом от 20 февраля 1803 года «О вольных хлебопашцах» и в завещании своем отпустил всех на волю, да не голых, а с земельными наделами и даже лесом в придачу. Правда, с условием, что освобожденные мужики будут выплачивать ежегодно пенсию в размере двенадцати тысяч рублей его сыну Дмитрию и такую же сумму девке Глашке, служившей утехой Антону Прокопьевичу в старости. Крестьяне похоронили доброго барина своего с великими почестями и отписали в армию его сыну, штабс-капитану Савельеву: так, мол, и так, мы теперь люди вольные и пенсию выплачивать обязуемся в точности. Что касается девки Глашки, то с ней не поцеремонились и не только в пенсии отказали, но и саму ее прогнали из деревни за распутство, не взяв даже в расчет, что именно она своими ласками да уговорами сподвигла старика Савельева на вольную для всей деревни.
Осиротевший Дмитрий лежал в госпитале с простреленной ногой — вражеская пуля раздробила колено, и военный доктор прямо обещал ему хромоту по гроб жизни. Что означает для гусара, который с детских лет рос в седле, навсегда распрощаться с военной службой? Мучения душевного свойства усугублялись непрерывной болью в искалеченной ноге, и все это вкупе заставляло веселого некогда юношу непрерывно сквернословить и огрызаться. Он стал бичом Божьим для лазарета, рядом с его постелью валялись осколки разбитых склянок и стояла вонь от пролитых лекарств. Рана заживала плохо, во время бессонных ночей гусар изгрыз концы своих роскошных усов, а тут еще пришло известие из деревни о кончине любимого родителя и о странном завещании, которое тот оставил. Дмитрий наследовал родовое гнездо, но уже без деревни, без леса и без крестьян… Наивысшим оскорблением было то, что дом его покойной матери в Костроме отписан гулящей девке Глашке, и та, разумеется, не замедлила в нем поселиться! К тому же пенсия, назначенная отцом, оказалась унизительно мала против прежнего оброка, который тот получал с крестьян ежегодно. Мужиков в Савельевке всего триста с небольшим душ, и земля костромская не плодородна, кроме лука, репы да кормов для скота на ней ничего не растет. Однако среди савельевцев бедняков отродясь не водилось, потому что все они занимались промыслами, и самой прибыльной среди этих статей являлась охота на пушного зверя. Отцовский лес славился соболями да куницами, которые там не переводились, не говоря уже о дешевой дряни вроде белок и зайцев. С одного только Фомы Ершова, грамотного оборотистого мужика, торговавшего в Архангельске напрямую с Англией и Голландией, отец имел оброка двадцать тысяч в год! И вот все рухнуло в одночасье, погибло, пало жертвой старческого сладострастья и слюнявой «любви к ближнему»…
«Не стоит жить!» — категорично решил гусар, сообразив все невыгоды своего нового положения. В тот же вечер Дмитрий напился и, достав из-под подушки припрятанный пистолет, принялся палить из него почем зря, напугав до смерти докторов и санитаров. Широкая гусарская душа требовала удовлетворения, и в пьяном чаду ему казалось, что он дерется с кем-то на дуэли — то ли с призраком отца, то ли с наглым Фомой Ершовым, являвшимся ему в видении бритым и наряженным на английский манер.
Итак, молодой офицер Дмитрий Савельев, двадцати четырех лет от роду, прибыл в родовое гнездо весной двенадцатого года начисто разоренным, да к тому же хромым. Крестьяне встретили его хлебосольно и обещали, что при них он бедствовать не будет. Мужики сверх назначенного пенсиона добровольно набили барский погреб отборными съестными припасами. Кто муки привез, кто вяленого мяса, а Фома Ершов порадовал соленой архангельской рыбой. Однако эти дары освобожденных рабов лишь обозлили гусара, оскорбленного мизерностью пенсиона, означенного в родительском завещании. Двенадцать тысяч в год — тьфу, не деньги! Но просить «вольных хлебопашцев» о повышении выплат было для него в высшей степени унизительно. Дмитрий Антонович встретил своих старых детских приятелей, именно соседского помещичьего сынка Василия Погорельского, или попросту Ваську, а также местного священника отца Георгия, которого по старой памяти звал Севкой Гнедым из-за его рыжей шевелюры и лошадиной физиономии. Обрадовавшись обществу, гусар пустился в такой беспросветный кутеж, что в два месяца истратил весь свой годовой пенсион. Оргии обычно происходили в Костроме, в бывшем доме его матери, который нынче принадлежал девке Глашке. Раз, напившись, Дмитрий поехал к ней с целью отхлестать за свои обиды по румяным щекам и гладкой спине, но, быстро очарованный льстивыми речами умной девки, «простил» бывшую фаворитку отца и малодушно с ней сошелся. Это «сделалось само», как многое делается в жизни людей порывистых, бесшабашных и чисто по-русски безвольных. Такие люди равно готовы на подвиг и на подлость, они первыми идут в атаку, спасают ребенка из горящего дома и так же, не задумавшись, пишут подложный вексель и одним ударом карты проигрывают отцовское наследство. Их сумасшедшие поступки вызывают у рассудительных наблюдателей испуг и недоумение, в обществе их явно сторонятся, зато народ любит таких героев «за простоту», а женщины… Кто знает, за что любят таких удальцов женщины, известно лишь, что любят они их беззаветно. К этому широко распространенному типу принадлежал и наш гусар, попавший в сети коварной уездной Цирцеи. «Эх, Глафира Парамоновна, — выговаривал он в сильном подпитии, под грустное, задушевное пение цыган, уронив голову к ней на колени, — зачем ты, ведьма, моего батюшку на старости лет соблазнила? Ведь он в деды тебе годился!» — «Да разве годы любви помеха?» — хохотала Глашка, любовно теребя кудрявые, давно не стриженые волосы своего пленника. «Вот и я с тобой согрешил, — каялся бывший гусар. В его глазах стояли слезы, длинные ресницы слегка подрагивали, пунцовый чувственный рот кривила усмешка. — Тебя бы выдрать на конюшне, чтоб забыла, как задом вертеть, а я живу с тобой… Да и то, было бы корыто, а свиньи найдутся!» — внезапно завершил он свою сентенцию и, закрыв глаза, издал душераздирающий храп.
