Бастард де Молеон - Дюма Александр (книги бесплатно полные версии txt) 📗

Легат подъезжал к лагерю с сияющим от радости лицом; он обломал целое оливковое дерево и, еще издали завидев англичан, стал размахивать этим символом мира:

– Добрые вести! Добрые вести!

Поэтому англичане – языка они не понимали, но поняли его жест – приняли легата не так грубо; французы, которые прекрасно все поняли, выжидали; а бретонцы, которые почти поняли, кланялись ему.

Возвращение легата в лагерь тем больше напоминало триумф, что, при наличии безграничной доброй воли, пожар можно было принять за праздничный фейерверк.

Но когда настало время сообщить Дюгеклену, что он вернулся, не привезя с собой ничего, кроме обещанного в первый приезд папского прощения, свое поручение несчастный посланец исполнил со слезами на глазах.

К тому же, когда он закончил свою речь, Дюгеклен взглянул на него с таким видом, будто вопрошал: «И вы посмели вернуться, чтобы сделать мне подобное предложение?»

Поэтому легат, уже не раздумывая, закричал:

– Спасите мне жизнь, господин коннетабль, спасите мою жизнь, ибо, когда ваши солдаты узнают, что я, обещавший им добрые вести, приехал с пустыми руками, они наверняка убьют меня!

– Гм! – произнес Дюгеклен. – Я бы не стал этого отрицать, господин легат.

– Горе мне! Горе! – стонал легат. – Я же предупреждал его святейшество, что он посылает меня на мученическую смерть.

– Признаюсь вам, – сказал коннетабль, – что эта солдатня – оборотни, нелюди. Анафема так на них подействовала, что я сам удивился. Я считал их более грубыми, и, поистине, если сегодня каждый из них не получит по два-три золотых экю, чтобы остудить им ожоги от молний папского гнева, я ни за что не поручусь: ведь завтра они могут спалить Авиньон, а в Авиньоне – ужас охватывает меня! – кардиналов и заодно с ними – прямо дрожь берет! – самого папу.

– Но ведь вы понимаете, мессир коннетабль, – объяснял легат, – мне необходимо доставить ваш ответ, чтобы там смогли принять решение, которое предотвратит столь великие беды, а для этого я должен вернуться живым и здоровым.

– Вы вернетесь слегка потрепанным, – заметил Дюгеклен, – хотя, по-моему, это лишь произведет на них более сильное впечатление. Но, – поспешил он прибавить, – мы не хотим принуждать его святейшество: мы хотим, чтобы его решение стало выражением его желания, результатом его свободной воли. Поэтому я сам провожу вас, как уже сделал это в первый раз, и для большей надежности выведу через другие ворота.

– Ох, мессир коннетабль, – вздохнул легат, – слава Богу, что вы истинный христианин.

Дюгеклен сдержал слово. Легат выбрался из лагеря целым я невредимым, но после его отъезда грабеж, ненадолго прерванный сообщением о добрых вестях, возобновился с пущим неистовством: разочарование усилило гнев.

Вина были выпиты, вещи разграблены, корма уничтожены.

С высоты городских стен авиньонцы – даже самые храбрые не смели выходить за ворота – по-прежнему наблюдали, как их подчистую грабят и разоряют.

Кардиналы стонали.

Тогда папа предложил наемникам сто тысяч экю.

– Принесите деньги, а там видно будет, – был ответ Дюгеклена.

Папа собрал совет и с глубокой скорбью на лице объявил:

– Дети мои, надо пойти на жертву.

– Да, – единодушно поддержали его кардиналы, – к тому же, как глаголет Иезекииль, [137] враг пришел на землю нашу, пожег и залил кровью города наши, надругался над женами и дочерьми нашими.

– Так принесем же нашу жертву, – призвал Урбан V.

И казначей уже был готов получить приказ отправиться за деньгами.

– Они требуют сто тысяч экю, – сказал папа.

– Надо отдать им деньги, – заявили кардиналы.

– Увы, надо! – согласился его святейшество и, воздев глаза к небу, глубоко вздохнул.

– Анджело, – продолжал папа, – вы отправитесь возвестить, что я накладываю на город подать в сто тысяч экю. Сперва не говорите, золотом или серебром, это прояснится позднее, скажите только, что я накладываю подать в сто тысяч экю на несчастный народ.

Накладывать на кого-либо подать, наверное, было не очень в духе французов, но, кажется, было вполне по-римски, так как папский казначей ни словом не возразил.

– Если люди будут жаловаться, продолжал папа, – вы скажите обо всем, чему сами были свидетелем, и о том, что ни мои молитвы, ни молитвы кардиналов не смогли спасти возлюбленный мой народ от сей крайней меры, столь горестной сердцу моему. Кардиналы и казначей с восхищением взирали на папу.

– В самом деле, – сказал папа, – бедные эти люди будут даже рады выкупить за такую низкую цену свои дома и свое добро. Но воистину, – прибавил он со слезами на глазах, – для государя нет ничего печальнее, чем просто так отдавать деньги подданных…

– …которые принесли бы великую пользу его святейшеству в любом другом случае, – закончил, поклонившись, казначей.

– В конце концов, так угодно Господу! – воскликнул папа.

Подать была объявлена при сильном ропоте недовольства, если люди узнавали, что вносить надо серебряные экю, и упорном сопротивлении, если им говорили, что требуются экю золотые.

Тогда его святейшество прибегнул к помощи своих гвардейцев, а поскольку теперь они имели дело не с нехристями, но с добрыми христианами, гвардейцы, отложив вязальные спицы, так воинственно схватились за пики, что авиньонцы мгновенно покорились.

На рассвете легат, но уже не с мулом, а с десятью богато убранными лошадьми направился в лагерь нехристей.

Завидев его, солдаты громко закричали от радости, что, однако, раздосадовало легата сильнее, чем их прежние проклятия.

Но, вопреки ожиданиям, он застал Бертрана недовольным столь ощутимым и звонким доказательством покорности папского престола и с удивлением увидел, что тот сильно раздражен и вертит в руках недавно полученный пергамент.

– О, – воскликнул коннетабль, покачав головой, – хороши же денежки, что вы мне везете, господин легат!

– А разве плохи? – спросил посланец, полагавший, что деньги есть деньги, а значит, всегда хороши.

– Хороши, – продолжал Дюгеклен, – но кое-что меня смущает. Откуда они, эти деньги?

– От его святейшества, раз он вам их прислал.

– Прекрасно! Но кто их дал?

– Как кто?! Его святейшество, я полагаю.

– Простите меня, господин легат, возразил Дюгеклен, – но человек церкви не должен лгать.

– Однако, – пробормотал легат, – я могу подтвердить.

– Прочтите вот это.

И Дюгеклен протянул легату пергамент, который без конца скручивал и раскручивал в руках. Легат взял пергамент и прочел:

– Что вы на это скажете? – спросил разгневанный Бертран, когда легат закончил чтение.

– Увы, – вздохнул легат, – должно быть, его святейшество предали.

– Значит, верно, что мне тут пишут о его тайных богатствах?

– Люди так считают.

… – Тогда, господин легат, – продолжал коннетабль, – забирайте это золото; людям идущим на защиту дела Господня, нужна не корка бедняка, а избыток богача. Посему внимательно слушайте, что скажет вам шевалье Бертран Дюгеклен, коннетабль Франции: если двести тысяч экю от папы, кардиналов не будут доставлены сюда до вечера, то ночью я сожгу не только окрестности и город, но и дворец, заодно с дворцом кардиналов и вместе с ними папу, так что от папы кардиналов и дворца следа не останется к завтрашнему утру. Ступайте, господин легат.

Эти исполненные достоинства слова солдаты, офицеры, командиры встретили взрывом рукоплесканий, который не оставил у легата никакого сомнения в единодушии наемников на сей счет; поэтому папский посланец, храня молчание посреди этих громовых возгласов, отправился с груженными золотом лошадьми обратно в Авиньон.