У королев не бывает ног - Нефф Владимир (читать книги регистрация TXT) 📗

— А теперь, — сказала герцогиня, — не станем более задерживать гостей, которым, наверное, хочется танцевать, и я прошу вас, синьор Кукан, пригласить мою дочь на первый ballo [67].

Петр совершил три длинных pas du courtisan вправо, в направлении к креслу, на которое опустилась своей невесомостью Изотта, и, провожаемый одобрительной улыбкой церемониймейстера, у которого, очевидно, гора свалилась с плеч, поклонился девушке с маленькой короной на голове, протянув руку, чтобы помочь ей сойти с возвышения и ввести ее в вихрь танца. Одновременно поднялся и герцог, дабы вместе со своей супругой тоже принять участие в первом ballo.

По традиции больших придворных балов танцем, открывающим вечер, явилась классическая il saltarella, что в пражском Граде называлась по-французски la saltarelle, неимоверно целомудренный и осовремененный вариант древнеримских вакхических плясок, сперва медленный, но мало-помалу убыстряющийся, когда оба партнера попеременно то сходятся, то расходятся, поворачиваясь спиной, касаясь друг друга не иначе как ладонями и изредка прихлопывая в такт руками. Пока, открывая бал, танцуют высокопоставленные особы, придворным дозволяется лишь взирать на них в безмолвном восхищении и прикрывать глаза, выражая блаженство и восторг, — всем им соблаговолено только стоять кругом на почтительном расстоянии, за исключением одного-единственного — избранника, того, кому выпала честь стать партнером незамужней принцессы; и Петр прекрасно сознавал, что ежели для столь почетной роли избрали именно его, кому сейчас, повернись судьба чуточку иначе, за убийство capitano di giustizia полагалась бы смерть на колесе, где ему переломали бы кости, — значит, произошло нечто беспримерное и для всего его будущего многообещающее и захватывающее, ведь он, Пьетро Кукан да Кукан, с этой минуты сделался самой блистательной и в высшей степени зависти подлежащей персоной Страмбы, далеко не самого захудалого европейского герцогства.

Так они танцевали, соблюдая, согласно заведенному этикету, всяческие приличия, — до того мгновенья, когда maitre des ceremonies, взмахнув жезлом с ангельским крылышком, дал знак, что предписанное ритуалом время для открытия бала истекло, так что герцог с герцогиней и Петр с принцессой теперь танцуют уже ради собственного удовольствия, и поэтому всем остальным придворным тоже дозволено войти в круг танцующих. И тут принцесса Изотта, которая испытующим неподвижным взором все еще разглядывала безупречно выбритое лицо Петра, протертое aftershave страмбского производства, куда менее совершенным, чем продукция его отца, ныне отошедшего в вечность, — вдруг произнесла, слабо и, как Петру показалось, пренебрежительно улыбаясь:

— Вы превосходно танцуете, синьор Кукан. Столь же превосходно, как и говорите и как владеете латинской грамматикой. Неужели вам это не противно?

— Боюсь, что смысл вашего высказывания несколько ускользает от меня, — проговорил пораженный Петр. — Что мне должно быть противно?

— Быть во всем совершенством! — ответила принцесса. — Неужто у вас нет никаких слабостей? Ничего, в чем вы проявили бы себя глупцом и растяпой? Я бы не перенесла этoгo.

Оставалось не вполне ясным, чего бы она не перенесла — того ли, что Петр в чем-либо оказал себя глупцом и растяпой, или того, если бы она сама была во всем таким же совершенством, как и он. Петр предпочел вторую из представлявшихся возможностей.

— Вы жестокосердны, принцесса, — возразил он. — За то лишь, что ваш покорный слуга с грехом пополам выдержал несколько испытаний, которым был подвергнут, он еще не заслуживает обвинения в чем-то столь невероятно педантичном и нудном, как совершенство. Ведь что оно такое — совершенство? Perfectio est carentia defectum — утверждает древний Микрелиус, — совершенство есть отсутствие недостатков, и это означает, что совершенство есть нечто абсолютно и бесповоротно негативное; однако и существ в высшей степени совершенных, чьим олицетворением, как известно, является Бог, тоже вообще нет на свете.

Принцесса зарделась.

— Вы храбрец, синьор Кукан. Передо мной никто еще не отваживался произнести нечто столь страшное и недозволенное. Немало людей поплатились жизнью за высказывания куда более мягкие, но мне это по душе, хотя от ваших слов у меня мурашки бегут по коже. Скажите еще что-нибудь столь же дерзкое.

— Это звучит как приказ.

— Да это и есть приказ. Разумеется, мой приказ не служит гарантией того, что я не начну визжать от возмущения и перед всем двором не обвиню вас, будто вы рассказываете вещи, оскорбительные для моего слуха, кои заслуживают суда инквизиции. Вы заметили, что я жестокосердна. Хорошо, признаю, вы правы.

Взглянув на ее полунасмешливую, полупрезрительную улыбку, Петр ощутил прилив горечи и злости. «Каррамба, — подумалось ему, — вы пригласили меня ко двору только затем, чтобы делать из меня шута, чтобы сперва маменька, а потом дочка мучили меня и ставили в тупик? „Заносчивая, дерзкая, злая, своевольница“, — припомнилась ему характеристика, данная принцессе справедливым портновским мастером Шютце. — Погоди же, голубушка, я вышибу зазнайство у тебя из головы».

— Ну? — произнесла принцесса, поднимая ту самую головку, из которой Петр задумал вышибить привычку к зазнайству. — Я слушаю.

— Ладно, слушайте, принцесса, — сказал Петр с любезной улыбкой. — Только у меня нет ни малейшей охоты и желания рисковать свободой и жизнью оттого лишь, что вам захотелось разогнать скуку и ощутить, как по телу бегают мурашки. Нет, нет, ничего подобного не будет, principessina mia; разумеется, если глядеть с высоты добрых страмбских традиций, моя шея не имеет ни малейшей цены, однако другой у меня нет, а эта лично для меня так важна и удобна, что мне даже в голову не придет подставлять ее инквизиции ради вашей потехи.

Румянец, покрывавший щеки принцессы, сделался еще гуще, и ее розовые губки раскрылись в непритворном изумлении.

— Но это, по-моему, уже просто невозможно, — прошептала она. — Как вы со мной разговариваете? Да помните ли вы, кто я?

Темп сальтареллы начал убыстряться: maitre des ceremonies, разгоряченный, кружил меж расшалившимися парочками, подобными мотылькам, и отбивал такт своей окрыленной тростью, восклицая:

— Vivace! Vivace! [68]

— По-моему, я не забыл, кто вы такая, принцесса, — отозвался Петр. — Ребенком вы отрывали жучкам ножки, а теперь вам захотелось позабавиться поосновательнее и позлее. Вы — существо избалованное и пресытившееся, потому что до сих пор никто не давал вам отпора, все перед вами лишь гнули спины. Ну так не удивляйтесь — если уж я отважился выстрелить в capitano di giustizia, чтоб спасти жизнь своему другу…

При звуке этого слова на лице принцессы появилась странная кривая ухмылка.

— И если уж я рискнул высказать сомнения насчет существования Господа Бога — отчего бы я стал смущаться вас и побоялся высказать напрямик все, что думаю? Вы пожелали услышать от меня ересь — пожалуйста, как угодно, е servito, я исполню ваше желание куда более полно, чем вы того ожидали; даже если бы я высказал самую дерзкую ересь о папе римском, все равно это ошеломит вас далеко не так, как если я искренними словами коснусь именно вашей персоны.

— Короче говоря, вы герой, — враждебно произнесла принцесса, — совершенный, как и во всем.

Теперь пора, мелькнуло в голове у Петра. Теперь или никогда.

— Ладно, пусть я герой, если это вам угодно, — отозвался он, — но, наверное, не совершенный, ибо в соответствии с определением, которое я недавно процитировал, — чтобы казаться совершенным, геройство должно быть свободно ото всяких сомнений, эмоций, ослабляющих мысль и волю. В состоянии ли вы без улыбки вообразить себе ужасный облик совершенного героя, — каким его нарисовал нам Верроккьо и каким мы его представляем по бесчисленным копиям и изображениям, — искаженным сладостной любовной мукой? Я не в состоянии. Совершенный герой должен действовать напрямик, безоглядно идти, преследовать свою геройскую цель, он не смеет позволить себе безумную роскошь влюбиться, чему поддался я.