Таежный гамбит - Достовалов Юрий (электронные книги без регистрации .txt) 📗

Так и оказалось. Не успели перевести стрелки на основной путь, как вдалеке затрещали винтовочные выстрелы. Надо было торопиться! Надежд оставалось мало…

Сбив замки вагона, офицеры заскочили внутрь. Ровными ящиками до потолка вагона высились сокровища русской нации.

– Вагон на конную тягу! – скомандовал Мизинов. – Вдоль линии охранение!

С десяток кавалеристов стали впрягать могучих першеронов в вагон. Впрягли. Вагон дернулся, качнулся – и пошел.

Остальные бойцы, проскакав вдоль линии, залегли и открыли стрельбу по приближающимся совдеповским цепям. Вокруг завизжали пули, лошади, сраженные наповал, хрипели и в агонии валились в снег. Бойцы примостились за ними, как за укрытиями, и вели огонь.

– Быстрее, господа! – торопил Мизинов офицеров, погонявших лошадей. Но вот наконец вагон на достаточном удалении от стрельбы. Но еще с полчаса офицеры сдерживали натиск совдеповцев, пока не убедились, что вагон уже далеко. Нужно было торопиться: красные ни за что не оставят такой лакомый кусок. И когда вдалеке, над глухой тайгой, вдруг взвилась красная ракета, бойцы заслона поняли: можно сниматься. Но уйти удалось не всем: около сорока человек навсегда остались лежать в холодном снегу возле трупов лошадей.

Вагон потащили на север, к полустанку Ухтакут, откуда до армии было уже рукой подать…

В начале марта 1920 года части пепеляевской армии со спасенной частью золотого запаса Российской империи вошли в Читу и были преобразованы во Второй корпус армии генерала Вержбицкого. Золото было отдано под личную ответственность генерал-майора Мизинова. Вагон на запасных путях станции Чита денно и нощно охраняла рота пепеляевских бойцов. Ключей от замков на вагонах имелось всего два. Один хранился в штабе командующего армией генерала Вержбицкого (однако без ведома Мизинова никто этими ключами воспользоваться не мог). Второй был укромно спрятан в квартире Мизинова на окраине Читы, в купеческом домишке, где квартировал генерал.

… После совещания в избе купца Махлатых Мизинов вдруг почувствовал, что смертельно, невыносимо устал. И только теперь отчетливо осознал, какую большую работу он выполнил тогда, зимой девятнадцатого, на станции Айшет – работу, которой одной хватило бы, чтобы оправдать свою жизнь, чтобы не стыдно было перед матерью и людьми. Вся остальная его жизнь – все войны, бои, наступления, отступления, окопная сырость, тиф, кровь и смерть, смерть, смерть без конца – все это теперь вдруг показалось ему совершенно ничтожным перед тем, айшетским делом.

«Боже, как это прекрасно получилось тогда! – думал Мизинов по пути домой. – Сколько на эти деньги можно сделать! Помочь стольким ветеранам армии! Построить школы, больницы, дома! Это все нам очень пригодится, когда мы укрепимся в Забайкалье!»

В то, что в Забайкалье белая армия сумеет прочно и надежно укрепиться – Мизинов тогда совершенно не сомневался.

«Немного отдохнув, бойцы придут в себя. В это время купцы и прочие воротилы внесут крупные суммы денег в общее дело. Атаман Семенов – человек твердый и решительный, он обязательно поможет, власть его в Даурии [2] крепкая…»

Мизинов вновь подумал об атамане Семенове. Вспомнил, как он совершил в Чите переворот, разогнал штаб народной революционной армии и сформировал надежные полки из забайкальского казачества. Семеновский штаб всю войну до прихода каппелевцев стоял на месте, поэтому внутренний порядок во всем гарнизоне сохранился старый, включая офицерские традиции.

В то же время перспективы остальной, большей, части России представлялись Мизинову совершенно ужасными. Это хаос, хаос и мрак!

«А может быть, он прав? – с ужасом подумал Мизинов, вдруг вспомнив Суглобова и его анархистские теории. – Может, народец наш только того и заслужил за все годы богоотступничества и цареборства? Может, это ему в наказание? А потом, после страданий – очищение, всеобщее счастье? Что же, значит, прав Суглобов? Он полагает, что после таких страданий счастливыми могут быть лишь самые избранные. Не к ним ли причисляет себя этот анархист? И куда они причисляют нас? Впрочем, куда бы ни причисляли, покоряться их распорядку нелепо».

Мизинов на минуту задумался, но тут же нашел выход: «Бороться, сражаться. Придется насмерть – значит, насмерть. Мне не привыкать, я с четырнадцатого в окопах. Уже почти шесть лет…»

Своего однополчанина, пулеметной очередью в ногу отправившего его в госпиталь осенью шестнадцатого, Мизинов вспоминал часто. После той очереди Суглобов как сквозь землю провалился. Атака, как всегда, захлебнулась, противники вернулись на свои позиции, но вот офицер-анархист исчез. Ни слуху, ни духу. Мизинов не таил против него никакой злобы, но порой с интересом спрашивал себя: как бы он поступил, если бы на его пути вдруг встретился Суглобов?

«Кто он сейчас – друг, враг? – размышлял генерал, уже подходя к квартире. – А впрочем, скорее всего, у таких не бывает ни друзей, ни врагов. Только выгода».

Подойдя к дому, он постучал тяжелым дверным молотком в забор. Часовой спросил пароль, Мизинов отозвался, и дверь забора тяжело отворилась. Генерал перешагнул через порог, вошел во двор и увидел под папахой колючие глаза незнакомого человека. Странно! Всех своих постовых он знал, а этого… Во дворе было тихо. Не тявкал Байкал, всегда радостным лаем встречавший Мизинова…

Тяжелый удар по голове прервал его сомнения, и Мизинов повалился навзничь. Но двое уверенно подхватили его и поволокли в дом, тревожно озираясь по сторонам.

… Тяжело открыв глаза, Мизинов увидел низко склонившееся над ним заросшее лицо. Но даже и под пышной шевелюрой и косматой бородой он сумел узнать человека, который когда-то отправил его в госпиталь. Хотел, правда, отправить подальше и навсегда, но не выпало ему.

Сейчас на Суглобове была распахнутая офицерская шинель, поверх нее – развязанный офицерский башлык, из-под которого выступал чистый, без звезд, полковничий погон. Волосы на голове гладко прилизаны, будто набриолиненные. Рядом с ним, немного поодаль, стоял второй налетчик, ражий мужик в длинном нагольном тулупе и бараньей шапке, надвинутой на глаза.

«Помяни дурака, он и явится», – грустно подумал Мизинов и закрыл глаза. Голова раскалывалась.

– Здравия желаем, ваше превосходительство, – откуда-то издалека донесся ехидный голос Суглобова. – Столько годков я жаждал встретиться с вами, и вот Господь привел-таки…

– Наверное, поблагодарить за то, что от опасностей разведки вас избавил? – выдавил из себя Мизинов, открыл глаза и пробовал дернуться, но тщетно: по рукам и ногам его стянули крепкими ремнями.

– И за это тоже, – кивнул Суглобов. – А более всего за золотишко.

– Какое золотишко? – Мизинов вдруг понял, что если что и может спасти его теперь, то только время. И он решил играть в «дурачка».

– Полноте, Александр Петрович, будто сами не знаете! – Суглобов даже смутился как-то. – Того самого, что вы от колчаковского состава отцепили да к своим приволокли.

– Так на что вам я? – Мизинов постарался показаться удивленным. – Этот вагончик бойцы ох как старательно охраняют! Может, вам к ним лучше обратиться? Может, сговоритесь. Насколько я вас помню, вы всегда умели найти подход к бойцам…

– Я всегда ценил вас, Александр Петрович, как остроумного человека, – уже серьезнее заговорил Суглобов. – Но теперь, видите ли, время совсем нешуточное.

– Согласен, – кивнул Мизинов. – Я все эти годы вовсе не шутил, недосуг как-то было…

– Про ваши подвиги мы наслышаны, – усмехнулся Суглобов. – Мы ведь, почитай, с вами бок о бок воевали с девятнадцатого года.

– Вот как? – Мизинову удалось изобразить во взгляде и голосе непритворный интерес. – И где же?

– Долгая история, – махнул рукой Суглобов, присел на край кровати, в ногах у Мизинова, и начал рассказывать.

«Слава богу, – подумал Мизинов, – пусть поболтает, – а там…» – что будет «там», он, впрочем, и сам не знал, но проволочка успокаивала как-то, помогала сосредоточиться и отыскать выход.