Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович (читать книги онлайн бесплатно регистрация .txt) 📗

Но тиуна не так–то легко было утихомирить.

— О том я не спорю. Батька твой выкупился. А ты кем стал? Изгоем. [29]Не было у тебя ни плуга, ни животины, ни кузни.

— Твоя правда, Микита Петрович, после смерти батюшки вы с боярином не промахнулись, ободрали меня, как липку, благо в те поры я был несмышленышем. Ненасытно брали!

— Что старое поминать, — отмахнулся тиун, — был ты мал, коров пас, старался, тебя и драли не часто, а в возраст вошел — избаловался. Почто из села ушел?

— Захотел и ушел! Ты своих холопов стереги, собака боярская, — ответил Семка, начиная сердиться, — нечего к вольным людям цепляться!

— Вольный? — тиун засмеялся. — Тоже мне — вольный! Беспортошный ты был, это точно. Как умные люди делают? Попал человек в изгои, гол как сокол, жить нечем, ну и идет к боярину с поклоном. Тот его и на землю посадит, и коня даст…

— И сам верхом на мужика сядет! Облагодетельствует, одним словом! Твоя правда, часто так бывает. Пока человек из кабалы вылезает, его так оберут, что ему одно остается — в новый хомут лезть. На это бояре горазды. Облагодетельствуют, потом ходи да чеши затылок. А со мной у вас сорвалось. Нашлось у меня дело и без вас. Промахнулись вы, не все у меня отняли. Это видал? — Семен наполовину вытащил свой меч из ножен. — Старый мечишко, батькиной работы. Я ему только ножны новые справил. С него и в гору пошел.

Тиун, увидев меч, которого он сгоряча сперва и не заметил, сразу как–то остыл, однако не отстал от парня. Хитро прищурясь, сказал:

— Ладно, давай по–хорошему. Плати долг и живи, как знаешь.

— Какой долг?

— Как, какой долг? А ведомо тебе, Семка, сколько ты боярину за годы сиротства должен? Чай, тебя поили–кормили.

Семка побелел. Угроза кабалы, будто петля, сдавила ему горло, но тут вмешался Андрей Спиридонович:

— Полно врать! Он мирских коров пас, мир его и кормил. Ничего он боярину не должен. Ах ты, мизгирь, вот куда паутину вздумал протянуть! Да что ты, Семен, с ним толкуешь, нешто забыл, что ты княжой гридень?

Семен рукавом отер пот со лба. «В самом деле забыл! С детства пуган, а как увидел у этого пса боярского посох его суковатый, так и разум отшибло».

Семен вдруг кинулся на тиуна, вырвал у него посох, сломал о колено. Мужики схватили Семку, но он легко отшвырнул их.

— Не замайте! Счастье его, что у него борода седая, а то я бы не о колено, об него посох сломал бы. Уходи, пока цел, мизгирь, и мне на пути не попадайся…

Микита не слышал последних слов Семена. Он выскочил на крыльцо, кубарем скатился вниз. Сидя на последней, оледенелой ступеньке, только перхал да охал. Потом, отдышавшись, с трудом поднялся на ноги и, отряхивая снег, погрозил:

— Дай срок, Семка, я те покажу вольного человека, будет тебе ужо…

7. МУРЗА АХМЕД

Вечерело. Семка и Настя сидели у окна. В горнице было тепло и тихо–тихо.

Вдруг на улице зашумели: бежали мальчишки, кричали истошными голосами: «Татары! Татары!»

У околицы скакали первые верхоконные. С посвистом, с гиком летели они по селу, низкие лохматые лошаденки были на удивление резвы. Показался возок, крытый белым войлоком, сотня, если не больше, всадников окружала его.

Настя, увидев татар, замерла, лицо стало белее плата. Похолодевшими пальцами сжала Семкину руку.

— Настенька, беги наверх, схоронись, не ровен час… — парень не сумел скрыть тревогу.

Настя убежала, а Семка натянул кольчугу, опоясался мечом, — черт их знает, так–то спокойнее.

Посол ханский мурза Ахмед ехал злой: все бока обломало на ухабах. Выглянул: «улус [30]большой». Решил здесь отдыхать. Татары рассыпались по селу, кололи баранов, телят, кое–где запалили костры. Через забор перелетела недорезанная курица, отчаянно кудахтая, заметалась по снегу, оставляя кровавый след. У изб на коленях стояли мужики с чадами и домочадцами.

Узкими, подслеповатыми глазками смотрел мурза вокруг. Вот навстречу к его возку направился старик в добротной лисьей шубе.

«Содрать с него шубу», — подумал мурза, но старик шел смело, и мурза решил повременить: «Содрать шубу никогда не поздно».

— Челом бью, государь. Что прикажешь? Тиун я здешний, и твои повеления рад выполнить.

— Веди на боярскую усадьбу.

— Далековато будет до усадьбы. Версты три аль четыре. Да ты, государь, не тревожься. Мы тя и тут ублаготворим, — указал на дом Андрея Спиридоновича. — Чем тебе не хоромы?

Мурза выглянул из возка. Дом Андрея Спиридоновича ему приглянулся, а больше того приглянулось испуганное девичье лицо, мелькнувшее из–за занавески в окне светлицы. Мурза крикнул:

— Заворачивай!

Ковыляя вслед за возком по сугробам, тиун злобно ухмылялся. Андрей Спиридонович встретил гостя честно, у ворот. Кланялся земно, седой головой в снег. В горнице, на коленях же, с хлебом–солью на чистом расшитом полотенце встретил его Семка. Кольчуга и меч пришлись не по сердцу мурзе Ахмеду, но татарин смолчал. Обратись к старику, спросил по–русски довольно чисто:

— Кто таков? Сын твой будет?

— Сын, государь, сын. Гриднем у Дмитрия Костянтиныча князя Суздальского служит.

— Сын у тебя карош. А девка, дочь, у тебя есть? — и, видя, как передернулся от этого вопроса Семка, мурза порешил: «Девка ему сестра иль невеста».

Старик кланялся опять и опять.

— Дочерей нет, государь, не обессудь. Сядь за стол, чем богаты, тем и рады.

Мурза сел. Распахнул полы теплого, подбитого волчьим мехом халата, велел, чтобы сам хозяин с сыном вместе служили ему. Что поделаешь? И служили татарину с поклоном, с приговором, с честью.

Чем сытее наедался старый мурза, тем веселее становился, шутил, посмеивался, лукаво поблескивал узким прищуром глаз. Наелся. Со вкусом облизал жирные персты и сам, как кот, облизнулся. Сказал, уставясь на хозяина:

— Теперь поспать надо. Проводи наверх. Там спать буду.

Побелел Андрей Спиридонович, задрожали колени, не помнил, что и говорил — и плохо в светлице, и не топлено, и не подметено, — вдруг поперхнулся, замолк, глядя в хитрые, злые глаза мурзы. Лютым змием зачаровал он старика, лютым змием зашипел, теребя редкую бороденку:

— Девку наверху прячешь! Хитрить, обманывать вздумал меня, раб! — Хлопнул в ладоши: — Эй! Привести девку!

Два татарина побежали из горницы, застучали по лестнице сапогами. Как плетью ударил Семку Настин крик, донесшийся сверху, помнил одно: молчать, терпеть надо, авось пронесет грозу. Мурза стар. Авось только покуражится. Не тронулся с места, лишь дыхание перехватило, когда отворилась дверь и татары швырнули Настю к ногам мурзы.

Ахмед подошел. Остро загнутым носком сапога тронул ее в плечо:

— Встань. Опусти, опусти руки — посмотреть на тебя хочу. — Отошел в сторону, зашел с боку, мигал красными веками, что–то сказал по–своему…

Кинулись татары, Настя забилась в сильных руках, кусалась, царапалась, кричала пронзительно.

Семка услышал треск разрываемого сарафана, сразу не понял даже, глядел оторопело на обнаженную, упавшую на пол девушку, на мурзу, который стоял над ней, потирая руки, любуясь розовым молодым телом, а поняв, забыл обо всем, выхватил меч, с ревом бросился на Ахмеда.

Белым огнем сверкнуло перед глазами. Боль в плече отрезвила, понял: саблей полоснули, кольчуга спасла. Рубился сразу с полуторадесятком татар, озверел, не помнил, скольких врагов зарубил, сколько ударов принял…

Когда очнулся, первое, что увидел, — остекленелые глаза Андрея Спиридоновича и сивую бороду его в сгустках запекшейся крови.

Душил дым.

Собрался с силами, выполз на крыльцо, свалился в сугроб, окровавив снег. Если бы у Семена не застлало глаза кровавой мглой, он увидел бы, что в соседнем сугробе валяется тиун Микита. Подвернулся под горячую руку. Шел он к мурзе, хотел натравить его на Семена, да и попал в сечу. Ну и зарубили. Не его одного. Рубили всех, до кого сабля доставала.