Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
Кто-то из зрителей подал реплику:
— Ишь ты, и на представлении заседанья! Послышались смешки. Крикнули: «Не мешай слушать!»
Самсонов вышел на авансцену и обратился к зрителям:
— Товарищи, оружие к бою! Потому сейчас контру всякую показывать в газете буду. Народишко хитрющий, опасный.
Он отбежал на цыпочках к рампе, и одновременно на сцену ввалились шутовски разодетые белогвардейский генерал Деникин, банкир в картонном цилиндре, британский лорд, похожий на раскормленного быка, и тип, долженствующий изображать то ли купца, то ли деревенского кулака. За руки и за ноги они волокли по полу толстого эмира в шелковом халате, в чалме с бумажными звездами на груди. Размалеванные физиономии всех действующих лиц превращены были в отталкивающие зверские маски, обильно уснащенные усами и бородами из топорщащихся во все стороны конских волос. Зрители остались очень довольны маскарадом, и когда вся компания принялась танцевать гопака вприсядку, раздались громкие аплодисменты.
— Жми, буржуи! — грохотали бойцы.
Хором, на мотив распространенной частушки «Эй, Самара, качай воду» представители контрреволюции визгливо затянули:
В Бухаре сидели мы,
Жрали мы, жирели мы,
Много там нахапали
Награбили, награбили!
Пение и танцы резко оборвались. Вся компания вдруг понурила головы и уныло хором простонала:
— Увы, схлопотали мы по морде.
На сцену выскочил зверовидный, увешанный оружием басмач. Он был так реален и правдоподобен, что бойцы встрепенулись и дружно ахнули. Тотчас же все завопили: «Бей его!»
Эмир бухарский начал танцевать нечто вроде «кэк-уока» в обнимку с басмачом, и хор заверещал:
Гей, басмач мой, подбодрись.
Храбро с красными дерись.
Вот патроны, получай,
Да гляди, не подкачай.
Скрывшийся было за кулисами английский лорд появился снова, волоча большой кошель с золотом и деньгами.
Суя пачки денег, он лез целоваться с басмачом, подвывая:
— Басмаченька ты наш очаровательный, надежда ты мирового капитала, бери, бери деньжат-то. Бей окаянных большевиков.
И хоть представитель мировой буржуазии окал, как истый волжанин, красноармейцы подняли шум и свист. Послышались крики: «Долой буржуев, долой кровавый капитализм!» На сцену полетели окурки, кусочки засохшей глины.
Тогда буржуй повернулся к зрителям, отвёл от лица в сторону бороду и усы и, обнаружив круглое курносое лицо, недовольно сказал, всё так же напирая на «о»:
— Да я ж артист. Какого же лешего! Не порите хреновину! — И, снова обратившись в буржуя, продолжал: — Бей их, да оглядывайся, а то самому по заднице надают. Эта реплика, очевидно, не входила в текст инсценировки, но очень понравилась аудитории, и все закричали:
— Валяй дальше, Савчук! Жми!
Артист, игравший роль басмача, неловко державший в охапке патронные подсумки, винтовки, пачки денег, наконец получил возможность открыть рот. Он закричал, зверски вращая белками:
— Ррр... разделаюсь в два счета, раз, два.
— Э... э... мистер, — заикаясь, загнусавил вдруг британский лорд, показывая пальцами на зрителей, — э-э... кто... кто там?
— Караул! Красные! — взвыл басмач.
Под оглушительные аплодисменты на сцене началась невообразимая кутерьма. В конце концов все в панике убежали. Дольше всех метался по сцене басмач, теряя винтовки, патроны, деньги, он выл самым забавным образом, по-щенячьи, шлепая себя по ляжкам. Но, наконец, и он исчез.
Тогда вышел на сцену Самсонов и самодовольно объявил:
— Минуточку внимания... Продолжаем нашу постановочку.
Мгновенно на сцену ввалилось с десяток басмачей и, расположившись в кружок, зажгли костер из соломы.
— Сцену не спалите! Осторожнее! — послышался явственно голос из публики.
— Нехай, товарищ комендант, не спалим! — ответили басмачи, и заголосили уже в соответствии с текстом инсценировки хором:
— Грабь! Режь!
Жги, руби!
Эмир удрал!
Пятки показал,
А нам наказал!
Грабь! режь!
Жги! Руби!
Появился новый артист в английском френче, галифе, с красной феской на голове и заорал:
— Смирно! Встать! Басмачи повскакали.
— Ты кто? Чего орешь?
— Смирно! Молчать! Не разговаривать!
— Ого какой!
— Я зять божьей милостью халифа, глава всех мусульманских попов, главнокомандующий бандюками-басмачами, генеральская шкура, паша Энвербей!
Басмачи все бросились ниц. Тогда Энвербей спел:
Я Энвер-генерал!
Повсеместно бит бывал.
В Бухару теперь попал,
Бедноту за горло взял.
Правоверные, ко мне:
Марш ко мне,
сыпь ко мне!
Обучу я вас войне.
Вас войне, да!..
Став в позу и подкручивая усы, Энвербей объявил:
— Эх вы, шпендрики правоверные. Плохо воюете. Плохие вы военспецы. А я в академиях учился, науку военную немецкую превзошел, золотишко французское в карман положил, винтовки английские получил. А посему объявляю себя мировым Наполеоном! Вперёд!
Выхватив из ножен саблю, он устремился за сцену, басмачи — за ним. И вдруг все попятились. Из-за кулис выступили красноармейцы со штыками наперевес.
Спрятавшись за спины перепуганных «басмачей», Энвербей, прыгая, точно петух, завопил:
— Вперёд! Бей красных!
Басмачи заметались. Но бежать было некуда. Со всех сторон штыки.
Занавес сдвинулся как раз вовремя. Где-то за темными деревьями сада послышалась дробь выстрелов.
К комдиву, сидевшему в первом ряду, подбежал адъютант и что-то быстро сказал ему на ухо.
Тогда комдив поднялся и громко обратился к аудитории:
— Товарищи! Настоящий Энвер поопаснее, чем самсоновский. Сейчас его разъезды появились под городом.
— Разойдись! Седлать коней! — послышалась команда.
Ровно через минуту раздвинулся занавес, Самсонов вышел на авансцену.
— Товарищи!.. — сказал он.
Но обращаться ему было не к кому. Там, где только что шевелились и бурлили сотни голов, стало пусто и тихо. Тогда он закричал в глубь сцены:
— Тревога! Редколлегия, костюмы, грим долой! По коням!..
Гриневич не пошел в ночную операцию. Комдив оставил его для доклада. При свете коптилок они долго сидели в штабе. Вызывали Джаббара. На рябом лице его отображалось такое неудовольствие, что даже комдив обратил внимание. «Только спать улегся», — ворчливо ответил он. «У него молодая жена», — улыбнулся Гриневич. «А, ну дело извинительное». Втроём они просидели до первых петухов.
— Скоро поедешь проводником в Гиссар, — сказал комдив Джаббару под конец.
— Наступать будете? — встрепенулся тот. Комдив пристально посмотрел на степняка, и вдруг какое-то мимолетное сомнение мелькнуло у него, и он, покачивая головой, проговорил:
— Там видно будет.
— Товарищи командиры, я прошу отпуск. Мне нельзя оставить жену в Байсуне, если я уеду. Не с кем, надо отвезти жену.
— Куда ты поедешь? — спросил комдив.
— В горы... в Шахрисябз... Только отвезу — и сейчас же назад.
— Хорошо, посмотрим.
Когда он ушел, Гриневич заметил:
— И у вас сомнения?
— Да черт его знает! И в верности Советам клянется, и сведения бесценные дал, а не лежит к нему сердце. Кулак, жмот — во!.. Не наш он человек. Ну да ладно. Я хотел тебя, Гриневич, поздравить... Ташкент даёт тебе бригаду.
— Комбриг? Гриневич — комбриг. Подумаешь. Сколько я их перевидал! — Сухорученко заглянул в карты и расстроился. Ему, мягко говоря, не везло. Карта шла маленькая, разномастная, и он зло добавил: — Теперь Гриневич совсем занесётся.
