Порфира и олива - Синуэ Жильбер (читать книги полностью txt) 📗
В четвертый уже раз он поднял взгляд на водяные часы, что красовались в углу комнаты. Если судить по уровню жидкости, он здесь совсем недавно. А чувство такое, будто это ожидание тянется целый век.
Тут у него за спиной послышалось шлепанье сандалий. Он обернулся. Из всей мыслимой одежды на молодом сенаторе была только шерстяная набедренная повязка, не скрывавшая округлившегося животика.
— Входи, — пригласил он, откидывая толстую портьеру, за которой взгляду гостя открылся табулинум. — Я предпочитаю, чтобы никто не знал, что я задолжал твоему хозяину.
Повнимательней взглянув на посетителя, он забеспокоился:
— Ведь это Карпофор тебя прислал, не так ли?
— Так, господин. Разве ты меня не помнишь? Мы виделись в термах Тита.
— Да-да, в термах...
— Меня зовут Калликст.
— Вроде бы припоминаю. Но если память мне не изменяет, тогда ты не носил бороды?
— Это верно. Но муки бритья так мне надоели, что я решил подражать философам.
— Ты прав. К тому же философы — это публика такого сорта, что только ношение бороды вынуждает признать за ними какую ни на есть мудрость. В остальном же... а, да все они нечестивцы!
Не прекращая разглагольствовать, Дидий Юлиан раскрыл большой сундук, придвинутый к одной из стен, и потряс увесистым кожаным кошельком:
— Вот. Два десятка эвбейских талантов. Зная твоего хозяина, я их приготовил заблаговременно. А теперь выдай мне расписку в их получении.
Расписка! О Дионис, как он не подумал о столь важной подробности! Стараясь сохранить самый непринужденный тон, он выговорил:
— Мой... мой хозяин пришлет ее тебе, когда я вручу ему деньги.
Юлиан, который чуть было не положил кошель ему в руку, разом одумался:
— Об этом речи быть не может! Неужели Карпофор воображает, что я передам ему такую сумму без расписки? Если я так поступлю, он вполне способен через денек-другой вторично потребовать у меня тот же долг.
— Господин Юлиан! Как ты можешь подозревать моего хозяина в подобной низости? И своего же тестя вдобавок!
— Мой тесть — старая сирийская крыса, которая исхитрилась прорыть себе нору в сыре. А его дочка и того хуже. Я выдам тебе эти двадцать талантов не иначе как в обмен на документ, подписанный и датированный его собственной рукой.
Твердость, с какой это было заявлено, не оставляла никакой возможности усомниться в том, что решение римлянина окончательно. Но Калликст все-таки попытался протестовать:
— Господин! Я тебя уверяю, что...
— Ты меня понял. А теперь ступай!
Будто в дурном сне, Дидий Юлиан повернулся и пошел прочь, заботливо прижимая кошель к груди.
Возвратясь в атриум, Калликст приостановился у мраморного портика, окружающего имплювий. После дождей воды там набралось по колено. Ему подумалось, что хорошо бы кинуться в Тибр и, не трепыхаясь больше, пойти ко дну. Под этим кровом только что развалилось все, что он измыслил и предпринял. Он почувствовал внезапное сожаление: надо было броситься на сенатора, прикончить на месте...
— Калликст!
Он обернулся. Но никого не увидел.
— Калликст!
На сей раз он определил, откуда доносится зов. Между занавесей, скрывающих вход в коридор, мелькнула белая рука. Он послушно шагнул туда, но тут над самым ухом раздался голос Юлиана:
— И не забудь передать своему хозяину мои приветствия!
Сенатор, не останавливаясь, прошел через табулинум, поспешая в термы.
— Калликст!
Снова этот голос. Он ему напомнил что-то очень знакомое. Фракиец приблизился, и занавеси почти тотчас были отброшены в сторону. Маллия.
Должно быть, молодой женщине сообщили о его визите, когда она была в купальне, так как на ней все еще были деревянные сандалии и просторный купальный халат.
Он шагнул ей навстречу.
— Да ты хромаешь?
— Пустяки, неудачно упал.
— И впрямь неудачно, у тебя кровь течет.
Калликст с испугом заметил, что на его тунике действительно проступило красноватое круглое пятно.
— Ничего серьезного. День-другой, и следа не останется.
— Пойдем! — она взяла его за руку.
— Нет, Маллия, мне...
— Пойдем, тебе говорят!
Покои дворца Юлиана были так же тесны и столь же скудно меблированы, как и в большинстве римских жилищ: низкое легкое ложе, большое наклонное зеркало на ножках — псише, сундук для одежды, широкое кресло, стол, где разложена уйма гребней, шпилек для волос, горшочков с румянами, притираниями и благовониями. При виде этих принадлежностей в памяти фракийца мгновенно ожил голос Флавии:
«Думаешь, она довольствуется простой прической в республиканском вкусе? Нет, никогда, это было бы святотатством. Говорю тебе, она помешана!».
От комнат квиритов эти покои отличало только богатство декора: фрески на потолке, мозаичный пол, стены из мрамора редких сортов и... массивный серебряный ночной горшок.
— Дай-ка я посмотрю твою рану, — сказала молодая женщина, помогая Калликсту спять тунику.
При виде множества шрамов, усеявших его кожу, она не смогла сдержать крик ужаса:
— О Изида! Да как же ты ухитрился?..
Калликст чувствовал себя вконец раздавленным, изнуренным, он устал от всего. Даже не попытался солгать:
— Это работа «скорпиона».
— Не может быть! Тебя избили «скорпионом»? Как только посмели учинить подобное? Кто? Наверняка Елеазар.
Фракиец подхватил удобное объяснение на лету:
— Ну да. Он свел-таки старые счеты.
— А что же мой дядя? Неужели никакой реакции?
Обессилев, Калликст повалился на ложе молодой женщины:
— Елеазар снова забрал власть в свои руки, — пробормотал он вяло, потом добавил не без легкой насмешки, — а тебя-то... тебя там больше нет...
Маллия хлопнула в ладоши:
— Горгона! Электра! Сюда, немедленно!
Тотчас же появились две молоденькие рабыни.
— Сбегайте на кухню. Принесите мне жира, корпию и ткань для бинтов. Еще захватите амфору с массийским вином. Да поживее!
— А если я тебя куплю у своего дяди?
Калликст, переодетый в новую тунику, с перевязанными ранами, с отсутствующим видом поднес к губам чашу с вином:
— Ты, Маллия, до конца стоишь на своем...
Она поникла головой, глаза грустные:
— Я чувствую себя здесь такой одинокой. Одинокой и чужой. Кто я? Приемная дочь сенатора-сирийца, непрошеный «дар», который сенатор преподнес, побуждаемый Цезарем. В тиши этих стен я — та, кем пренебрегают, хотя на людях оказывают все знаки почтения. Я их ненавижу: папаша — старый кабан, сынок — молочный поросеночек, которого только и делают, что без устали откармливают. Твое присутствие, Калликст, очень бы меня поддержало.
Хотя мысли его блуждали за тысячу лье от невеселых забот племянницы Карпофора, Калликст поневоле испытал жалость к этой женщине, в которой не осталось ничего от былой самонадеянности. Этого упоения собой, которое было в ней так сильно, что подчас заставляло забыть о жесткой сухости ее черт. Теперь это ушло. Огонь погас.
Он собрался ответить, но тут вдруг из-за дверных занавесей донеслись громкие голоса и шум торопливых шагов.
— Да что там такое? Похоже, на кухне какой-то переполох. Горгона, что...
Договорить она не успела. Занавеси взметнулись, словно от порыва ветра. Отброшенная с дороги без малейшей обходительности, Маллия отлетела к стене. Перед ее изумленным взором предстал Елеазар. Всклокоченный, с перекошенным лицом, в темном плаще, накинутом на плечи, он дрожащей от возбуждения рукой направил свой стилет в грудь Калликсту. За его спиной вырисовывалась округлая фигура Дидия Юлиана. Он так до сих пор и оставался при своей набедренной повязке, розовая кожа еще влажно лоснилась — видно, его только что вытащили из воды, второпях прервав купание. Держась несколько в сторонке, стояла юная рабыня Горгона, вероятно, она-то их сюда и привела.
— Значит, мне еще раз выпало повидать тебя, Калликст! Но что-то мне сдается, недолго нам с тобой наслаждаться этой нечаянной встречей. Ты сильно просчитался, раз вздумал вместо меня прихватить эти двадцать талантов.
