Жан Оторва с Малахова кургана - Буссенар Луи Анри (книги без регистрации .txt) 📗

Громадная бомба взорвалась в десяти шагах. Разворотив полотно дороги, она осыпала братьев ливнем осколков.

— На здоровье! — закричал Оторва, разражаясь нервическим смехом. — Однако не стоит подставлять себя под презенты нашего дорогого капитана Шампобера. Вы говорили… прошу прощения!.. Ты говорил, брат мой…

— Вот так ко мне и обращайся. Слушаю тебя, мой дорогой сумасброд!..

— Да, ты прав! Могу признаться — мы оба не трусы, — что я немного заговариваюсь… ведь я вернулся издалека… из далекого путешествия… от которого ты меня избавил… Мне привалило счастье жить благодаря одному майору русской армии, который зовется Павел Михайлович и который тем не менее — мой брат. Вот про такие случаи и можно сказать, как пишут в романах: чего только не случается на белом свете!

— Верно, чего только не случается.

— И еще — тоже, как пишут в романах, — тайна эта кажется мне окутанной мраком.

— Ничуть не бывало, и сейчас ты все поймешь. В России принято всех детей называть по имени их отца. Начиная с императора и кончая последним мужиком, про всех говорят: такой-то, сын такого-то. Так вот, как зовут нашего отца?

— Мишель.

— Вот потому меня и зовут Павел Михайлович, что как раз и значит: Поль, сын Мишеля. Что же касается фамилии, принадлежащей моей семье, фамилии, под которой я числюсь в списках армии, то это прекрасная звучная французская фамилия… ее носит наш отец: Бургей. Тебя зовут по-французски Жан Бургей. Мое же полное имя по-русски: Павел Михайлович Бургей.

— Теперь я понял! Это очень просто, но в то же время необыкновенно… как многое, что кажется простым. К тому же, кроме имени, милый мой брат, бросается в глаза твое невероятное сходство с нашим отцом. У тебя его взгляд, такой же добрый и живой, его мягкий бас, его улыбка, его гигантский рост и его жесты. Мне кажется, передо мной отец, каким он был, когда я был маленьким… совсем маленьким.

— Стоп! — прервал Жана Павел Михайлович.

Майор и Оторва дошли до глухого проулка, расположенного параллельно неприятельским укреплениям; одна его сторона была защищена от попадания бомб. Они остановились перед маленьким домиком, почти невредимым, если не считать окон, из которых вылетели все стекла.

— Вот здесь я живу, — сказал майор. — Зайдем! В нашем распоряжении два часа.

— Как? Два часа… так мало?

— Мне удалось помешать твоей казни, но смертный приговор не отменен. Необходимо выиграть время и добиться помилования, ибо власти здесь суровы и законы беспощадны.

И Оторва с великолепным спокойствием воина, которого ничто не может напугать или смутить, ответил:

— Так, нужно выиграть время. Расскажи мне скорее, как можно скорее, дорогой Поль, каким образом мой вчерашний друг, мой сегодняшний спаситель оказался моим братом.

— Это очень трогательная и грустная история.

— И какая ужасная могла быть у нее развязка! Я содрогаюсь при мысли о том, что мы вполне могли убить друг друга.

— Я все тебе расскажу, к сожалению, пока лишь вкратце. Слушай… Я постараюсь быть лаконичным и в то же время ничего не забыть. Произошло это в тысяча восемьсот двенадцатом году. Тогда, как и сейчас, Россия и Франция воевали друг с другом. Война шла ожесточенная, безжалостная, и итогом ее было крушение если не славы, то могущества этого колосса — Наполеона!

Поход французской армии, вторгшейся в Россию, поначалу был триумфальным. Потом была Москва, святой город, который мы сами разрушили. Пожар Москвы стал одним из тех актов вандализма и в то же время высокого патриотизма, когда, калеча нацию, ее спасают.

Москва была необходима французам, чтобы провести в ней зиму. Ее разрушение было для них катастрофой, им пришлось поспешно отступить — надвигался голод и страшные русские морозы.

Триумфальный марш сменился беспорядочным отступлением, которое вскоре превратилось в паническое бегство. Зима была ранняя и суровая. Французы проявляли чудеса героизма и все же гибли тысячами. Они испытывали чудовищные страдания и несли устрашающие потери. Эта мрачная и величественная эпопея имела место сорок два года назад, но память о ней не стирается.

Наш отец, как ты, конечно, знаешь, служил в этой Великой армии. Он был одним из героев борьбы не на жизнь, а на смерть, когда против французов на стороне России была разбушевавшаяся стихия.

Мишелю Бургею — он родился в 1783 году — было тогда двадцать девять лет и он был капитаном конных гренадеров императорской гвардии, командиром эскадрона. Мне не надо говорить тебе, что этот отважный солдат, начав службу простым кавалеристом, добыл все свои чины лишь с помощью сабли. Каждый чин был наградой за подвиги и раны.

Совсем еще молодой человек, служивший в гвардии, то есть в элитных частях, имевший возможность приблизиться к императору Наполеону, который действительно знал его и ценил, Мишель Бургей рассчитывал, и не без основания, подняться на вершину военной иерархии [252], куда влекли его и ум и бесстрашие. Великолепное будущее рухнуло вмиг во время одного из ожесточенных боев. Отец воевал под командой маршала Нея [253] в арьергарде [254]. Это было и почетно и опасно, и отец не хотел покидать свой пост. Однажды он был окружен казаками Платова [255], которые имели численное преимущество. Отец не думал сдаваться и отчаянно сопротивлялся, но получил удар копьем в грудь и остался лежать на снегу. Его сочли мертвым.

— Какой храбрец! — перебил старшего брата Оторва, который слушал затаив дыхание.

— Русская армия двинулась дальше, за ней — гнусные шайки мародеров, потом появились крестьяне, изгнанные из своих изб и возвращавшиеся теперь к своим очагам. Они-то и заметили — хотя столько времени прошло, — что раненый французский офицер дышит. Движимые состраданием, они положили его в сани и, не зная, как согреть незнакомца, поместили в конюшню, где закопали в навоз. Процедура более чем простая, однако она совершила чудо. Умирающий вернулся к жизни!

Его поили растопленным снегом, кормили корками черного хлеба, никакой медицинской помощи не было, но он цеплялся за жизнь со всей присущей ему колоссальной энергией и выздоровел, как выздоравливали эти железные люди, вопреки всему и вся.

Как только рана зарубцевалась, отца переправили во Владимир. Там ему хотели предоставить относительную свободу при условии, что он даст слово не пытаться бежать. Он, естественно, отказался, как и положено родителю нашего дорогого Оторвы.

— Да, это фамильное, — со всей серьезностью отозвался Жан.

— Как и ты, наш отец был самым непокорным из пленников. Хотя он и находился под строгим надзором, одних стражей ранил, других убил и бежал, его схватили, приговорили к смерти, потом помиловали и, наконец, сослали в Сибирь, проклятый край, откуда не возвращаются!

— Однако же наш отец вернулся!

— Да, но это было чудо, которое способны свершить лишь люди с его или твоим характером.

— Ну что ж, посмотрим, когда меня отправят в Сибирь…

— Но тебя, к несчастью, еще не помиловали, бедный мой малыш! И все же будем надеяться… Итак, я продолжаю.

Бегство из Сибири было предприятие очень ненадежное, если не сказать невозможное. И пленник, не в силах с этим смириться, как лев в клетке, грыз свою цепь. Ужасное существование для солдата, который победителем прошел всю Европу. Безграничный горизонт проклятой русской степи его просто убивал.

Он не выдержал бы холода, голода, отчаяния в этой жестокой ссылке, если бы случай не свел его с семьей русских ссыльных. Эта была семья князей Милоновых, в прошлом одна из самых знатных и самых богатых в России, а теперь беднее мужицкой. Семья состояла из отца и матери в расцвете сил, двоих сыновей, бравых молодых людей двадцати и двадцати двух лет, и двух дочерей — восемнадцати и шестнадцати лет.