Кио ку мицу! Совершенно секретно — при опасности сжечь! - Корольков Юрий Михайлович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Зорге знал, к чему приводит наступление против интеллигенции, против рабочих организаций. В Германии тоже всем жанрам литературы предпочитали военные уставы. Было совершенно ясно: военизация страны принимала угрожающие масштабы.
Япония шла к войне. Усилилась активность кемпейтай. Японские контрразведчики стремились сохранить в тайне все, что было связано с подготовкой к войне. Уничтожали всякого, кто пытался дерзнуть приподнять завесу над государственными тайнами.
Вот почему в праздник цветущей вишни Зорге подробно говорил со своими друзьями о конспирации. Это было одним из главных условий успешной работы.
Рихарду Зорге конспиративная сторона работы представлялась так, как говорили еще там, в Москве: прежде всего, участники подполья ничем не должны вызывать подозрений в своей обычной жизни, в быту, в работе. Чтобы не привлечь внимания агентов кемпейтай, они не должны поддерживать никаких контактов с японскими коммунистами.
Каждый должен иметь кличку и в конспиративной работе нигде не называть свою настоящую фамилию: Одзаки стал «Отто», Вукелич — «Джиголо», Мияги — «Джо», Рихард остался «Рамзаем»…
Все записи могут вестись только на английском языке и должны немедленно уничтожаться, как только в них отпадает надобность. Каждый из четверки сам подберет себе нужных людей, но эти люди ничего не должны знать ни о ком из руководящей четверки…
Эти правила стали непреложным законом.
Благодаря строгой конспирации, дисциплине, которая всегда соблюдалась участниками организации, не было случая, чтобы по вине разведчиков была допущена какая-то оплошность. А между тем у одного только Ходзуми Одзаки было немало людей, на которых он опирался, — от старого, семидесятилетнего портного из самого модного токийского ателье до молодого, начинающего клерка из «Китайского института экономических проблем», под вывеской которого скрывалось японское разведывательное бюро.
Связь с Центром лежала, естественно, на самом Зорге. Здесь тоже вся переписка велась только по-английски и сразу же уничтожалась после каждого радиосеанса. Москву называли «Мюнхеном», Владивосток — «Висбаденом». Хабаровск, Шанхай, Кантон и другие города тоже имели свои зашифрованные названия. В радиопередачах, в переписке упоминались только клички и никогда — настоящие имена.
Работой связи в своей группе Зорге пока был недоволен. Технические неполадки часто нарушали радиопередачи, и накопленные материалы приходилось отправлять курьерами через Шанхай, Гонконг, что подвергало их дополнительному риску. Возможно, не исключено, что в нарушениях связи виноват был радист Бернгардт, не привыкший к такой сложной работе, и Рихард все чаще вспоминал Макса Клаузена.
Стрелка часов показывала далеко за полночь, а разведчики все еще продолжали свой разговор.
— Я согласен с доктором Зорге, — сказал Одзаки, — мы должны сочетать конспирацию со знанием дела и умением анализировать факты. Нам нужно рисовое зерно, очищенное от половы. У людей, занимающих высокие посты, не должно возникать ни малейшего подозрения, что мы хотим что-нибудь выпытать у них. Наоборот, если создать впечатление, что знаешь гораздо больше, чем собеседник, он сам расскажет все, что знает. Это старый журналистский прием, но ведь журналисты тоже порой должны добывать информацию, как разведчики.
Я проверил это на своем опыте, — продолжал Одзаки. — Ко мне обращаются за консультацией по китайским проблемам, я отвечаю, высказываю свое мнение и при этом сам получаю очень много интересных сведений… Еще мне хотелось бы договориться о связи. Встречи журналистов не вызовут подозрения, но встречи с Мияги, — он положил руку на плечо художника, — покажутся странными. Я хочу предложить вот что: раз в неделю я буду присылать к вам, Мияги-сан, свою дочь на урок рисования. Тогда все станет на свои места — мы сможем спокойно с вами встречаться.
Зорге согласился с Одзаки. Наконец как будто бы все вопросы были решены. Каждый знал, что ему делать…
Вышли на улицу, когда занимался рассвет и контуры деревьев, крыши соседнего особняка уже четко вырисовывались в неясном токийском небе. Рихард стоял на крыльце и, опять покачиваясь как пьяный, махал приятелям розовой вишневой веткой.
Прошло еще несколько месяцев, наступило лето, знойное токийское лето — его не каждому европейцу по силам выдержать. Но Зорге оставался в городе. Лишь несколько раз выбирался он на берег моря к Эйгену Отту; тот поселился с семьей на взморье в селении Акия, километрах в сорока от Токио. Рядом находилась запретная зона, которая интересовала Зорге.
Эйген Отт всего несколько недель назад вернулся в Токио из Германии, приехал окрыленный успехом, обласканный Гитлером. Его отчет признали удачным. Отта назначили на должность военного атташе, а вскоре пришло сообщение, что ему присвоено звание полковника. Было много поздравительных телеграмм, в том числе от советника Гитлера полковника Йодля, от генералов фон Бека, Кейтеля и других. Теперь Эйген Отт круто полез в гору. К его карьере негласно был причастен Зорге — без него артиллерийский подполковник, заброшенный в японские казармы Нагоя, конечно, не смог бы представить такой отчет, не смог бы выйти «в люди». Эйген Отт помнил об этом и был глубоко признателен Зорге. Эйген и Рихард становились все большими друзьями.
Утром они пошли на прогулку, Отт попросил Зорге захватить с собой «лейку». Бродили долго, как-то незаметно оказались в запретной зоне. Много снимали. Зорге перезарядил «лейку», сунув в карман заснятую пленку, собирался снимать еще — редко ведь выпадает такая удача, — но вдруг на дороге со стороны Акия появились два жандарма и с ними человек в штатском.
— Кажется, мы с тобой попадаем в неприятное положение, — сказал Зорге, который первым заметил жандармов, вышедших из-за пригорка.
Засвечивать пленку на глазах у шпика было рискованно — это сразу вызовет подозрение, но и оставлять такие кадры, чтобы их проявили в полиции, тоже невозможно.
Жандармы были уже совсем близко.
— Послушай, — небрежно сказал Зорге, — у тебя ведь дипломатический иммунитет, положи в карман мою пленку и аппарат тоже, иначе так просто не выпутаться…
Незаметно он передал Отту заснятую кассету и аппарат — военный атташе пользовался дипломатической неприкосновенностью.
— Предъявите документы, — потребовал человек в штатском.
Зорге кивнул на Эйгена Отта. Тот показал свой дипломатический паспорт. Штатский внимательно прочитал, заулыбался и возвратил.
— Ваш паспорт, — повернулся он к Зорге.
— Он со мной, сотрудник посольства, — ответил за Рихарда Отт. -…Можете идти.
— Благодарю вас, — несколько растерянно произнес штатский.
Жандармы ушли.
— Слушай, Эйген, — захохотал Зорге, — да я за тобой как за каменной стеной!… Ты меня спас!…
— Так это ж моя вина, — возразил Отт. — В самом деле, пришлось бы тебе объясняться в полиции… А теперь пошли обедать. Ты сам проявляешь пленку?
— Нет, отдаю лаборанту.
— Эту кассету оставь мне. Снимки пригодятся.
— Пожалуйста, — беззаботно ответил Рихард.
Военный атташе и не предполагал, от каких неприятностей он избавил во время прогулки по берегу океана руководителя советской разведки в Японии.
Вечером, когда они играли на веранде в шахматы, полковник сказал:
— А ты и не представляешь, Рихард, какой я тебе приготовил сюрприз! Завтра обязательно приезжай в посольство к пяти часам. Больше ничего не скажу… Останешься доволен!
В академии японского генерального штаба, где шел прием по случаю выпуска нового отряда штабных офицеров, собрался цвет императорской армии. Кроме выпускников, которые держались несколько скованно и по привычке еще робели перед своими учителями, сюда приехали старые генералы, помнившие корейскую войну, русско-японскую кампанию, интервенцию в Сибири… Те, что помоложе, — обеспечивали «мукденский инцидент», продвигались во главе своих войск к границам Монголии, высаживались с десантами в Китае, располагались на Хейлудзяне — на Амуре, вдоль советских границ. Молодые и пожилые военные были одинаково самоуверенны. Все они вступили на императорский путь — Кондо, путь завоеваний далеких и близких земель, все исповедовали единый принцип своих далеких предков «Хакко Итио!»
