Ожерелье Странника - Хаггард Генри Райдер (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
– Это я и имею в виду. Высокое положение порождает и высокие искушения, и я признаю, что повинна во многих грехах. И я нуждаюсь во времени – здесь, на земле, – чтобы примириться с небесами, и если вы убьете меня, убьете мое тело сейчас, то вы убьете также и мою душу. О! Будьте милосердны! Олаф, вы не сможете убить женщину, которая лежала на вашей груди! Это же противоестественно. Если вы поступите так, вы никогда не уснете спокойно, вы будете содрогаться до конца этого мира! Будьте же тем, кто вы есть! Ни величием, ни властью вы не будете вознаграждены за ваш поступок. Останьтесь верны своему высокому сердцу и пощадите меня… Взгляните! Я, которая долгие годы управляла многими государствами, стою перед вами на коленях и молю о пощаде! – И она, бросившись на колени, прижала голову к моим ногам и зарыдала.
Вся эта сцена вспоминается мне со странной и ужасной отчетливостью, хотя я и не видел ее во всех деталях и помню только то, что чувствовала моя душа. Я помню, что изумление и ужас от всего происходившего охватывали меня снова и снова. Кинжал, пронзивший мои глаза, казался уже не столь острым. Это я, Олаф, простой дворянин с Севера, сидел в своем служебном кресле, а передо мной с головой, склоненной к моим ногам, на коленях стояла некогда могущественная Повелительница Мира, умоляя даровать ей жизнь. Действительно, во всей истории нельзя было бы найти более необычной сцены. Как я должен поступить? Если я уступлю ее униженным мольбам, вполне возможно, что ценой такого решения будет жизнь моей жены и детей. Но все же как мог я схватить ее, одетую в пышные восточные одежды, своими собственными руками и приказать палачам пронзить ей глаза, полные слез?
– Встаньте, Августа, – сказал я. – И скажите мне, вы, привыкшая к подобным делам, как я могу вас пощадить, принеся в жертву жизнь других людей и свою собственную?
– Благодарю вас за то, что вы так назвали меня, – проговорила она, с усилием поднимаясь на ноги. – Это имя я слышала в цирке из десятка тысяч солдатских глоток моей армии, но никогда еще оно не было для меня таким благозвучным, как сейчас, когда оно прозвучало из уст, у которых не было необходимости его произносить. В прошлые времена я вам отплатила бы за это, даровав целую провинцию, но теперь Ирина бедна настолько, что, подобно нищенке, не может дать ничего, кроме благодарности. Все же не повторяйте больше это имя, ибо сейчас оно вызывает только горечь. Что вы спросили? Как вы можете спасти меня, да? Что ж, это кажется достаточно простым делом. В письме Никифора нет прямого указания, что вы должны ослепить меня. Этот мерзкий тип просит вас обращаться со мной так, как я обращалась с вами, как я обращалась с императором Константином… Так вот, я заключила в тюрьму вас обоих. Посадите и вы меня туда – и вы полностью выполните предписание. Он говорит, что если я умру, то вы обязаны доложить ему, из чего следует, что он не приказывает меня умертвить! О! Дорогу спасения найти легко, лишь бы вы захотели по ней пойти. Если же вы этого не сделаете, тогда, Олаф, по крайней мере, я умоляю вас, не передавайте меня в руки простолюдинов. Я вижу, что у вас сбоку висит все тот же красный меч, который я когда-то поднимала на вас, когда вы отвергли меня в Константинополе. Вытащите его, о Олаф, и сразу же проведите его лезвием по моей шее. Таким образом вы совершите угодное Никифору дело и заслужите его награду, какой Ирина вам дать не сможет. Окропите себя ее кровью, кровью той, чья земная сила и слава еще не умерли. И вы не сможете запятнать эту славу, вы, осмелившийся поднять руку на беспомощное тело, притронуться к той, кого опасались ее злейшие враги, боясь, как бы Божье проклятие не поразило их смертью!
Она продолжала извергать слово за словом с необычайным красноречием, временами овладевавшим ею, пока я не почувствовал, что совсем сбит с толку. Она, жившая в довольстве, видевшая и видящая свет, любившая смотреть своими глазами на всякую сверкающую мишуру и великолепие, молила о сохранении зрения человека, которого сама же лишила глаз, чтобы он никогда больше не смог увидеть юную красоту ее соперницы. Она, имевшая представление о тяжести совершенных ею грехов, сейчас молила избавить ее от смерти, которой боялась. И она просила об этом меня, в течение многих лет бывшего ее верным солдатом, капитаном ее личной охраны, поклявшегося охранять ее от малейшего зла, меня, на которого ей доставляло удовольствие расточать всю щедрость неистовой страсти сердца императрицы, меня, который однажды даже готов был полюбить ее… Во всяком случае, я целовал ее губы.
Полученные мною приказы были ясными. Мне повелевалось ослепить эту женщину и убить во время ослепления, что я, по правде говоря, имевший власть решать вопросы жизни и смерти, правивший по воле императора островом, как единоличный владыка, мог совершить без каких-либо дополнительных полномочий. И если я не выполню эти приказы, мне надо быть готовым уплатить за это дорогую цену. Если же я сделаю все, что мне приказано, то могу ожидать высокой награды, возможно, поста губернатора какой-либо большой провинции империи. Она была экс-императрицей, могущественнейшей женщиной, на которую все еще глядели с надеждой на помощь и руководство тысячи, а может быть, и миллионы людей. И тем, кто захватил ее место и власть, сейчас необходимо, чтобы она стала неспособной оказать такую помощь. Их устраивала только ее смерть. Но все их положение все еще оставалось настолько шатким, так как в число приверженцев Ирины входило множество высших деятелей церкви, что сами они не осмеливались причинить ей увечье или смерть. Они опасались, как бы за этим не последовало взрыва возмущения, который мог бы смести нового императора с трона и вслед за падением Никифора привести к гибели и их самих.
И тогда они прислали ее ко мне, губернатору отдаленного, но подвластного им острова, к человеку, который, как они знали, жестоко оскорблен и искалечен по ее приказу, в отношении которого она совершила величайшую несправедливость. Они были полностью уверены, что ее речам, которые, как говорили, могли смягчить сердца всех и каждого, никогда не растопить льда моего сердца. И тогда впоследствии они будут иметь возможность заявить, что полученный мною приказ был подделкой, что я только отомстил своему смертельному врагу, и, чтобы утихомирить возможный скандал, меня всего лишь снимут с должности губернатора… и переведут куда-нибудь в другое место с еще большей властью и доходами.
О! Пока Ирина молила меня и, не обращая никакого внимания на присутствие Джодда, даже протягивала ко мне руки, клала голову мне на грудь, все эти мысли промелькнули в моем мозгу. В уме я уже взвесил все за и против, и чаша весов склонялась не в мою пользу, а против меня, так как я познал то, что значило для меня больше, чем я сам, моя жена, дети и все норманны, что остались бы верными мне и не дали бы мне умереть без борьбы. Я понимал все это. И, понимая, внезапно принял решение… пощадить Ирину. Пусть свершится все, что суждено, но я не смогу стать палачом, я буду следовать указаниям своего сердца, куда бы оно меня ни привело.
– Замолчите, госпожа, – сказал я. – Я принял решение. Джодд, пошлите за Хелиодорой и Мартиной, нашими женами. Пусть попросят их прийти сюда.
– О! – воскликнула Ирина. – Если эти женщины будут вызваны для совета по моему делу, то моя песенка спета, так как обе они любят вас и видят во мне врага. И кроме того, у меня еще осталась гордость. Вас я могу умолять, но только не их, так как они сами ослепят меня своими шпильками для волос после того, как вдоволь позлословят за моей спиной. Ваше превосходительство, окажите мне благодеяние! Позовите охрану и прикажите убить меня!
– Госпожа, я уже сказал, что принял решение, и все женщины мира не изменят его ни в ту, ни в другую сторону.
Джодд тряхнул колокольчиком один раз. Это был сигнал для посыльного. Тот вышел и получил приказание. Последовала пауза, так как, хотя Хелиодора и Мартина находились недалеко от дома, за ними все же пришлось послать человека. Во время наступившей паузы Ирина завела разговор на разные общие темы. Она сравнивала открывающийся из окна вид на гавань Митилены с видом из ее дворца на Босфор и говорила мне, чем они различаются. Она расспрашивала меня о халифе Харуне аль-Рашиде, с которым, как ей было известно, я встречался, интересуясь, какое у меня сложилось мнение о его характере. Наконец она со смехом заговорила о странных превратностях судьбы.
