Крест командора - Кердан Александр Борисович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные txt) 📗

Хрущов покривился, дивясь эпистолярным талантам полицейских чинов: им бы трактаты об амурах писать, а не служебные реляции, и перешел к стопке бумаг с пометкой: «Академия наук». Здесь более всего было сообщений от президента Иоганна Шумахера. Академик этот был немец, но не из «фонов» [78], хотя в России всякий инородец нынче себя «фоном» корчит. Он давно вызывал у Хрущова подозрения частыми встречами с прусским и саксонским посланниками, чрезмерной старательностью в обличении недостатков сотрудников академии. Слишком уж это напоминало поговорку: злые люди доброго человека в клети поймали! Были у Хрущова сведения, что не без содействия Шумахера пропадают из академической библиотеки секретные карты, старинные фолианты, ученые трактаты. Несколько раз предлагал Хрущов Ушакову привести лукавого академика в канцелярию под конвоем и здесь испытанными приемами узнать всю правду.

На эти призывы Ушаков отвечал уклончиво:

– Что ж, ай, детина, может, и впрямь сей Шумахер – сущий негодяй, но арестовывать его мы не станем.

– Отчего же, ваше высокопревосходительство?

– Больно хорошо карты рассчитывает! Нынче доброго картографа во всей Европе не сыщешь…

– Какой же он картограф, ваше высокопревосходительство, ежели по академической ведомости математиком числится? – удивлялся Хрущов.

Ушаков, обычно терпеливо выслушивающий его, тут рассердился:

– Много на себя берешь, ай, детина! Приказано сего Шумахера пока не трогать, пусть даже и шпионит он в пользу иностранного потентата!

Хрущов только руками разводил и продолжал еженедельно читать доносы Шумахера на членов академии. Впрочем, и сведения о самом Шумахере складывал в отдельную папку: и то – утешение, ежели ничего иного предпринять не волен.

Нынче Шумахер переслал донос адъюнкта Стеллера на капитан-командора Беринга. Стеллер, отправленный в экспедицию два года назад, успел перессориться со всеми офицерами, но более всего негодовал на самого начальника. «Во всём принят не так, как по моему характеру принять надлежало, но яко простой солдат и за подлого от него Беринга, и от прочих трактован был, – писал он, – и ни к какому совету я им, Берингом, призван не был…»

Далее Шумахер сообщал, что имеет сведения об астрономе Людвиге Делакроере, дескать, тот устроил в экспедиции запрещённую торговлю табаком, а на вырученные деньги беспробудно пьянствует. К доносу прилагалась копия письма к астроному, где Шумахер, выгораживая себя, писал: «Мне досадно входить в такое неприятное дело, которое вы себе навязали. Если бы вы позаботились с большим усердием о ваших академических занятиях, то, может быть, теперь не имели бы неудовольствия быть в раздоре с людьми, которые могут вам повредить. Берегитесь, чтобы Академия не начала против вас судебного преследования, потому что вы пренебрегаете ею. Позволительно ли это не писать в Академию в продолжение шести лет? Где ваши наблюдения? Поверьте, что сумею заставить вас дать отчёт в ваших работах…»

Хрущов усмехнулся. Он догадался, против кого направлен донос Шумахера. Ходили слухи, что президент академии был в крайне неприязненных отношениях с двоюродным братом Делакроера – Жозефом Делилем, ещё одним иноземцем, много лет обретающимся в российском парадизе. Сей ученый француз тоже был у Хрущова на суспиции, сиречь на подозрении. Да никак не удавалось его подцепить на крючок, ибо был Делиль скользок, как угорь или те самые устрицы, коими парижане любят полакомиться.

«Очевидно, академики что-то не смогли поделить промеж собой, но сие забота ученого совета, а не моя», – Хрущов отодвинул письмена Шумахера и открыл последнюю папку – адмиралтейскую.

Здесь оказались два письма, которые пришли в канцелярию из Охотска. Одно от лейтенанта флота Плаутина, другое, долгожданное, от флотского мастера Дементьева.

Хрущов начал с доноса Плаутина, оставив письмо своего протеже напоследок.

Плаутин сообщал заслуживающие внимания известия о том, что жена капитан-командора Беринга якобы едет из Сибири с большой партией незаконно купленных там мехов, а ещё что везет она с собой какие-то важные бумаги от капитана Шпанберга к некоему неизвестному иноземцу… Впервые за нынешний день глаза у Хрущова заблестели – наконец-то что-то настоящее, имеющее касательство к государственным интересам, к той задаче, которую и должна решать Тайная канцелярия. Старый служака, предвкушая удовольствие, с каким выслушает сие известие Ушаков, даже потёр ладонь о ладонь. С таким же надеждами распечатал письмо Дементьева, надеясь из него почерпнуть достоверные сведения о том, что творится в экспедиции.

Он начал читать, по-детски шевеля губами. По мере чтения лицо его принимало всё более недовольное выражение. Дементьев просил в своем письме о каком-то геодезисте Гвоздеве, невинно осуждённом, а по сути своего задания не писал ничего, даже малой догадки не выдвинул.

«Что за пентюх бестолковый! – вознегодовал Хрущов. – Я ли тебя не учил, в чём секрет нашей службы, я ли не говорил тебе, что надобно, подобно курице, кучу дерьма перерыть, прежде чем золотое зёрнышко отыщешь! Ведь не раз и не два, аки щенка слепого, носом в лужу тыкал! Всё без толку! Где это видано, чтобы какой-то сторонний флотский офицер выведал больше, чем особый служитель Тайной канцелярии?..»

Он ещё раз перечёл письмо Дементьева и в сердцах махнул рукой: «Ну, не за что глазу зацепиться, чтобы Ушакову хоть что-то дельное о работе тайного агента доложить! Эх, Авраша, Авраша! Еще и государева преступника Гвоздева приплёл, заступаться надумал! Ну, точно, без царя в голове…»

Давно ведь замечал Хрущов, что сынок его закадычного друга Михайлы Арсентьевича Дементьева немного не в себе, вроде как не от мира сего. Полагал, что сие произошло в нём от раннего сиротства. Взял под своё крыло, помог с продвижением по службе. Но и здесь особого толку от молодого Дементьева не добился. Не единожды заставал его праздно уставившимся в окошко канцелярии, одергивал:

– Что ты всё мечтаешь, голубчик Авраам Михайлович, ровно какой-нибудь подьячий… Уединение и раздумья пристойны монаху, но не чиновнику Тайной канцелярии. Запомни: кто с усердием пачкает пергамент чернилами, тот не способен на настоящий поступок! А служба – это, прежде всего, поступок! Посему послушай старика: дурными мыслями голову себе не забивай. Служи! А наперед выучи-ка куплет, что я от одного копииста слыхал:

Отправляя Дементьева в экспедицию, Хрущов надеялся, что настоящее дело переменит его. «Ни одно учение не обходится без огорчения и потерь, – думал он. – Важно, чтобы неудачи не приводили к унынию, а успехи к самонадеянности».

Теперь, спустя годы, Хрущов вынужден признать, что Дементьев не оправдал возлагаемых на него надежд. Но Хрущову очень не хотелось, чтобы об этом узнал Ушаков. Да и сына друга было по-отцовски жаль.

Он напялил на лысую, угловатую голову высокий парик, бывший в моде ещё при императрице Екатерине, и, поджав и без того узкие губы, задумался, что станет докладывать нынче генерал-аншефу.

Ушаков доверял ему, как опытному и преданному служаке. Хрущов хорошо знал, что важно начальнику. Текущие полицейские доносы из провинции Ушакова мало интересовали, а вот всё, что касалось императорского двора и людей, близких к нему, тех, от коих может зависеть судьба империи и, более того, судьба его самого, он никогда не пропускал. Так же подробно начальник интересовался всем, что связано с иностранными резидентами и с государевыми секретами.

Значит, очень кстати будут сведения о жене командора Беринга, полученные от Плаутина. Однако вопреки привычке – не смешивать личное со служебным, Хрущов нынче решил представить сии сведения заслугой Дементьева: «Так иль не так, Ушаков не станет дознаваться, коли факты найдут подтверждение. А телку неразумному – Авраше добро сделаю напоследок, пока ещё могу… Не нами ведь придумано: не тот писарь, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо подчищает».