Камень духов - Кердан Александр Борисович (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Крузенштерн – давний протеже старика Мордвинова. Благодаря Николаю Семеновичу на Ивана Федоровича, еще капитан-лейтенанта, пал выбор при отправке кораблей в первый кругосветный вояж. Крузенштерн не подвел своего благодетеля. В свою очередь и Мордвинов принял его сторону, когда царский посланник Резанов вздумал возложить на командира «Надежды» вину за бунт, якобы случившийся на корабле. Николай Семенович не только замял дело, но и предпринял меры, чтобы военные моряки и их начальник Крузенштерн получили высокие награды за свой поход. При помощи Мордвинова были опубликованы записки Ивана Федоровича, сделавшие его знаменитым далеко за пределами России.
Крузенштерн не забыл своего покровителя. Ему первому он и пришел представиться в новом звании. При взгляде на Николая Семеновича контр-адмирал заметил, что тот сильно сдал: сгорбились некогда могучие плечи, голубые глаза стали почти белесыми. И хотя старый моряк старался казаться бодрым, все – и походка, и голос – давали понять: время безжалостно. Иван Федорович догадывался, что здесь повинны также обстоятельства последних месяцев. Адмирал тяжело переживал случившееся в прошлом декабре и все, что последовало за подавлением мятежа. Крузенштерну по осторожным разговорам было известно, что новый государь узнал о планах заговорщиков сделать Мордвинова одним из членов Временного правительства и поэтому относится к заслуженному флотоводцу с недоверием. Будто в отместку, он назначил его членом Верховного суда над теми, кого старый адмирал считал своими учениками и младшими товарищами. Это бремя еще больше придавило Николая Семеновича, но на вопрос Крузенштерна, как идут дела, он ответил почти шутливо:
– Дела как сажа бела… У нас в отечестве, Иван Федорович, поверь мне, голубчик, нет ничего святого. Мы все удивляемся: почему, мол, в России нет предприимчивых людей, как, скажем, в Англии или той же Америке? Но скажи мне, кто же решится на какое-нибудь предприятие, когда не видит ни в чем прочного ручательства, когда знает, что не сегодня, так завтра его ограбят по распоряжению правительства и законно пустят по миру… Нет, мой друг, можно принять меры противу голода, наводнения, противу огня, моровой язвы, противу всяких бичей небесных и земных, но противу благодетельных распоряжений собственного правительства решительно невозможно принять никаких мер.
– Верно, об этом вы и спорите так жарко на заседаниях Государственного совета, ваше высокопревосходительство? – попробовал тоже пошутить Крузенштерн.
– Спор у нас там не то чтобы жаркий, а жалкий… – с горечью проговорил Мордвинов.
– Простите, ваше высокопревосходительство, смелость моих суждений, но когда нашим соотечественникам везло с государственными мужами? Разве что в пору вашей молодости, при Екатерине Великой, да еще раньше, при Елизавете Петровне…
– Лучше не вспоминай, Иван, не береди душу… Смотреть больно, что с флотом сделали… Негоже мне худо говорить о своих преемниках, но трудно удержаться. Сам посуди, кто они такие? Чичагов – бывший сухопутный поручик, маркиз де Траверзе – француз, потерявший отечество, теперь вот – Моллер… Сим господам не было и нет никакого дела до русского флота, если не сказать больше…
– Однако есть надежда, что при новом государе все переменится. Сейчас токмо и говорят, что о реформе флота, – попытался успокоить закипевшего адмирала Крузенштерн.
– Твои бы слова, голубчик, да Богу в уши. Давеча заглянул ко мне капитан второго ранга Лазарев Михаил Петрович, хорошо тебе знакомый… Был он в расстроенных чувствах и грозился рапорт подать об отставке. Я стал расспрашивать, что случилось? А он: «Вообразите, ваше высокопревосходительство, какое первое поручение дал государь комитету по преобразованию флота! Рассмотреть, какие кивера следует дать морякам!» Вот и все реформы! – старик выразительно окинул взглядом новую форму своего собеседника.
Крузенштерн улыбнулся:
– Без приведения мундиров к единообразию трудно добиться дисциплины и порядка…
– Да, это я понимаю. Но ведь главное-то – корабли! Корабли и люди, коих мы теряем! Насилу удалось мне убедить Михаила Петровича отказаться от своей затеи с отставкой. И так потерь на флоте не счесть… – адмирал посмотрел через Неву в сторону Петропавловской крепости. – Кстати, ты знал лейтенанта Завалишина, что ходил с Лазаревым на «Крейсере» вокруг света?
– Близко не знал, но о его идеях относительно Калифорнии наслышан. Говорят, что лейтенант опять под арестом…
– Да. И дела, как мне известно, у Завалишина неважнецкие… Я ведь имел на него серьезные виды, связанные с американским прожектом. Да и моряком он мне представлялся перспективным, чем-то на тебя похожим лет этак пятнадцать назад… Хлопочут за него многие уважаемые лица. А я, поверь, ничем помочь не могу, хотя и состою членом Верховного суда… Скажу тебе больше и без утайки, Иван Федорович, мне сия обязанность – хуже каторги. Нагляделся на допросах всякого. Одни оговаривают друг друга, лишь бы себя выгородить и наказание скостить, другие требуют четвертовать каждого второго заговорщика… А ведь прежде в либералах ходили… Имен тебе не называю. Ни к чему – меньше знаешь, спокойней спишь! Но вот тут, – адмирал ткнул кулаком себе в грудь, – камень, и дышать тяжко.
Мордвинов надолго умолк, хмуря седые косматые брови. Остановился и, посмотрев на Крузенштерна в упор, произнес, медленно выговаривая слова:
– Думаю, что впредь я не смогу быть более полезен и тебе, Иван, ни как покровитель, ни как советчик. Не перебивай! – заметил он протестующее движение контр-адмирала. – Скоро моей службе придет конец, и случится сие оттого, что впаду я у государя в еще большую немилость. Решил я не подписывать смертных приговоров никому из злоумышленников, к суду привлеченных, ибо никого из них не считаю такого наказания заслуживающим.
– А как же законы, ваше высокопревосходительство?
– Что законы! Ежели бы в нашем отечестве в законах не было такой путаницы, так и преступников осталось бы меньше, – старый адмирал так возвысил голос, что Крузенштерн нервно оглянулся. Но набережная была пустынна. Контр-адмирал тут же устыдился себя самого. Мордвинов понимающе усмехнулся:
– Ничего, Иван Федорович, оглядка в наше время не вредит. И язык лучше держать за зубами… Сам все понимаю, но ничего с собой поделать не могу: consvetudo est altera natura… Вот на днях опять полез на рожон – написал императору прожект, как надобно поступить с государственными преступниками, коих осудят на каторгу. Предлагаю из числа таких способных молодых людей, как упомянутый Завалишин, братья Бестужевы и другие, образовать в Сибири академию, в которой они будут заниматься положительными науками и способствовать процветанию сего дикого края.
– Полагаю, что основной упор вы сделали на минералогию и геологию?
– Не токмо. К наукам, названным тобой, я добавил металлургию, агрокультуру, физику, химию и математику с астрономией.
– Воистину domina omnium scientiarum, – задумчиво произнес Крузенштерн. – Но неужели у вас есть надежда, что его императорское величество утвердит сей проект?
– Надежды юношей питают, а я, дорогой мой Иван Федорович, стар и сед, как сказал бы Крылов. А письмо государю написал токмо оттого, что горько сознавать невосполнимую потерю для России столь блистательных талантов…
Крузенштерн не стал спорить, хотя и думал по-другому. Те, кем так восхищался Николай Семенович, по мнению контр-адмирала, заслужили свою участь. Выступив против государя, они дважды совершили преступление: против военной присяги и Всевышнего…
Память не подсказала Ивану Федоровичу в эти минуты, что когда-то давно, на Камчатке, он сам едва не угодил под суд за действия, мало чем отличающиеся от проступка нынешних подсудимых. По сути, и тогда, и сейчас в центре противостояния была борьба за власть, питаемая личными амбициями и жаждой бессмертной славы. Но не зря же упрекают человеческую память в несовершенстве. Она, при попустительстве совести, легко готова забыть все, что может огорчить ее хозяина.
